...Тридцать лет назад все было так же. Так же куковала кукушка. Прилетали аисты на гнездо. Плакали прозрачным соком проснувшиеся в апреле березы.

Люди, прошедшие через Чернобыль, и тридцать лет спустя готовы говорить о нем часами.

Как ни страшно звучит, но это — самое настоящее, как утверждают многие, что случилось с ними в жизни.

И поэтому они до сих пор там — в обожженной Припяти, у четвертого реактора, в российских и белорусских деревнях, где в ту весну шли радиоактивные дожди и дули чернобыльские ветра...

ОТЕЦ

Вячеслав Корнюшин, глава брянского «Союза Чернобыля».

В маленькой часовне диагностического центра встречаю Вячеслава Корнюшина, главу брянского отделения «Союза Чернобыля». Он стоит перед иконой Богородицы, что зовется «Утоли мои печали».

«Я должен был умереть в Чернобыле. Носовая перегородка с детства искривлена, на станции дышал ртом, а не через нос, как все. Началась острая лучевая болезнь. Измерили меня японским аппаратом, билеты выдали — и отправили срочно домой. Я был источником заражения для других. Вылетели все зубы, выпали волосы… Бросила жена... Безразличие наступило полное. Мне было все равно, что со мной будет».

8 месяцев Вячеслав Корнюшин ждал смерти. Родственники уже приезжали к нему прощаться. А он взял — и не умер.

Может быть, выжил как раз для того, чтобы в 1987 году создать в Брянске первую в России организацию чернобыльцев. До этого никто тут такими вопросами не занимался, хотя возвратившихся из зоны ликвидаторов с каждым годом становилось все больше.

Его младшей дочери Насте исполнилось четыре, когда на море ей стало плохо. Температура сорок и синяки по всему телу. Наконец врачи сказали, что у девочки — редкая пластическая анемия. «У Насти в крови ничего не осталось. Ни гемоглобина, ни лейкоцитов, ни эритроцитов — все как вода», — переживает отец.

Вячеслав с женой специально родили третьего сына Еремея как донора для Насти — остальные родственники, в том числе и их старшая дочка Даша, не подошли. Но и у младшего малыша оказались не те показатели. «Мы ко всему уже готовы — каждые пятнадцать минут Насте нужно принимать специальные препараты, но вылечить ее они не могут. В заграничных клиниках запросили 15 миллионов рублей, а гарантии — не больше 20 процентов. Нам бы только еще год протянуть или два — мы с женой верим, что лечение от этой болезни обязательно придумают!»

Про Настю Корнюшину, которой сейчас 9 лет, знает даже Путин. В августе 2011-го, на встрече с представителями региональных общественных организаций и обществ инвалидов, президент сам подошел к Вячеславу Корнюшину, спросил, чем может помочь. «А чем тут поможешь?.. — горько усмехается отец. — На всю нашу Брянскую область — единственный ребенок с таким заболеванием. В школу Настя не ходит. Гостей у нас никогда не бывает, друзей у дочки тоже нет. Насте нужна совершенно стерильная атмосфера. Она будто светится изнутри. У нас за городом небольшой участок земли, он находится за высоким забором, рядом лес, мы ненадолго выезжаем туда, снимаем с Настеньки респиратор, чтобы она могла хоть немного подышать чистым воздухом…»

ХУДОЖНИК

Автопортрет Валерия Бобкова.

«Я никогда не жалел о том, что в моей жизни был Чернобыль, — вспоминает сегодня 68-летний художник Валерий Бобков. — Не жалел об ожоге сетчатки и шести операциях на глазах. Левый так и не спасли. Правый — видит, но плохо. Для художника это смерти подобно. Спасибо жене Нине, что была рядом все эти годы… 127 картин, чернобыльская серия, самое главное, что я успел сделать в своей жизни, — они дали возможность больным и пострадавшим от радиации детям выехать на лечение. Мне кажется, только для этого они и были когда-то созданы…»

Художник Валерий Бобков живет в далеких Чебоксарах.

Большинство своих чернобыльских картин он написал в опустевшей Припяти, проведя в 1988 году целых шесть месяцев в этом городе практически безвыездно. Для того чтобы отправить оттуда потом его картины на большую землю, их пришлось дезактивировать. Те, что не прошли дозиметрический контроль, сожгли.

Первый раз в Чернобыль Валерий Бобков приехал по приказу, обычным ликвидатором. «В нерабочее время я просил политотдел разрешить мне делать зарисовки с мест, этюды. Уехать домой должен был в декабре, но вместо этого попал в больницу с тяжелой формой лучевой болезни».

Инвалидом 2-й группы Валерий Бобков снова вернулся в Чернобыль. На этот раз — добровольно. «Я настолько плохо себя чувствовал, думал, что уже и не встану, не смогу работать, картины Чернобыля — последнее, что я сделаю в своей жизни».

Прощание с Припятью. Саркофаг и разрушенный реактор. Одичавшие собаки и кошки. Старики-самоселы, без разрешения вернувшиеся в зону отчуждения. Плачущие иконы Чернобыля…

Иностранцы предлагали ему продать чернобыльскую серию за любые деньги. Тогда, в начале 90-х, тема аварии была у всех на слуху. Европа, Австралия, даже Аляска — где только не побывали его работы. «От гонораров отказывался. Но попросил, чтобы на вырученные деньги отправили лечиться за границу облученных детей».

В 94-м году Валерий Бобков вместе со своей выставкой попал в Италию и Ватикан. Выехал с красками к вулкану Везувию. Тому самому, что много тысяч лет назад погубил Помпеи. «Мне показалось, что это будет символично. Помпеи — месть природы за самонадеянность человека, итальянский Чернобыль».

Вскоре на виллу, где жил художник, нагрянул с визитом важный католический кардинал. «Одному большому человеку понравился ваш Везувий, он сказал, что это сердце Италии, и просил доставить вас к нему в гости».

То был папа римский Иоанн Павел Второй.

При личной встрече в подарок от понтифика Валерию Бобкову вынесли серебряный крест с бриллиантом на тонкой цепочке. «Но я ответил, что наш крест — другой, православный, а вот цепочку возьму. Почему бы не взять?..» — вспоминает мастер.

Одна из картин Валерия Бобкова, посвященных гибели Помпеев, была подарена папе и хранится сейчас в музее Сикстинской капеллы.

А за проявленный в Чернобыле и Припяти героизм художник Валерий Константинович Бобков имеет два ордена — «За личное мужество» и Дружбы народов.

ГЕНЕРАЛ

Николай Антошкин. Фото: клуб героев.рф

А этот человек получил за Чернобыль Героя Советского Союза. Генерал-полковник. Депутат. Глава Клуба Героев. В 2016 году Николай Антошкин был выдвинут еще и кандидатом на Нобелевскую премию мира.

Руководитель сводной авиационной группы, весной 86-го по нескольку раз в день Антошкин поднимался в зараженный радиоактивными выбросами воздух.

…Приказ главы правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС Бориса Щербины был таков: «Нам нужны вертолеты, и прямо сейчас». Ученые решили, что засыпать реактор будут песком.

Для сброса десяти мешков песка необходимо было зависнуть над жерлом реактора на три-четыре минуты. Мешала 150-метровая труба четвертого блока. При взлете и посадке работающими винтами с поверхности земли сдувало высокорадиоактивную пыль. Летчики опытные, многие недавно вернулись из Афгана…

«У меня член правительственной комиссии Валерий Легасов спрашивал: «Ты сколько летчикам говоришь рентген в час на высоте?» — «1000–1500». А он: «Нет, ты их обманываешь. Там 3000–3500».

…Первые вертолетные площадки находились в 500–800 метрах от реактора. Как только радиационный фон увеличивался, их отодвигали дальше. На каждой из площадок были свой руководитель полетов и бригадир с радиостанцией, группа бойцов — солдат запаса, «партизан».

«Однажды мне передали по рации, что «партизаны» взбунтовались: «Высокий уровень радиации, не будем работать». Я у них спрашиваю: «Кто перед вами? Генерал. В зоне — с первого дня. Как увидите бегущего генерала, так тоже бегите. А пока он не бежит, вы должны работать».

В конце дня техника шла на дезактивацию, летчики — в баню. Каждому побывавшему в зоне ежедневно меняли форму и ботинки. Вот только поменять организм было уже нельзя…

27 первых экипажей. Характерный «радиационный загар» на лицах. Сильное поражение радионуклидами щитовидной железы, лимфатических узлов и печени. В крови — соли урана и плутония, во рту — сухота, привкус ржавого железа.

А под толщей неба, которая держит машину в воздухе, — развороченное чрево реактора, невидимая, неосязаемая и оттого такая вроде бы не страшная на первый взгляд смерть…

— За 10 суток в зоне я тоже нахватался радиации, — продолжает генерал. — Получил примерно 605–608 рентген. Когда приехал домой, проспал полтора суток — жена будила, поила чаем, а затем снова проваливался в сон.

В небытие его лицо снова обжигало страшное пекло и душил запах газа. Температура в кабине вертолета — словно в бане: шестьдесят градусов и поболее. Радиационная пыль жирным налетом оседает на приборах и людях…

В киевском госпитале медики от Антошкина шарахались. Счетчик излучения при его приближении начинал жужжать что есть сил. Вип-пациенту дали витамины и еще снотворного. Николай Тимофеевич снял пижаму, надел форму с лампасами и перелез через забор — сбежал генерал. Не от опасности — наоборот.

А его подчиненные вырывали из историй болезни листы, где было написано, сколько рентген они получили. Не представляли себе жизни без неба…

«ПАРТИЗАН»

фото:  Виктор Никульцев.

«Если бы мне в те дни сказали — бросайся на реактор, как на амбразуру, я бы точно бросился», — совершенно серьезно утверждает мой следующий герой.

Виктор Никульцев — рядовой «партизан» Чернобыля. Обыкновенный рабочий парень. Один из полумиллиона таких же, как он, парней, прошедших через горнило ЧАЭС.

«Повестка мне пришла весной 87-го, через год после аварии. Вообще не должны были меня брать в «партизаны» — я же только после армии, холостой, без детей. Молодых все же старались не трогать. Мать умоляла отца: «Сходи в военкомат, попроси!» Но батя наотрез отказался. Отец у меня кремень: во время войны был малолетним узником концлагеря, а дед — командир партизанского отряда».

В мае 87-го организацию ликвидационных работ отладили четко: каждый знал свое место и свои обязанности. До ЧАЭС добирались двумя машинами. Первая, более «чистая», довозила до поселка Лелев. «Богатейший когда-то совхоз был, — вздыхает Виктор. — И дома такие красивые, красным гранитом украшены. А какие яблоки на ветках в тот год висели! Размером с пол-арбуза! Но нам их рвать не разрешали…»

Громадина станции, накрытая непроницаемым саркофагом; военные грузовики, сновавшие туда-сюда; жизнь, кипевшая, как в муравейнике, — сотни, тысячи одинаковых «партизан»-муравьев. Вечерами приезжали артисты. Виктор «захватил» Барыкина, Розенбаума, а вот на Аллу Пугачеву, о чем горько сожалеет, не попал.

Рыжел вдалеке облученный лес, в нем когда-то вешали настоящих партизан. Ходить туда было запрещено. Вообще нельзя было выходить из строя. Где все, там и ты.

Когда «партизан» набирал свою норму излучения, его отправляли домой. В 86-м году это было 25 рентген. С 1 мая 87-го года — 10. 25 июля 1987-го поступило срочное распоряжение, чтобы 20-летних — таких, как Виктор, — убрать из зоны немедленно. Возвращались обратно через Киев. В этот раз им даже дали погулять по Крещатику. «А я до этого даже в Москве ни разу не был, — пожимает плечами Виктор. — Все к нам подходили, хлопали по плечам: мы же в камуфляже, и на груди — надпись «Чернобыльская АЭС».

То, что Чернобыль не прошел для него даром, Виктор понял только через пять лет. Ему было 25, когда начали «рассыпаться» сосуды. Тогда это старались не связывать с Чернобылем. Не то что сосуды — страна распадалась. Про льготы ликвидаторам старались забыть.

«Что греха таить, лично я отстоял в очереди на жилье больше десяти лет. Я понимаю, что таких, как я, очень много, всем не поможешь, так что я не в обиде…» Сейчас Виктору Никульцеву — 50. Но при этом он — молодой отец. Сыну и дочке — меньше десяти лет. «Я женился очень поздно, за сорок; все говорили, что я специально выжидал, чтобы радиация вся вышла. Да нет, просто так получилось».

Уходят на пенсию бывшие ликвидаторы, когда-то мальчишки. «Хотел бы я вернуться в Чернобыль, в свою юность, посмотреть, как оно там? — спрашивает сам у себя Виктор. — С другой стороны думаю: а зачем?..»

источник