Михаил Булгаков прочитан и перечитан вдоль и поперёк. Его остроты давно вошли в ежедневный репертуар весельчаков, да и лирические интонации вошли в нашу речь. Он остаётся объектом для подражаний и наиболее влиятельным русским писателем ХХ века.

Но Булгаков-историк до сих пор пребывает за кадром, за пределами читательского внимания. Но, как известно, «рукописи не горят». Смерти и забвения для него не существует. Булгаков, как никто, умеет возвращаться. Подчас – неожиданно.

Нынче историей интересуются остро.

Ищут в прошлом скрытые смыслы. Уж так мы воспитаны, что без ощущения единства с прошлым у нас как будто земля уходит из-под ног. И потому нас интересуют историографические штудии автора «Мастера и Маргариты».

В московской квартире на улице Фурманова (ныне, как и до 1933 года – Нащокинский переулок) 10 марта 1940 года в 17-м часу умер Михаил Афанасьевич Булгаков. Полгода болезнь – гипертонический нефросклероз – уничтожала его. Как врач, он заранее расписал её ход и держался мужественно, хотя страдал от боли и слабости.

Михаил Булгаков

Ему было 48 лет.

Настоящая литературная слава Булгакова началась только в 1960-е годы. Прижизненный успех он познал только с пьесой «Дни Турбиных».

Критики растаптывали Булгакова; главные его книги и после смерти писателя долго оставались потаёнными.

А История – незавершенная, написанная только начерно, да и то отрывками – до сих пор держат в секрете, под замком. Если не считать забытой публикации в одном научном сборнике времен перестроечной суматохи.

Ни в одном собрании сочинений Булгакова этих заметок нет…

* * *

Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/Cu9LPNum_hQ

Здесь можно слушать без тормозов и замедления:

https://boosty.to/webrasskaz - Веб Рассказ на Boosty

* * *

В 1932-м году, когда Булгаков работал над инсценировкой «Мёртвых душ» для Художественного театра, ему приснился литературный сон. Сам Николай Васильевич Гоголь заставил драматурга оправдываться за неудачную постановку… Сон прервался заклинанием Булгакова: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью».

Возможно, это легенда. Сны вообще – таинственная материя, но и Булгаков, по собственному признанию, «писатель мистический».

Николай Гоголь

За девять лет до смерти Булгакова захоронение Гоголя перенесли с Данилова монастыря на Новодевичье кладбище. В своё время Константин Аксаков установил на могиле Гоголя массивный, хотя и не циклопических размеров, крымский камень из морского гранита. На нём, как на Голгофе, поставили крест.

При перезахоронении крест утратили, а голгофу перевезли на Новодевичий, но устанавливать её на новой могиле не стали. Держали на задворках.

Двадцать лет гоголевская голгофа пылилась в углу кладбищенской мастерской. Но в начале пятидесятых годов Елена Сергеевна Булгакова, вдова писателя, нашла его и, увидев в этом руку судьбы, установила на могиле мужа.

Так с тех пор крымская голгофа и лежит на могиле Булгаковых – и, надеюсь, всегда будет там лежать.

Сюжет вполне гоголевский и не менее булгаковский. Эта история в разных вариациях известна каждому, кто интересуется жизнью и книгами Михаила Булгакова. Гоголь всё-таки укрыл Михаила Афанасьевича каменной шинелью.

Но не только надгробие объединяет двух писателей.

В 1830-е годы министр народного просвещения Сергей Семёнович Уваров привлёк Гоголя к работе над концепцией истории России. Уваров стремился построить устойчивое здание идеологии – и понимал, что Карамзина и Полевого недостаточно.

Сергей Семёнович Уваров

Николай Степанович Сербинович – ближайший соратник Уварова – пригласил Гоголя в «Журнал министерства народного просвещения».

В 1834-м году Николай Васильевич опубликовал там четыре статьи – одна другой обстоятельнее: «План преподавания всеобщей истории», «О малороссийских песнях», «Взгляд на составление Малороссии» и «О Средних веках». Исследователи творчества великого писателя связывают эти статьи с замыслом повести «Тарас Бульба».

Гоголь преподавал всеобщую историю и в Петербургском университете. Относился к этой миссии серьёзно и, по отзывам тогдашних студентов, был необыкновенно вдохновенным лектором.

Статьи Гоголя оказались частью уваровского идеологического проекта. Так их и воспринимали читатели. Он сочетал взгляд художника с мыслями историка – и государство в лице Уварова ценило этот ракурс.

Гоголь намеревался приступить к большому труду, а на первых порах вырабатывал стратегию:

«Всеобщая история, в истинном её значении, не есть собрание частных историй всех народов и государств без общей связи, без общего плана, без общей цели, куча происшествий без порядка, в безжизненном и сухом виде, в каком очень часто её представляют. Предмет её велик: она должна обнять вдруг и в полной картине всё человечество, каким образом оно из своего первоначального, бедного младенчества развивалось, разнообразно совершенствовалось и, наконец, достигло нынешней эпохи».

Гоголь видел себя просветителем всея Руси и хотел начать с учебника истории:

«Цель моя – образовать сердца юных слушателей той основательной опытностью, которую развертывает история, понимаемая в её истинном величии; сделать их твердыми, мужественными в своих правилах, чтобы никакой легкомысленный фанатик и никакое минутное волнение не могло поколебать их; сделать их кроткими, покорными, благородными, необходимыми и нужными сподвижниками великого государя, чтобы ни в счастии, ни в несчастии не изменили они своему долгу, своей вере, своей благородной чести и своей клятве – быть верными отечеству и государю».

Гоголь, как и Булгаков, не доведёт до ума свои историографические планы, только несколько статей опубликует.

И здесь начинается ещё одно мистическое совпадение…

* * *

В наследии Булгакова нет исторических романов из русской жизни. Но к истории имеют прямое отношение сразу несколько книг из булгаковского канона.

Это «Белая гвардия» и «Мольер». Это комедия «Иван Васильевич», о котором Всеволод Сахаров писал: «в комедии Булгакова изображения Грозного, его двора и опричников более реалистичны и историчны, чем иконописные образы Толстого – Эйзенштейна. Столкновение очень серьёзного, простодушного и жестокого прошлого с сатирой на настоящее в духе «Зойкиной квартиры» дало замечательный эффект подлинно сценического юмора, породило эксцентрическую комедию характеров и положений».

В этих вещицах проявилось свойственное Булгакову историческое мышление. Они заразительны.

В результате мы и о временах Ивана Грозного в некоторой степени судим по фантастической комедии Булгакова… В особенности после знаменитого кинофильма Леонида Гайдая, который отнесся к булгаковскому тексту по-джентльменски – и позволил миллионам зрителей «увидеть древнюю Москву».

А уж о судьбе гетмана Скоропадского, о Петлюровщине и судьбе царского офицерства на Украине невозможно размышлять, не держа в голове перипетии «Белой гвардии» и «Дней Турбиных».

В годы юности Булгакова исторические романы считались главным гимназическим чтением.

У этого жанра в русской литературе имелись прочные, хотя и не самые блистательные, традиции.

Исторические повести и романы «русских Вальтер Скоттов» Ивана Лажечникова («Ледяной дом», «Басурман»), Михаила Загоскина («Юрий Милославский или русские в 1612 году», «Рославлев, или Русские в 1812 году»), Григория Данилевского («Беглые в Новороссии», «Мирович», «Сожженная Москва») были предтечей массовой литературы в России. Их числили на грани высокой и «подлой», то есть коммерческой словесности.

Эти книги и в ХХ веке оставались «шлягерами», их переиздавали миллионными тиражами – хотя и критиковали (в особенности – Загоскина) за монархизм и «охранительные тенденции».

Ну, а такие произведения как «Князь Серебряный» Алексея Константиновича Толстого и – в особенности – пушкинская «Капитанская дочка» считались образцовыми и стали обязательным чтением как для детей, так и для взрослых. Они входили в «джентльменский набор», формировавший систему ценностей, которую проще всего сформулировать в трёх словах: «Береги честь смолоду».

Все мастера советской исторической прозы учились у них.

* * *

Но по-настоящему сдвинул горы в истории жанра Алексей Николаевич Толстой.

Его «Пётр Первый» (первые две книги романа опубликованы в 1934-м). В этом томе высокая литература переплелась с массовой: вскоре после выхода книги на экраны вышла его масштабная экранизация, а Пётр Великий после некоторого перерыва снова стал национальным героем. На это раз – в советской стране.

Горький назвал эту книгу «первым подлинным историческим романом».

После «красногвардейской атаки» на прошлое в середине 1930-х настало время «освоения исторического наследия».

Сталин любил читать о прошлом – и научно-исследовательские монографии, и приключенческие романы. Это видно по спискам лауреатов Сталинских премий.

Исторический роман на несколько лет стал едва ли не главным литературным жанром. Не только в России, но и во всех республиках, включая автономные. Булгаков успел застать только начало этой тенденции.

Одна за другой появлялись основательные эпопеи, в которых лучшие сыновья народа вели за собой народные массы.

Широкую известность получили романы Валентина Костылева «Иван Грозный» (1947, аж в трех томах!), Сергея Бородина («Дмитрий Донской» (1941), Степана Злобина («Степан Разин», 1951), Вячеслава Шишкова («Емельян Пугачев», 1945), Алексея Чапыгина («Разин Степан» (1927) и «Гулящие люди» (1937).

Пожалуй, самым ярким явлением в этом потоке стали романы Василия Яна – старшего современника Булгакова, писателя не только талантливого, но и чрезвычайно добросовестного.

Трилогия «Нашествие монголов» («Чингисхан», 1939, «Батый», 1942, «К последнему морю», 1955) и роман «Юность полководца» (1952), повествующий о подвигах Александра Невского вошли в золотой фонд советского исторического романа.

Знаток Востока, знаток древней истории, почитатель князя Александра Ярославича, писатель дореволюционной выучки – Ян создавал очень советские книги.

В его романах даже заглавные герои – Чингисхан и Батый – не довлели над повествованием. Для Яна цвет и соль истории – это народ, а не его великие погонщики. Эти книги выходили в чрезвычайное время – перед войной, в годы войны и после Победы.

Вполне естественно, что все исторические коллизии романисты трактовали в патриотическом ключе. Это касается, например, весьма популярных романов Леонтия Раковского «Генералиссимус Суворов» (1938–1946), «Адмирал Ушаков» (1952), «Фельдмаршал Кутузов» (1945). Раковский умел писать занимательно. Разумеется, плодовитого автора критиковали за легковесность, зато его часто переиздают и в XXI веке.

Приветствовалось подчеркивание исторически обоснованной дружбы будущих народов СССР. Дружба всегда даётся с боями.

В 1960-е годы громко заявил о себе наш самый кассовый исторический романист ХХ века – Валентин Пикуль, воспитанный на патриотическом всплеске 1940-х.

Пикуль писал просто страстно, с любовью и ненавистью. И, в отличие от многих собратьев по Союзу писателей. не почивал на лаврах, постоянно поддерживая читательское внимание новыми сюжетами.

Его первый исторический роман – «Баязет» (1960) – обращался к не самой известной, но героической странице русской истории. За ним последовали «На задворках великой империи» (1966), «Пером и шпагой» (1970). Каждая книга собрала миллионы читателей.

Критиков по-настоящему раздражали не неизбежные неточности, а идеология Пикуля.

Либералов не устраивал его ура-патриотизм, консерваторов – памфлетная оценка эпохи Николая II («Нечистая сила», 1979). Упрекали его и в национализме. «Инородцы» у Пикуля частенько оказывались своего рода «козлами отпущения».

А «книголюбы» выстраивались в долгие очереди за новыми и старыми изданиями Пикуля. Его популярность не рассеялась и после распада СССР.

В сферу повышенного читательского интереса десятилетиями входили также романы Антонина Ладинского («Анна Ярославна – королева Франции» (1961), «Последний путь Владимира Мономаха» (1965), «Когда пал Херсонес») и Всеволода Никаноровича Иванова («Иван Третий», «Чёрные люди», «Ночь царя Петра», «Императрица Фике»).

Высоко котировались на книжном рынке и издания Валентина Иванова, автора трилогии «Повести древних лет» (1955), «Русь изначальная» (1961), «Русь великая» (1967). Он воспевал величие древней, в том числе долетописной Руси. Сенсационности добавлял полузапретный дух «родноверия», русского язычества, которому автор явно симпатизировал. Во многом Иванов сам и сочинил эту религию.

На закате ХХ века лидером жанра был Дмитрий Балашов, открывший историю московской Руси в подробностях, незримых для других писателей. В 1967 году он опубликовал свою первую историческую повесть «Господин Великий Новгород».

Балашов навсегда окунулся в далёкое прошлое Руси, добиваясь полной органичности повествования.

Делом жизни стал для него цикл романов «Государи Московские»: «Младший сын» (1975), «Великий стол» (1979), «Бремя власти» (1981), «Симеон Гордый» (1983), «Ветер времени» (1987), «Отречение» (1989).

ХХ век преломился и пошёл на убыль – а Балашов из своего новгородского далёка всё слагал книги о великих князьях Белокаменной. Это был достойный финальный аккорд исторической романистики ХХ столетия. Полное погружение в историю, к которой автор относился с пиететом, но не выхолащивал её до канонов политкорректности.

Так было до Булгакова, при Булгакове и после Булгакова. В беллетристике.

Но в 1936 году, обложившись книгами Соловьева и Устрялова, он – врач по образованию – видел себя в амплуа историка и педагога.

* * *

Сегодня черновики булгаковской «Истории СССР» становятся достоянием широкой аудитории – подобно пушкинской «Истории Петра». Пришло время прочитать их без купюр. Конечно, это черновик, но черновик, написанный рукой гениального писателя в великую эпоху.

Это были отрывки из вступления к книге Михаила Булгакова «Происхождение нашего народа. Заметки об истории»

ИСТОЧНИК

Вступление к книге написал Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк».

* * *

А дальше вы прочитаете сами, если захотите.

На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!

Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.