Одноэтажная Столица

Лев Колодный

      Дом-крошка в три окошка

      Путешествовавших по США Ильфа и Петрова поразили не столько заокеанские небоскребы, сколько одноэтажная Америка. Старая Москва удивляет приезжих не так высотками, как вросшими в землю домиками. Рядом с Кремлем центр столицы сплошь и рядом застроен недвижимостью, о которой говорили: "Дом-крошка в три окошка".

      На самом деле окон в таких строениях больше. Они выходят на улицу, в переулок, во двор, где когда-то цвели сады... Под одной крышей помещались зал-столовая, гостиная, кабинет, спальни, детские. Прохожие видели в окна переднюю половину, где принимали гостей. Семья жила в комнатах задних, на антресолях с низкими потолками и в мезонине. В этой надстройке и было три окошка. Самые богатые возводили дома двухэтажные, совсем редко - трехэтажные. Их фасады украшались колоннадами, портиками, как в Древнем Риме. Но в масштабе малом. Поэтому московский классицизм умиляет миниатюрностью, изяществом, уютом. То, что в прошлом казалось признаком "большой деревни", сегодня магнетизирует, поражает самобытностью и утраченной ныне гармонией.

      На Большой Ордынке одноэтажная Москва предстает вперемежку с двухэтажной. Своей высотой она подтверждает инвентаризацию, проведенную перед тем, как большевики взялись крушить все подряд: средняя высота зданий до 1917 года равнялась 1,5 этажа. То был один из козырей в игре, затеянной на полное уничтожение. Гоголь жил в Риме в шестиэтажном доме. В Москве занимал квартиру на первом этаже приземистого флигеля. Большие здания возводились на проспектах, набережных императорского Санкт-Петербурга, не уступавшие в масштабе домам европейских столиц.

      Ордынка большей частью кажется улицей уездного города. Этим она и интересна. За оградой, отступая от тротуара, красных линий, дремлют постаревшие здания барских и купеческих усадеб второй половины XVIII века. Перестроенные, изуродованные при советской власти, они превратились в заурядные дома под номерами 17, 19, 31. Лучше других сохранился  особняк Долговых (№21). За высокое качество архитектуры его безосновательно приписывали родственнику хозяина усадьбы - Василию Баженову. Вернувшись из Парижа и Рима, именно он привил Москве вкус к классицизму, колоннадам и портикам. Неизвестен автор и дворца Демидовых, сохранившегося в переулке Ордынки - Большом Толмачевском. Самый яркий из фамилии богатейших горнозаводчиков Демидовых - Прокопий Акинфович - прославился царской щедростью. Вельможа пожертвовал колоссальную сумму Воспитательному дому. Этот Демидов жил в усадьбе в Нескучном, где взлелеял лучший в Европе ботанический сад. (В Демидовском дворце - Президиум Академии наук.) В Замоскворечье, у Ордынки, обосновался его сын Амос Прокопьевич. Кто построил ему дивный дом, красующийся колоннадой за чугунной ажурной оградой? В качестве творца шедевра первым приходит на ум имя все того же Василия Баженова. Будучи придворным архитектором Екатерины II, мастер выполнял и частные заказы Прокопия Демидова, водил с ним дружбу, взял у этого Креза в долг немалую сумму. Позднее отношения между ними так испортились, что даже императрице не удалось помирить обе персоны. Демидов разорил Баженова. Чтобы вернуть долг с процентами, пришлось продать описанный за долги собственный дом со всем, что в нем было ценного.

      Из рук Демидовых дворец попал к Елизавете Ивановне Загряжской. Эта дворянская фамилия ведет родословную от "мужа честна, свойственника царя Ордынского", ставшего "ближним человеком" Дмитрия Донского. После пожара 1812 года на обновленном фасаде дворца появился портик с колоннадой коринфского стиля, самый яркий во всем Замоскворечье.

      В начале XIX века главные здания усадеб больше не строились в глубине дворов. Их фасады подступали к линиям улиц, застраивавшихся по Генеральному плану "сплошною фасадою". Так у тротуара на Большой Ордынке, 41, во владении Киреевских, появился дворец с портиком коринфского стиля на глади стены. Эту дворянскую фамилию прославили два брата-публициста: Иван, издатель "Европейца", редактор "Москвитянина", и Петр, собравший с помощью друзей свыше десяти тысяч русских народных песен. Прилежные слушатели лекций германских философов, вернувшись на родину, стали убежденными славянофилами.

      Дворцы с колоннадами соседствуют со множеством маленьких строений, появившихся после 1812 года. Один такой домик с деревянным верхом и каменным низом затерялся во дворе Малой Ордынки, 9. Здесь в 4 часа утра 12 апреля (по новому стилю) 1823 года в семье чиновника Николая Островского родился сын. В соседней церкви Николы в Пыжах младенца окрестили под именем Александра. Как раз этот домик чуть было не пустили в распыл. Бульдозеры подбирались к стенам обветшавшего строения, покинутого жильцами коммунальных квартир. Помешал вандализму Михаил Андреевич Островский, сын племянника "Колумба Замоскворечья". Я побывал тогда в его московской квартире, где хранилась мебель из красного дерева. Она досталась ему по наследству от отца, служившего советником наркома путей сообщения. В годы революции этот полезный власти "буржуазный специалист" сберег книжный шкаф, буфет, стулья, ломберный столик Островских. И миниатюрный паровоз, служивший табакеркой. На его площадке вместо кочегара стоит человечек в шляпе. Эту табакерку выпилил Александр Николаевич, великий драматург, историк, переводчик, основатель первых русских общественных союзов артистов и писателей. 

      Мебель из московской квартиры в конце концов перевезли на Малую Ордынку, 9, где создан музей. Теперь каждый может увидеть не только дом, где родился отец русского театра, но и типичную квартиру жителя Замоскворечья среднего достатка. Здесь семья молодого чиновника снимала квартиру на первом этаже. В ней четыре комнаты, восемьдесят квадратных метров жилой площади: гостиная, спальня, кабинет, где среди книг можно увидеть "Указатель законов Российской империи для купечества". Хозяин кабинета был ходатаем по их делам. Вся в красном гостиная с роялем и круглым монументальным столом. В подобной обстановке неизвестный публике чиновник Московского совестного суда читал друзьям пьесы, не сразу пробившиеся на сцену.

      ...Спустя два года после рождения сына Николай Островский построил собственный дом на Пятницкой, который продал. И купил деревянный дом на Житной. Домой к Александру ходили хорошие учителя. Кроме латыни и греческого он знал языки всех главных стран Европы. Семнадцать лет со дня рождения прожил будущий драматург за Москвой-рекой. Малая родина предстала впервые в "Записках замоскворецкого жителя", напечатанных в 1847 году. Спустя век впервые полностью появился очерк "Замоскворечье в праздник". В нем Островский увидел, по его словам, "страну, никому до сего времени в подробностях не известную... что же касается до обитателей ее, то есть образа жизни их, языка, нравов, обычаев, степени образованности - все это было покрыто мраком неизвестности".

      Из этого мрака возникло "темное царство", заселенное купцами и чиновниками, представшими миру на сцене Малого театра. За границей этого царства, за сценой остались другие типы, проживавшие во дворцах Демидовых-Загряжских, Киреевских... Они попали в поле зрения других московских писателей.

      На Ордынке обзаводились владениями не только дворяне и купцы. Мещанин Кондратий Саврасов построил собственный дом рядом с храмом в Иверском переулке, 4. В этом замоскворецком уголке прошло детство его сына Алексея, родившегося в 1830 году. В том году взошло над Москвой солнце русского пейзажа.

      - Я ученик Алексея Кондратьевича, - говорил с почтением Левитан, любимый ученик профессора Саврасова. Никто до него не мог одушевить на холсте пейзаж, никто так хорошо не писал красками весну, как он. Пятнадцать лет профессор руководил пейзажным классом училища живописи, где научил видеть и любить русскую природу московских художников. Даже за столом, когда выпивал, непременно что-то чертил, рисовал, иначе ему "руки мешали". (Такая же неистребимая привычка у Зураба Церетели, рисующего на чем попало - будь то за столом ресторана, прорабской или академии.)

      Ученики не раз уносили из трактиров опустившегося на дно жизни учителя, страдавшего запоями. Во многих московских домах висели подписанные его дрожащей рукой холсты, повторявшие знаменитый пейзаж "Грачи прилетели". Этим шедевром, созданным в 31 год, он прославился на всю оставшуюся жизнь. И после нее.

      "Грачи" Саврасова свили гнездо в доме купцов Третьяковых. Двухэтажный особняк возле церкви Николы в Толмачах братья Павел и Сергей купили у купцов Шестовых в 1851 году. В нескольких шагах от них возвышался храм Николая Чудотворца. (Два других замоскворецких Николы встречались нам в Голутвине и на Ордынке.) Каменный храм появился на месте деревянного в золотую пору русской архитектуры, в конце XVII века. В древности в Толмачах жили устные переводчики, знавшие разговорный татарский язык, но не умевшие на нем писать. От толмачей пошло название Большого и Малого Толмачевских переулков Ордынки.

      В Толмачи, на второй этаж дома, Павел Третьяков, когда ему было 24 года, принес купленную у известного в то время русского художника-академика Николая Шильдера картину "Искушение". Последним приобретением стала картина Левитана "Над вечным покоем"... Между ними под крышей частного владения вместилось колоссальное собрание русской живописи, икон, скульптуры.

      На первом этаже дома в Лаврушинском переулке помещалась "Контора Товарищества П. и С.Третьяковых и В.Коншин". Компаньоны торговали льном, хлопком и шерстью, основали льняную мануфактуру. Они считались не самыми состоятельными купцами в Москве. И не одни Третьяковы коллекционировали живопись. Но лишь Павел Третьяков поставил перед собой цель: "устроить в Москве художественный музеум или общественную картинную галерею". Этим делом (не прекращая до последнего вздоха предпринимательства) занимался свыше сорока лет, видя в нем миссию, возложенную на него Провидением. Не только первым покупал картины в мастерских и на выставках русских художников, опережая царя (за "Боярыню Морозову" заплатил Сурикову десять тысяч рублей). Он делал заказы, поощрял, вдохновлял художников вниманием, вкладывал в национальное искусство свое личное состояние.

      Если бы не Третьяков, Репин не успел бы написать Мусоргского в военном госпитале за несколько дней до гибели. И не осталось бы портрета Некрасова, позировавшего Крамскому на смертном одре. Галереей в галерее стала заказанная им лучшим художникам серия портретов корифеев русской культуры. Московская городская Дума приняла бесценный дар коммерции советника. Частная коллекция стала муниципальной собственностью, "Московской городской художественной галереей Павла и Сергея Михайловича Третьяковых". Ее посетил император Александр III, высказавшийся, что купец опередил государя. Павел Михайлович вежливо отказался от предложенного дворянства, но принял звание почетного гражданина Москвы, которую называл "дорогим мне городом".

      В завещании Третьякова оговаривались два условия - бесплатный вход в галерею на "вечное время". Не посчитались и с другим пожеланием - не пополнять собрание. Он умер со словами: "Храните галерею и будьте все здоровы".

      Галерею национализировали, переименовали и приумножили безмерно. Не так посчастливилось храму Николая Чудотворца. Первый акт трагедии произошел в 1922 году, когда отсюда вывезли все ценности, 9 пудов 22 фунта и 1,5 золотника золотых и серебряных изделий. Второй акт разыграли в 1929 году. Иконостас передали хозяйственному отделу Лубянки для смывки золота. Все, что не блестело, "реализовалось" по усмотрению зловещего "Антиквариата", распродававшего национальные сокровища иностранцам. В третьем акте "за контрреволюционную агитацию" арестовали настоятеля храма Илию Четверухина и отправили в лагерь, где он заживо сгорел во время пожара.

      ...Через шестьдесят лет храм вернули верующим. Над ним снова высится колокольня и сияют пять глав.

"МК", №78 за 10 апреля 2001 г.