Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Книжные новости в Русском Журнале Круг чтения


Служба Рассылок Subscribe.Ru
Русский Журнал. Круг чтения
Все дискуссии "Круга чтения"
Новости Электронных Библиотек


Юрий Андрухович
Shevchenko is ok

Харизма

Агиография Тараса Шевченко для большинства украинцев начинается с его детского путешествия на край света. На этом случае чаще всего делают упор учителя уже в начальных классах общеобразовательных школ: шестилетний мальчик однажды летним днем, никому ничего не сказав, отправляется из дома навстречу горизонту - туда, где, как ему кажется, небо сходится с землей и свет заканчивается.

Равнинно-степной ландшафт искушает своей открытостью. Все кажется достижимым, даже самая отдаленная полоска на горизонте. В первый день мальчику пришлось вернуться ни с чем: конец света оставался слишком далеко, на землю опускался вечер, и путешественник решил, что слишком поздно вышел из дома. Такое расстояние требует большего времени, осмотрительно подумал он - и тихо вернулся домой. На следующее утро он вышел еще до рассвета, чтобы до сумерек успеть дойти до конца света и - желательно - вернуться назад. Утреннюю росу, запахи степной растительности и постепенное просветление неба каждый из нас может добавить по своему усмотрению.

Пройдя четыре версты, мальчик оказался в соседнем селе, какой-то Пединовке. Это был шок - оказалось, на свете есть еще какое-то село, и в нем живут люди, которых он никогда не видел. Свет начинал разрастаться. А если таких сел окажется на нем не два, а целых три, десять? А если десять тысяч?..

Конец света убегал за грань обозримого. Земля вырастала прямо на глазах, вспугнутые степные птицы вылетали у него из-под ног, леса полнились разумными зверьми, в речках разговаривали рыбы. Совершенно разбитого и усталого, его ночью вернули домой чумаки, эти степные перевозчики соли, а одновременно - и связные украинского простора. Старшая сестра - матери к тому времени уже не было среди живых - не позволила брату наказать его, насилу покормила (глаза у малыша слипались, а голова клонилась вниз) и наконец уложила в постель со словами: "Спи, приблуда"...

Изо всех известных мне биографических источников этот случай описан только в одном, и он, очевидно, уже никогда не подвергнется скептической верификации. Знак избранности, как бы претенциозно это ни звучало в наше насквозь иронизированное время, сигнализирует о себе властно и навязчиво. Пересказы, анекдоты, легенды, версии, слухи - все это окружает Шевченко, обвивает его притягательным, временами раздражающим флером в продолжение всей его жизни. Он заставляет говорить о себе - с ранней юности и до самой смерти. При этом он ну никак не занимается собственным publicity, все как бы происходит само собой. Социальный статус тоже ничего кардинально не меняет: про него говорят и в те времена, когда он всего лишь подневольный казачок на службе у грубого помещика, и во времена его легендарного петербуржского выкупа из неволи, и во времена бурных презентаций его страшно модной поэзии по самым изысканным салонам тогдашней Украины, и даже во время далекой азиатской ссылки,! когда, казалось, высочайшим монаршим запретом писать и рисовать раз и навсегда положен конец тщеславным претензиям на вечность ужасного парвеню-малоросса.

Про него говорили, что он подкинутый простым селянам наследник великокняжеского рода. Что он способен выпить полбочонка водки и даже не захмелеть. Что он живет со своим петербуржским учителем Карлом Брюлловым как с любовником. Что он собирается возглавить украинско-польское восстание на Правобережной Украине. Что он водит за собой по самым важным приемам целую толпу проходимцев, беглых каторжников и грязных завшивленных музыкантов, которые подыгрывают его танцу. Что каждый свой заработок от рисования картин он тут же раздает бродячим старикам. Что на самом деле он упырь, и поэтому так много крови в его поэмах.

Все эти версии - с большим или меньшим углом отклонения от истинного положения вещей - порождались постоянно. Он был темой. Разговоры о нем точились за игрой в карты, за чаепитиями, при знакомствах, визитах, в книжных лавках, театрах, перед церковью, на масленичных и великопостных балах; он довольно часто появляется в частной переписке современников. Он возникал также и в переписке служебной - и это продолжалось еще долгие десятилетия после его смерти.

Появление в 1840 г. в Петербурге небольшого - из восьми стихотворений - его сборника "Кобзарь" вызвало грандиозный эмоциональный всплеск в разных читательских кругах. В Украине публичные декламации "Кобзаря" на всяких смешанно-дворянско-староказацких собраниях вызывают целые взрывы надрывного, просветленного плача. Это была эпоха (позже почему-то названная романтической), когда плакали все, плакали откровенно и с наслаждением, в голос, носовые платки были неимоверно важным атрибутом каждой более-менее утонченной особы, глаза начинали сами собой блестеть и слезиться уже с первыми строчками, плач над произведением искусства считался его наивысшей оценкой. Плач сопровождает Шевченко всегда и везде - плачут барыни и барчуки на добрососедских провинциальных вечеринках, плачут полуголодные студенты и подмастерья художников в Петербурге, Киеве и Вильнюсе, плачут жандармы, офицеры царского войска и польск! ие патриоты-конспираторы, плачет российский актер Михаил Щепкин, плачет американский негр Айра Олдридж, плачет сам Шевченко, вслух читая собственную, скажем, "Катерину" по просьбе очередных хозяев и их гостей, плачут служанки, повара, лакеи и конюхи, там, за дверьми, столпившись в сенях и прислушиваясь к каждому Тарасову всхлипу.

Этот плач продолжает звучать эхом и после его ареста (весной 1847 года Шевченко взяли по подозрению в антигосударственной политической деятельности и создании тайного масонского братства), и во время его многолетней ссылки, и - тем более - позже, за гранью его смерти. Даже шевченковские опущенные долу усы - эталонный знак национального сознания - со временем начнут называть "плач Украины".

Кроме того, он любит петь - и все плачут, когда он поет. Кроме того, он любит смешивать водку с чаем. Кроме того, он легок в общении, говорит много и интересно, знает целую кучу смешных историй, курит сигары (настоящие, кубинские). Кроме того, он упрямый, непредсказуемый, от него временами струится зябкая энергия скандала и непослушания. Он несколько неуклюжий, "широк в кости", не очень хорошо танцует, но всех очаровывает. За свою не слишком долгую 47-летнюю жизнь, из которой 10 лет был солдатом в пустыне, он приобрел сотни, если не тысячи, знакомых и друзей. Его "Дневник" - это сотни имен, целая галерея адептов, поклонников (и поклонниц), благодетелей, покровителей, сочувствующих.

Другая сторона этой харизмы - патетика боли и страданий, которой фигура Шевченко облечена чуть ли не с самого рождения. Его реальная жизнь, каждый поворот нестерпимо насыщенной и жестокой доли сразу становятся предметом особого почитания. Испытания свидетельствуют о неослабном внимании к избраннику с самого начала: рождение в жутко бедной, к тому же крепостной, сельской семье; смерть родителей - сначала матери, потом и отца, то есть не просто голодное, холодное, подневольное, а еще и сиротское детство; полная личная зависимость от хозяина-помещика (и это продолжается полжизни - до двадцати четырех лет, когда группа петербуржских интеллектуалов находит возможность выкупить его на волю за огромные деньги!); упомянутый уже арест с дальнейшим следствием, тюрьмой и допросами в давильне Петропавловской крепости; ссылка - на двадцать пять лет простым солдатом - на самые восточные дикие окраины империи, сопрово! ждающаяся - тут стоит повториться - запретом писать и рисовать; наконец, физическая боль и болезни, которые совершенно овладевают им после, казалось бы, чудесной амнистии и освобождения на десятом году ссылки. В большой свет он возвращается уничтоженным и полуживым, многие из знакомых сначала даже не узнают его, а самая последняя его мечта - жениться хотя бы на чертовой сестре - так и остается фантомом какого-то другого существования, на которое уже просто не отведено времени.

Последней харизматичной инстанцией выступает смерть. Она застает Шевченко на лестнице его петербуржской квартиры в стенах Академии художеств, на следующее же утро после его дня рождения. Все дальнейшее - это развитие похоронного психоза, Смоленское кладбище в Петербурге, толпы скорбных оппозиционеров, студенты, студенты и еще раз студенты, студенты и гимназисты, речи на украинском, на русском, на польском языке, лавровый венок на мертвом челе, опускание гроба в холодную северную землю. Но уже с первых дней после его смерти украинцы Петербурга начинают добиваться права на перезахоронение в Украине. Так должно быть - так повелевает прежде всего текст его "Завещания", но так диктует и его харизма. Администрация наконец о! твечает согласием (подальше от столицы этого проклятого мертвеца с его обитым свинцом гробом!). Проходит 57 дней после первого захоронения - и гроб извлекают на свет, а потом через весь город (еще одна манифестационная возможность, грех не воспользоваться!), через Васильевский остров и Невский проспект, всего около семи верст, на руках несут его к железнодорожной станции. Дальше гроб везут железной дорогой, в Москве - очередная остановка, опять прощание, опять толпы. А потом уже только на лошадях, на черной квадриге, почтовым трактом, со всеми дальнейшими остановками (Серпухов, Тула, Орел, Глухов, Кролевец, Батурин, Нижин, все южней и южнее) - весны вокруг становится все больше, май переходит в июнь. В Киеве гроб из подольской церкви Рождества на руках перенесли на борт парохода "Кременчуг" и дальше еще восемь часов везли его вниз по Днепру, чтобы наконец вознести на Чернецкую гору, место последнего захоронения. На протяжении более чем двухнедельного перформанса в нем приняли участие десятки тысяч людей. Еще раз делаю акцент на студентах: им нет числа, они появляются все время, на определенных отрезках этого большого пути они распрягают коней и сами тянут катафалк с гробом, это смесь средневековья с романтизмом и социализмом, они каждый раз, на каждой остановке, поют псалмы, казачьи песни и раздают присутствующим радикальные воззвания, через несколько лет они начнут бросаться бомбами в губернаторов и генералов.

Ни одного святого ни одной церкви так не хоронили.

Кажется, именно от этого - шевченкова - перезахоронения берет начало ритуал сакрального украинского перезахоронения как такового. В 1989 году из уральского лагеря смерти в Киев перевозят останки правозащитников Стуса, Литвина и Тихого - перезахоронить на Байковом кладбище, "главном кладбище Украины". В 1992-м во Львове происходит перезахоронение кардинала Иосифа Слепого, прах которого доставляют из Ватикана. Последнее время говорят о необходимости символического перезахоронения гетмана Мазепы, умершего двести девяносто лет тому назад в нынешней Молдове, в Бендерской крепости.

Да, это ритуал, и ничего нового я не открою, говоря: если есть ритуал, то должен быть и культ.

Всемирная слава

Шевченко жаждал славы - как все гениальные нарциссы, он должен был подпитываться ею для дальнейшего цветения. В 1849-м году, в ссылке на острове Косарал в Каспийском море, он в отчаяньи пишет стихотворение, в котором формулирует свою претензию к украинскому сообществу: "Либонь, уже десяте л╗то // Як людям дав я "Кобзаря", // А ©м неначе рот зашито, // Н╗хто й не гавкне, не лайне, // Неначе й не було мене". При всей очевидности преувеличения поэтом собственной драмы (это кому - ему, с его харизмой - пенять?!) примечательно другое - из всех испытаний, какими его может подвергнуть жизнь, самым тяжелым были бы безвестность, бесславие, молчание, тишина, пустота.

К счастью, этого не случилось.

Со школьных лет все украинцы слышат о всемирной славе нашего Великого Кобзаря. О том, что его произведения переведены на сотни языков (и, как правило, плохо переведены, добавлю я). О том, что памятники ему есть по всему миру (Париж, Рим, Лондон, Вашингтон, Нью-Йорк, Ванкувер, Виннипег, Буэнос-Айрес, этот перечень можно продолжать еще долго), и следует даже допустить, что Шевченко является абсолютным чемпионом мира среди поэтов по количеству памятников. Никакой Данте или Шекспир не сравнятся с ним по массе бронзы, меди, мрамора, гранита, железобетона. Украинские общины всего мира обычно аккумулировали средства на памятники Шевченко, это было свидетельством их легитимизированного - в основном, в их собственных глазах - присутствия в т! ой или иной местности, их самоутверждения, это всегда было - и поныне остается - прежде всего ритуальной и внутриукраинской акцией.

Но настоящая Шевченкова слава приходит внезапно и проявляет себя в особой, шевченковской манере.

Как-то в Нью-Йорке я получил приглашение выступить в ночном поэтическом кафе с комбинированным названием Nuyorican. Это соединение говорит много о чем - кафе находится в одном из пуэрториканских кварталов Ист Виллидж. Приглашение было подписано человеком по имени Кийт Роуч. Как мне объяснили позже, сленговое roach по-нашему будет не что иное, как косяк.

Поэтические чтения в Nuyorican Poets Cafe происходят по пятницам ночью - начало где-то так в одиннадцать и примерно до двух-трех. Вы подходите к металлическим, разрисованным спреями, дверям, перед которыми вечно торчит, пошатываясь, некий огромный седовласый Uncle Joe, платите ему пятерку за вход и оказываетесь в тесном, страшно шумном и пестром от людей помещении, еле проталкиваетесь вдоль стойки бара, продираетесь сквозь дымовую завесу, перед вами небольшой зал, столики уже все, как у нас говорят, забиты, публика размещается на полу, на балконе, где-то еще под стенами, кто-то уже свищет и плещет, над всем этим гремит музыка, какое-то рэгги, или фанк, или рэп...

Я никогда не забуду этой атмосферы - десятки лиц, десятки оттенков кожи, вся планета, сердце Нью-Йорка, невозможная свобода, добытая наконец этими потомками рабов. В Нью-Йорке не нужно ходить по музеям - какие там музеи! - просто ездишь в метро или ходишь по улицам и смотришь на людей, на эту неимоверную этническую мешанину, на диковинность одежд, причесок, побрякушек, татуировок, вслушиваешься в эти испано-англо-китайские речи и начинаешь наконец чувствовать, какой смысл несет в себе библейская мифологема Вавилона...

Я никогда не забуду появление на подиуме всеобщего любимца Кийта Роуча с неизменным косяком в уголке рта - его конферанс должен был быть особенно остроумным, хотя я почти ничего не понимаю по-гарлемски, как и по-ямайски, но когда он произнес "бубабу" - как будто старое африканское заклинание, - я понял, что подходит моя очередь...

Я никогда не забуду и настоящих заклинаний - харизматический и длинный, как баскетбольная звезда, черный поэт читал - нет, проповедовал! - какие-то революционные строфы, а публика хором повторяла за ним боевой и наверняка священный рефрен, что-то типа "ом, ша-лак, ша-лак!"...

Я никогда не забуду, как у меня подкашивались ноги и пересохло во рту. Я же вроде не новичок на публике, что такое для меня этот трепет, этот паралич? И вот - ситуация, как пятнадцать лет тому: тебя тут не знают, никакого послабления не будет, ты чужой: эй, чужой, показывай, чего ты вообще стоишь и что ты тут забыл среди нас...

Первый контакт с микрофоном почти все ставит на место. Тебя слушают с чрезвычайным вниманием, все они очень красивы, настоящие цветные цветы земли. Я предложил им "Казака Ямайку", автор перевода Виталий Чернецкий сделал, кажется, совершенную английскую версию, из которой я, в частности, узнал, что наше сивуха надо переводить как moonshine, то есть "лунное сияние". Хотя наибольший успех у публики имела строка "неужели когда ты Европа то уже не человек" - тут им наконец стало ясно: ага, эта Украина - это тоже какая-то такая недавняя колония, это тоже рабство, плантации, свист канчуков, медленные тягучие песни, это такие беглые рабы, которые никак не выбредут на волю...

Позже, когда я уже пил из горлышка свое третье пиво (мне каждый раз кто-то покупал новое пиво и благодарил), меня позвали к местному патриарху. Старый седой пуэрториканец, король поэтов, основатель и патрон кафе Nuyorican, со всех сторон окруженный молоденькими богемными мулатками, заулыбался во все свои желтые от сигарного дыма зубы и сказал мне нечто, от чего я вмиг протрезвел бы. "Listen, - сказал он всей шириной своей экваториальной улыбки, - Taras Shevchenko is my favorite poet! And I also know yob tvayu mat'!"

Он мог сообщить мне две приятные вещи - и сообщил их.

Слава тебе, батько наш Тарас, думал я, ошалевший. Ты вечно стоишь над нами и смотришь на нас всех сверху.

Перевела с украинского Анна Бражкина.





Поиск по РЖ
Приглашаем Вас принять участие в дискуссиях РЖ или высказать свое мнение о журнале в целом в "Книге отзывов"
© Русский Журнал. Перепечатка только по согласованию с редакцией. Подписывайтесь на регулярное получение материалов Русского Журнала по e-mail.
Пишите в Русский Журнал.

http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru
Отписаться
Убрать рекламу

В избранное