Когда земля стонала от ядовитого дыхания войны, а небо, тяжелое и низкое, словно придавленное стонами умирающих, не давало вздохнуть живым, — тогда случилось нечто, о чем шепотом говорили даже самые отчаянные из солдат.

Кровавый апокалипсис на берегах Бобра (Бебжа)

 Крепость-призрак (1882–1914)

Четыре бетонных черепа, вгрызшихся в топкие берега Бобра, стояли немыми стражами на краю империи. Осовец — крепость-проклятие, возведённая на костях царских сапёров, чьи заживо погребённые души доныне шепчутся в сырых подземных галереях, жалуясь на тяжкую долю свою. Две тысячи штыков гарнизона, шестьдесят девять стальных жерла, устремлённых в сторону Германии выцветшими глазами амбразур, — всё это дышало мрачной решимостью, словно сама земля здесь помнила пролитую кровь и ждала новой.

Солдаты, обречённые на эту службу, знали: крепость живёт своей жизнью. По ночам в казематах слышались шаги там, где никого не было, а в предрассветном тумане над развалинами вставали тени тех, кто пал когда-то. Но начальство не любило суеверий, и потому солдаты молчали, крестились украдкой да глубже затягивались махоркой.

А между тем, с запада, из-за Немана, уже дул ветер. Война, которую ждали, но в которую не верили, приближалась неотвратимо, как грозовая туча над болотами. И Осовец, этот немой страж границы, должен был встретить её первым — чтобы либо пасть, либо стать легендой.

 Первая кровь (3 сентября 1914 — 24 февраля 1915).

Глава первая. Гром над болотами

Когда первые снаряды 8-й немецкой армии разорвали болотную тишину, небо над Осовцом почернело, как совесть убийцы. Земля содрогнулась, и воздух наполнился воем, от которого кровь стыла в жилах. Генерал Бржозовский — седой волк с орденом Святого Владимира на исхудавшей груди — стоял у бруствера, не сгибаясь под грохотом разрывов. Его глаза, холодные и узкие, как штыки, впились в дымящийся горизонт.

— Держать, пока кишки не обмотаешь вокруг штыка! — прорычал он, и слова его, казалось, высекли искры из накалённого воздуха.

Артиллерист капитан Потапов, с лицом, изрезанным осколками, как старое корыто, только хрипел в ответ, вытирая ладонью пот, смешанный с пороховой гарью:

— Так точно, ваше превосходительство. А если кишки кончатся?

Бржозовский оскалился, обнажив жёлтые, стиснутые зубы.

— Держать зубами, чёрт вас побери!

И капитан, не дрогнув, развернулся к своим орудиям, где уже метались в дыму бледные, перемазанные порохом лица солдат. Они знали — отступать некуда. Позади — лишь топи да гнилые гати, впереди — стальная стена германского наступления.

Танцующие "Берты" (25 февраля — 2 июля 1915)

(Шкода, черт бы ее побрал)

Специально для обстрела крепости, немцами были переброшены под Осовец 4 осадные мортиры «Шкода» калибра 305 миллиметров. Сверху крепость бомбили немецкие аэропланы.

Глава вторая. Четыре чудовища

Четыре чудовища — стальные пасти немецких осадных орудий — начали свой мерный, методичный бой. Они стояли далеко, за лесом, невидимые, но всевидящие, как древние боги войны, требующие кровавых жертв.

25 февраля прогремел первый залп.
Чудовище по имени «Длинный Макс» —  орудие, способное разорвать землю до самого ада — послало свой «подарок» из-под Кёнигсберга. Восемьсот килограммов стали и взрывчатки впились в форт №1. Когда дым рассеялся, от укреплений остались лишь рваные бетонные клыки, торчащие из земли. Сто сорок семь человек исчезли — не погибли, а именно исчезли, превратившись в кровавую пыль, осевшую на руинах.

14 марта заговорило второе чудовище — «Толстая Берта».
Её снаряд, словно молот Сатаны, пробил крышу казармы №3 и взорвался внутри. Стены сложились, как подкошенный зверь, погребая заживо сорок семь человек. Их крики, хриплые, полные животного ужаса, слышались даже в немецких окопах. Прусские егеря, закалённые вояки, бледнели и шептали заклинания — им чудилось, что это не люди кричат, а сама земля стонет под тяжестью этой бойни.

2 июля проснулись сразу два чудовища.
Снаряды «Гаммы» и «Скорострельной Зельмы» накрыли склад боеприпасов. Взрыв потряс крепость до основания. В Белостоке, за тридцать вёрст, звенели стёкла в окнах, а в Осовце те, кто ещё мог стоять на ногах, падали на колени, хватаясь за головы — их барабанные перепонки лопались от грохота.

Немцы уже подсчитывали дни до падения крепости.
Их разведка докладывала: «Живых там нет.»

(Шкода, черт бы побрал этих чехов)

 Желтый дьявол (6 августа 1915, 3:30 утра)

Тридцатый саперный полк кайзера, словно сонные могильщики, развернул свои баллоны смерти в предрассветной мгле. Капитан Шульц — берлинский алхимик в очках с треснувшими стеклами, человек с лицом аптекаря и душой палача — лично проверил состав адского зелья. Его тонкие, почти женские пальцы осторожно постукивали по металлическим бокам, будто он взвешивал на невидимых весах саму человечность.

— Семьдесят процентов хлора — разъедающего легкие, превращающего их в кровавую пену.
— Тридцать процентов брома — выжигающего глаза, оставляющего лишь слепые, воспаленные впадины.
— Сто процентов предательства всех законов человеческих и божеских — добавил он про себя, и в уголке его рта дрогнула что-то вроде улыбки.

В 4:15 утра ад вышел на охоту.

Желтый дьявол, клубящийся и тяжелый, пополз по земле, цепляясь за траву, заползая в ложбины, облизывая брустверы. Он не спешил — у него было все время в мире. Первыми его почувствовали часовые: в горле запершило, в глазах засвербело, а потом... Потом начался кашель — глухой, судорожный, выворачивающий душу наизнанку. Они падали на колени, хватая ртом воздух, которого больше не существовало, и их легкие, превращаясь в кровавую кашу, отказывались служить.

А немцы, затаив дыхание за своими масками, ждали. Они знали: сейчас можно будет идти. Ведь там, впереди, уже не было людей. Там были лишь умирающие тела, корчащиеся в предсмертных судорогах.

Ядовитый смерч

(6 августа 1915 года, 4:20 утра)

Жёлтый смерч, пятнадцать метров в высоту и восемь вёрст в ширину, медленно пополз вперёд со скоростью четырёх метров в секунду — быстрее, чем может бежать перепуганный человек. Он был живым, этот смерч, — злобным, ненасытным, облизывающим землю ядовитым языком.

9-я рота встретила его первой.
Шестьсот человек — молодых, старых, только что призванных и бывалых солдат — превратились в синюшные трупы за сто двадцать секунд. Они умирали стоя, умирали на бегу, умирали, уткнувшись лицами в грязь. Их пальцы судорожно сжимали винтовки, но стрелять было уже не в кого — врагом был сам воздух.

10-я рота приняла удар следом.
Четыреста человек ослепли в первые же мгновения. Бром выжг им глаза, оставив лишь кровавые ямы. Они царапали себе лица, выковыривая ногтями то, что уже не могло видеть, и их крики сливались в один протяжный, нечеловеческий вой.

11-я рота продержалась чуть дольше.
Триста человек сошли с ума. Они кусали собственные руки, рвали на себе гимнастёрки, грызли вены — будто надеялись, что боль отвлечёт их от жжения в лёгких. Но боль уже не помогала.

И тогда настал черёд 13-й роты.
Тех, кому суждено было стать легендой.

Из шестидесяти человек выжили:
— Сорок — с лицами, похожими на варёное мясо. Кожа слезала с них лоскутами, но они шли вперёд, не останавливаясь.
— Пятнадцать — ослепших, но всё ещё сжимавших винтовки. Они стреляли на звук, на запах, на шепот совести, который велел им не сдаваться.
— Пять — Они не смогли дойти. Но попытались. 

А немцы, уверенные в победе, уже поднимались из окопов.
Они не знали, что мёртвые могут встать.

 Восставшие тени (5:00 утра).

 13 Рота.

(6 августа 1915 года, 5 утра)

Подпоручик Владимир Котлинский, двадцатитрехлетний юноша, не успевший даже поцеловать девушку, поднялся первым. Его тонкая фигура, казалось, не могла выдержать тяжести винтовки, но он поднял её - и за ним поднялись другие. Так родилась "рота мертвецов".

Они шли.

Не с криками "ура", как положено русской пехоте, а с хриплым, прерывистым стоном тех, у кого еще оставались остатки легких:
— "За... мать... Россию..."

Они шли.

Не строем, а толпой, спотыкаясь, падая и поднимаясь вновь. Их ноги не слушались, но они продолжали движение вперед - туда, где, как они чувствовали, был враг. Винтовки держали наизготовку, но не стреляли - у многих не хватало сил нажать на спусковой крючок.

Они шли.

С лицами, покрытыми кровавыми язвами, с выжженными газами, но с яростью слепых псов, почуявших врага. Подпоручик Котлинский, сам едва стоявший на ногах, шептал, и этот шепот передавался от солдата к солдату:
— "Держать строй... Держать строй..."

И они держали. Как могли. Как умели. Как велела им честь русского солдата.

Немцы, уже праздновавшие победу, вдруг увидели, как из желтого тумана появляются призраки. Не люди - живые мертвецы, с лицами, обмотанными кровавыми тряпками, но с винтовками в руках и с непонятной, страшной решимостью в слепых глазах.

Первая немецкая цепь дрогнула. Потом вторая. Потом третья. А рота шла вперед.

В. К. Котлинский, возглавивший контратаку 24 июля ( 6 августа)  1915 г.

6 августа 1915 года. Пять часов утра

Когда первые клочья ядовитого тумана ещё цеплялись за болотные кочки, а восток только начинал сереть предрассветной мутью, подпоручик Владимир Карпович Котлинский - двадцатитрёхлетний выпускник Виленского военного училища, юноша, не успевший узнать ни семейного счастья, ни отцовской гордости - поднял остатки своей 13-й роты Землянского полка в атаку. Последнюю атаку.

Из шестидесяти человек, чудом переживших газовую пытку, в строй смогли встать лишь сорок. Их лица, некогда румяные от молодости и крепкого здоровья, теперь представляли собой кровавые маски - кожа слезала лоскутами, обнажая живое мясо; глаза, выжженные до слепоты, мутно смотрели в никуда; лёгкие, наполовину растворившиеся в едкой смеси хлора и брома, с трудом втягивали отравленный воздух. Каждый вздох был пыткой. Каждый шаг - подвигом.

Они шли, спотыкаясь о трупы своих товарищей из 9-й, 10-й и 11-й рот.

Подпоручик Котлинский шёл впереди. Его молодая спина, ещё не успевшая сгорбиться под тяжестью войны, была прямой.  Его выжженные глаза, казалось, всё ещё видели цель - те самые немецкие позиции, откуда пришла смерть.

"Вперёд!" - хотел крикнуть он, но из его горла вырвался лишь хрип. "За Родину!" - пытались кричать солдаты, но их голоса тонули в кровавом кашле. И всё же они шли. Шли, потому что отступать было некуда. Шли, потому что за их спинами была Россия. Шли, потому что иначе - нельзя.

А немцы, эти расчётливые дети цивилизации, уже готовившиеся занять опустевшие русские окопы, вдруг увидели невозможное - из жёлтого тумана, из самого ада, на них шли мертвецы.

Немецкий кошмар. 

Немцы из 18-го ландверного полка под командованием оберста фон дер Гольца — семь тысяч прекрасно экипированных солдат с новейшими винтовками Mauser 98, в начищенных до блеска сапогах и аккуратно подогнанных мундирах — уже праздновали победу. Они курили, смеялись, некоторые уже доставали фляги, готовясь поднять тост за легкую прогулку. Ведь перед ними лежала мертвая земля — ни выстрела, ни крика, только желтый туман да синюшные трупы русских солдат, застывшие в предсмертных муках.

И вдруг — из клубов ядовитого марева начали появляться фигуры.

Они шли медленно, как сомнамбулы, спотыкаясь о собственные ноги. Их обожженные руки, покрытые кровавыми волдырями, судорожно сжимали трехлинейки со штыками. Из горла вырывались не крики «ура», а хриплые, булькающие звуки — больше похожие на предсмертный стон, чем на боевой клич.

Лейтенант Ганс Мюллер из 5-й роты позже запишет в дневнике:

«Это были не люди — это были ожившие мертвецы. Их лица напоминали разваренные окорока, а глаза... о Боже, у них не было глаз! Только кровавые ямы, из которых сочилась какая-то жидкость. Но они шли на нас. Шли, не обращая внимания на пули. Самые храбрые из наших солдат сначала замедлили шаг, потом остановились... а потом побежали. Бросали винтовки, кричали что-то нечленораздельное. Я никогда не видел, чтобы немецкие солдаты бежали. Но в тот день мы бежали все».

А в письме к матери он добавит то, чего не осмелился бы признаться даже в дневнике:

«Мама, эти русские — не люди. Мы стреляли в них — а они... они продолжали идти! Один — без глаза, с лицом, как вареный окорок, схватил меня за горло. Я... я не смог выстрелить. Я побежал. Вместе со всеми. Мама, прости меня...»

И немцы бежали. Бежали, спотыкаясь, давя друг друга, бросая оружие, падая в грязь. Они бежали от того, чего не могли понять — от силы духа, превозмогающей плоть. От людей, которые даже умирая, оставались страшнее смерти.

А русские  шли вперед.

 (5:30 утра)
— Немцы бежали, бросив:
   3 пулемета "Максим"
   большое количество убитых (попали, и под собственную артиллерию в том числе) 
   12 знамен с орлами

 Русские потери:
∘24 мертвых (включая Котлинского — пуля в живот)
 17 умирающих (все скончались к полудню)

Когда бой закончился, на поле осталось двести пятьдесят шесть немецких трупов, три пулемета системы "Максим" и двенадцать знамен, брошенных в панике, тогда как русские потеряли всего двадцать четыре человека – но среди них был и подпоручик Котлинский, получивший смертельное ранение в живот, он умер через три часа в полевом госпитале, успев перед смертью передать командование подпоручику В. М. Стржеминскому, который довел атаку до победного конца.

В. М. Стржеминский, завершивший контратаку 24 июля  (6 августа) 1915 г.

Крест на могиле
(18 августа 1915 — ...)

Когда сапёры закладывали подрывные заряды в последний форт Осовца, генерал Бржозовский — уже горящий в тифозном жару, с ввалившимися глазами и поседевшими за неделю висками — стоял, опираясь на плечо ординарца. Взрыв должен был стереть с лица земли эту проклятую крепость, чтобы ничего не досталось врагу.

Гулкое эхо разнеслось по болотам, когда взлетели на воздух последние казематы. Бржозовский, не отрывая взгляда от огненного гриба, медленно поднёс дрожащую руку к козырьку фуражки.

— Мы вернёмся... — прошептал он так тихо, что только смерть могла расслышать этот обет.

Через три дня, в тряском вагоне санитарного поезда, увозящего его на восток, генерал умер. Его последний взгляд был обращён к западу — туда, где остались четыре взорванных черепа Осовца, где в болотах гнили непогребённые тела, где подпоручик Котлинский навсегда остался двадцатитрёхлетним.

Он так и не закрыл глаз.

А Россия — вернулась. Через двадцать девять лет советские солдаты пройдут этими же болотами, и старые егеря из 18-го ландверного полка, теперь носившие форму вермахта, с ужасом узнают в их атаках ту самую, забытую было ярость «мертвецов».

Вечный караул

18 августа 1915 года, ровно через двенадцать дней после того боя, крепость Осовец перестала существовать. По приказу командования саперы бережно, почти с религиозным трепетом, заложили заряды под собственные форты. Когда прогремели взрывы, казалось, сама земля вздохнула — не с облегчением, а с грузом невыплаканных слез.

Последние защитники уходили на восток. Они несли с собой не только жалкие пожитки — они уносили память о том страшном и великом дне, когда несколько десятков полумертвых людей, с лицами, превратившимися в кровавые маски, с легкими, разъеденными ядом, обратили в бегство целый полк прекрасно вооруженных немцев. Они доказали тогда, что есть вещи страшнее смерти — есть русская ярость, есть непокоренный дух, есть последний штыковой удар, который история запомнит навеки.

Теперь ветер гуляет над бывшими позициями, где когда-то стояли грозные форты. Местные жители, проходя мимо, иногда останавливаются, прислушиваясь. Им чудится то ли хриплый крик "ура", то ли сдавленная команда на давно забытом языке царской армии, то ли просто стон — тяжелый, как вздох самой земли. Может, это шумит камыш, а может, и правда —

— Держать строй... держать строй...

Те, кто знает историю этого места, неспешно крестятся и шепчут:

— Царствие небесное воинам русским...

Потому что мертвые иногда возвращаются. Особенно если их позовет Родина.

Тени в тумане
Сейчас на месте Осовца:
— В Польше — ржавый крест с орфографическими ошибками в надписи
— В Германии — архивные фото, где немцы крестятся при виде русских окопов

— В России —

-Фильм "Атака мертвецов " (короткий и яростный, как сама атака) 

-песня группы "Саботаж", которую включают на полную громкость в казармах

- Еще песня (видео) для поколения Z