-Окончание материала-

Челноком можно было стать и не выезжая за рубеж. Так, 19-летний поэт Дима как раз бросил литинститут и поехал с братом в Нижневартовск монтировать телефонные станции. Увидев, насколько северные цены отличаются от московских, поэт решил, что больше не поедет на Север с пустыми руками.

И как только в Нижневартовске подвернулась новая работа, взял с собою товарища покрепче и закупился на Митинском радиорынке плеерами и наушниками.

— Навар с каждого товара получился 200–300 процентов, — вспоминает Дима. — А уже перед самым отправлением мы подумали, что неплохо бы купить духов. Взяли в ларьке на Казанском вокзале целый чемодан поддельного «Пуазон». Часть у нас в пути пролилась. Тогда мы просто пошли в туалет и долили флаконы водой.

Ещё более редкий для России тип — челнок-экспортёр. Но были и такие. Мастер производственного обучения одного из московских ПТУ Леонид трижды возил в Венгрию косметику.

— В Москве тогда открыли несколько магазинов, где продавали духи, крем и помаду хороших фирм. Из-за курсовой разницы стоили они дешевле, чем в Европе. Попасть туда можно было только по специальным талонам, но мы давали взятки, — вспоминает Леонид.

Потом всё это надо было отвезти в Будапешт. Духи охотно принимали в любом магазине. Правда, в третью поездку покупать у Леонида уже ничего не хотели — всё было завалено духами из России.

— Таких, как я, было много. Всегда, когда на рынке образуется какая-то разница в цене, какое-то окно, — туда ломятся люди и быстро заполняют нишу, — рассуждает Леонид. — Это был тяжёлый труд. А получал я с одной поездки всего сто долларов. Это самый низкий уровень, какой только может быть.

ШЛЯПЫ И ВЕРБЛЮДЫ

Андрей тоже как-то попытался продать за границей французские духи. Но так как дело было в Турции, где своих поддельных духов хватает, то в благородное происхождение товара никто не поверил — и сделка сорвалась. Зато в Турции хорошо расходились ртутные градусники. В России они стоили 34 копейки, в Турции — два доллара.

Главным препятствием для челноков было ограничение на вывоз валюты. Уже не такое жёсткое, как при СССР, — 700 долларов на брата. Состоятельные торговцы могли позволить себе «верблюдов». Это такие помощники, которые таскали сумки и помогали вывезти побольше денег. «Верблюду» за это компенсировали дорожные расходы и платили 50 долларов сверху. Инженер в Москве тогда получал семь долларов, поэтому желающих хватало. Другой способ борьбы с валютными ограничениями — бартер.

— Многие из нас возили в Китай советские шляпы. Стоила каждая семь рублей, а две шляпы китайцы охотно меняли на пару ботинок, которые в Лужниках можно было продать за две тысячи, — вспоминает Андрей.

В Китай можно было легко сбыть даже старые пальто.— Идёшь через таможню, надев одну на другую семь шляп и три пальто. Таможенник злится, а ты ему объясняешь: мне холодно. Сделать он ничего не может, — улыбается Андрей.

А вот алюминиевые ложки и вилки вывозить не разрешалось — их прятали в вещах. Но они при обмене давали очень хороший навар. В Суйфэньхэ у вокзала был пятачок, огороженный верёвками на манер боксёрского ринга. Всех приехавших русских загоняли внутрь, и они под присмотром полиции могли продать свои вилки и шляпы.

По прибытии в Китай челноков заселяли в плохонькую гостиницу, и дальше каждый был уже сам за себя. Адресами продавцов никто не делился, все искали их сами и тщательно скрывали от коллег. Китайцы худо-бедно говорили по-русски.

— Я думал, мой английский там пригодится, но в Суйфэньхэ его не понимал никто, — констатирует Андрей.

Сам он был сопровождающим группы и неплохо на этом зарабатывал, но, видя разницу в цене между Китаем и Москвой, удержаться от торговли было невозможно. Сперва Андрей привёз из Поднебесной пять костюмов «Адидас». В следующий раз — двадцать. Так и втянулся.

Добродавы

Андрей рассказывает, что лучше всего продавалась обувь: «Страшно выгодно было торговать го...давами. Мы эти ботинки брали по два — два с половиной доллара за пару, здесь продавали по две тысячи рублей — две шестьсот. А курс тогда был примерно 100–130 рублей за доллар. Считалось неудачей, если не продашь всё за один день. Я на этих го...давах второй этаж на даче построил. Одну пару 39-го размера, которую всё равно не продашь, оставил как сувенир. Как-то дачу ограбили и го...давы украли. Мне их было даже жальче, чем магнитофон, — такая память».

Первые челноки обычно сами продавали товар с рук. С поезда или самолёта сумки везли домой, а утром отправлялись в Лужники. Все помещения под трибунами стадиона были превращены в грандиозный рынок. Чтобы получить место, надо было прийти к восьми утра, за час до открытия.

— Торговое место стоило дёшево, а рэкета как такового не было. Не припомню ни одного случая, чтобы на кого-то напали, — вспоминает Андрей. — Думаю, что бандиты имели доход от организации поездок и были заинтересованы в том, чтобы челноки чувствовали себя в безопасности. Первый раз я столкнулся с тем, что кому-то надо платить, только в 1995 году.

Зато в «Домодедово» процветало жуткое воровство. Поначалу грузчики вскрывали сумки прямо у трапа, а потом, когда баулы стали паковать в целлофан, воровали их целиком. Челноки, прилетавшие из Китая, обычно отряжали от трёх до пяти добровольцев, которые по договорённости с командиром воздушного судна следили за разгрузкой багажа.

Дополнительных поборов не помнит и Ольга Рогачёва. Она вспоминает 1992 год с большим теплом:

— Всё тогда было честно, прозрачно. Конкуренты друг другу не пытались навредить. Только подходили, смотрели, кто почём продает.

На Измайловском вернисаже торговали иначе, чем в Лужниках. Чтобы занять хорошее место, прийти туда надо было в пять утра.

— Вставали до света, набивали полный багажник товара и ехали в Измайловский парк, — рассказывает Ольга. — Торговля шла до четырёх вечера. Одежду продавали прямо с машин. Товары покрупнее раскладывали на капоте. А для перчаток ставили специальную палку с прищепками. Перчатки на ветру колышутся, а ты кричишь, зазываешь.

С перчатками этими пришлось помучиться. Когда привычная фабрика курток в Стамбуле закрылась, муж Ольги решил слетать в Китай. И вернулся оттуда с шестью мешками перчаток из ангорки. Огромных — по два метра в высоту и по большей части — белых. Муж потом и сам не мог объяснить, почему взял именно такие.

— Наверное, его китайцы опоили, — полагает Ольга. — А кому в нашей стране нужны белые перчатки?

Тогда супруги развернули на кухне своей квартиры красильное производство. Покупали отечественные красители в таблетках: чёрные и красные, варили перчатки в тазах и сушили на верёвках.

— Вонь такая стояла — впору противогаз надевать. Я так, наверное, миллион перчаток покрасила. Долго ли краска держалась? Понятия не имею, я их сама не носила, — признаётся Ольга.

МЫ ПРОДАВАЛИ ПЛЕЕР НА РЫНКЕ, И ТУТ ПОЯВИЛСЯ РЭКЕТ С ПИСТОЛЕТОМ

 Не страшно торговать было даже в Нижневартовске.

— На рынок приходишь и спокойно продаёшь, никому не платя, как бабки у метро, — вспоминает Дима. — Мы сбыли всё дней за десять. Обратно ехали уже через Тюмень, и оставался у нас один вшивый плеер. Решили продать его на рынке, и вот тут появился рэкет. Натурально, с пистолетом. Мы думали, что кто-то их навёл и они пришли за нашей выручкой. Но, оказывается, им плеер был нужен. Мы его и отдали.

КОНЕЦ ЭПОХИ

Учёным нелегко анализировать челночную торговлю, ведь ввозили всё бесконтрольно и о количествах не отчитывались. Но некоторые попытки научного осмысления есть. В научной статье «Российские „челноки“ — от предпринимателей поневоле к интеграции в рыночное хозяйство» приводятся такие расчёты. В 1995–1996 годах челноки поставляли примерно треть импорта из стран дальнего зарубежья. Ввозили они товаров примерно на два с половиной — три миллиарда долларов в квартал. А весь этот бизнес давал работу десяти миллионов россиян.

Но к тому времени все герои этого материала из челночной торговли уже ушли. Леонид начал продавать российским магазина «Марсы» и «Сникерсы». «Сел на склад», — говорит он.

Ольга с мужем проработали челноками сезон:

— Дальше я бы туда ездила и ездила. Но муж струсил. Боялся, что скоро из страны перестанут выпускать. Так и закончилась наша работа челноками

Ольга всё равно всю жизнь занималась разного рода мелкой торговлей. Сейчас она продаёт похоронные принадлежности: гробы, покрывала и тапочки.

Дима вернулся в литинститут и начал спекулировать ваучерами. А Андрей занялся импортом из Гонконга. Возил шёлковую одежду и продавал магазинам в Нижнем Новгороде.

— Понятное дело, мне это никогда не нравилось, — говорит он. — Но это были большие деньги. Потом прибыли стали значительно меньше: сначала до 150 процентов, потом до пятидесяти. Появились сертификаты и ввозные пошлины. Ближе к 1998 году заниматься этим стало неинтересно.В итоге свой трудовой стаж Андрей завершил так же, как и начинал, — в туризме.

А сама челночная торговля постепенно принимала все менее дикий характер. В той же статье «Российские „челноки“ — от предпринимателей поневоле к интеграции в рыночное хозяйств» можно прочесть, что в 1997–1998 годах товары возили уже не торговцы в сумках, а специализированные транспортные фирмы, поставляя товар прямо на склад к заказчику.

«Торговые сделки включали систему скидок, товарный кредит, использовались каталоги и образцы, — читаем в статье. — Суммы товарных кредитов, выдаваемых турецкими поставщиками, в 1997–1998 годах достигали 100 тысяч долларов в рамках одной сделки. Норма прибыли по всем направлениям „челночного“ бизнеса уменьшилась в среднем в два-четыре раза, подойдя к границе 30–50 процентов».

В августе 1998 года эти кредиты сыграли с челноками злую шутку. После девальвации торговцы остались с огромными долгами в долларах. По данным учёных, «кризис привёл примерно к трёхкратному падению оборотов и значительному сокращению количества „челноков“».

Всё это имело последствия не только для России. Объёмы продаж на крупнейшем в Стамбуле рынке Лалели в 1998 году упали с 10 миллиардов долларов до трёх миллиардов.

Множество турецких магазинов и фабрик, работающих на Россию, вынуждены были закрыться. По прошествии десяти лет челночная эпоха закончилась, на месте стихийных рынков выросли торговые центры, но потребность в импорте никуда не делась.

Текст: Никита Аронов

25 июня 2018