Книжные новости в Русском Журнале Круг чтения

Ну вот, скоро мы будем иметь возможность лицезреть процесс над писателем, автором скандального в свое время романа "Это я - Эдичка", чья известность на протяжении 90-х все более и более переходила из сферы литературной в сферу политическую. Правда, все с тем же оттенком буффонады и подросткового эпатажа, однако, кое-кого и соблазнившего. Теперь-то уж, впрочем, рейтинг этого автора - с помощью падкого до сенсаций ТВ - быстро начнет подрастать, что, собственно, при уме и тонкости наших теледеятелей и не удивительно.

Помнится, совсем недавно, года два назад вдруг замелькало на страницах прессы: то Союз революционных писателей (листовка на месте взрыва на Манежной), то некая сатанинская организация "Черный дракон", которую возглавляет N (не буду называть имен, чтобы не делать рекламы), студент Литературного института - если не писатель, то вроде как намеревающийся им быть.

И всюду призрак насилия (чуть ли не оружие в квартире литинститутского выкормыша).

Что за наваждение: литераторы, вместо того, чтобы делать свое непосредственное дело - самозабвенно сочинять в тиши заполненных книгами кабинетов свои бессмертные творения, занялись террористической деятельностью или, во всяком случае, подготовкой к ней? И вообще проявляют такой радикализм, который равноценен экстремизму и как-то неподобающ инженерам человеческих душ.

Конечно, назвать себя можно кем угодно. Умеешь складывать слова или даже просто рисовать буквы - вот ты и писатель. Опять же почетно - в силу сложившейся традиции уважения (несмотря ни на что) к печатному слову и литературного мессианизма 19 века (Толстой, Достоевский).

Ну хорошо, пусть... Тем более что вспоминаются и другие факты, имеющие прямое отношение господ литераторов к экстремистской деятельности, причем не только в нашей стране. Хотя в нашей стране особенно. И дело не только в том, что такова уж беспокойная писательская натура, но еще и потому, что воображаемый мир воспринимается выдумщиком-литератором как реальный, а сам он склонен отождествлять себя со своими героями.

Собственно, жизнетворчество было провозглашено еще романтиками и потом подхвачено многими их последователями и эпигонами. Строить художественный мир в какой-то момент оказывается недостаточным и надо переходить непосредственно к творчеству самой жизни, непосредственно к деланию. И вот молоденький поэт Канегиссер покушается на Урицкого, а супертеррорист, автор "Коня бледного" Савинков держит в страхе и трепете большевиков. Это в России. В стране же восходящего солнца Японии самурай Мисима, жаждущий возрождения феодальных ценностей и самурайской чести, пытается совершить военный переворот, а потерпев фиаско, - делает себе харакири.

Книжные мальчики, побряцав словесами, начинают играть с оружием, а оно, как известно, обладает некой магической силой и для душ не столь болезненно впечатлительных.

Неразличение реальностей - выдуманной и подлинной (синдром, близкий к шизофрении) - беда писателя: романтично, но чревато. Это, кстати, проницательно угадал еще Честертон в своем детективном романе "Человек, который был Четвергом" - там почти все террористы, провокаторы, сексоты и полицейские (и они же в какой-то мере поэты) в конечном счете оказываются... сыщиками.

Да, в романе именно так: все члены высшего совета анархистов-"динамитчиков" (читай: террористов, преступников) у Честертона - не кто иные, как полицейские. У каждого из них голубая карточка, удостоверяющая принадлежность к полиции, каждый вдохновлен на борьбу с терроризмом, каждый рядится в кого-то другого, грозного и опасного.

Любопытно, что как сыщики эти персонажи совершенно лишены какой бы то ни было индивидуальности - все они серенькие, малоинтересные, незаметные, тогда как переодевшись в анархистов, в экзотичных париках и бородах, обретают некую экстравагантность и демоничность, а то даже и намек индивидуальность.

Честертон парадоксален: те, кто борется с хаосом, интереснее в чужом обличии - тех, кто является его носителем и идеологом. Писатель создает перевертыши, как бы иллюстрируя единство противоположностей - там, где идея и пафос вытесняют просто человеческое.

В этом пародийный план честертоновского романа, но за пародией - вещи вполне серьезные и по-прежнему актуальные.

Так вот, именно господ "артистов" (в широком смысле) в силу определенного, мягко говоря, изгиба психики тянет к романтике тайного заговора и узурпации власти. Тянет к анархии или, напротив, к деспотизму. Любая крайность для них - способ сублимации и компенсации, особливо для тех, кто в силу своих параноических заморочек и неудовлетворенных амбиций, ну никак не реализующихся в обычной пошлой (буржуазной) реальности, готов похоронить всех и вся ("накрыть зипуном"), в том числе и себя самих, поскольку, может, именно себя-то они и ненавидят больше всего за прекрасно осознаваемую серость и безликость.

"Мы гениальные поэты, мы покорители блядей, мы курим злые сигареты среди чужих для нас людей. Мы гениальные поэты, мы никого не станем ждать - мы купим злые пистолеты и будем нагло убивать", - эти строчки кавалергардки Алины Витухновской цитировал Д. Быков.

Что касается критиков, то тут особый случай клиники, вполне легитимизированный (провокация - один из распространенных приемов желтой прессы). Если литератор не лишен честолюбия, то чтобы "прозвучать" и самоутвердиться, ему необходимо написать на своем знамени что-нибудь эдакое, задорное - либо эстетически, либо политически радикальное. Побивахом кого-то конкретно из признанных писателей славы себе уже не наживешь.

Даже поднаторевшие в разжигании газетных литературных дискуссий критики вроде Аллы Латыниной, чувствуя, как литературное имя, заработанное во времена оны, скукоживается подобно шагреневой коже, а заодно подлаживаясь под новую метлу в родном печатном органе под названием "Литературная газета", пишут на своем знамени замшелый от дряхлости тезис о смерти литературы (ах!) или алчут народного романа (ох!), который будет читаться поголовно всеми (эдакие тоталитарные замашки).

Что уж говорить о юном пионере Ольшанском, озябшем на вольном сквозняке и готовом преть в вожделенном зипуне (вольному воля), - лишь бы его записали в герои и подвижники... А там, гляди, и в мученики. Человек не портит себе биографию, как заметил когда-то Агеев, а напротив, сочиняет ее.

Собственно говоря, атаман нынешних национал-большевиков, как они себя гордо величают, главред "взрывной" газеты "Лимонка", поэт и прозаик Эдуард Лимонов давно уже занимается подобным сочинительством, видимо, соскучившись писанием нетленок и, не исключено, мечтая о терновом венце.

Стратегия по-своему верная. Правда, тут не смелость, а самая натуральная дешевка. Жаль, правда, что плоды ее часто оказываются небезобидными, потому что слово - все равно некий движитель и конструирует ту реальность, за которую потом приходится расплачиваться именно что всенародно.

Петя Верховенский тоже, если вернуться к классике, был большим романтиком и фантазером. Это ведь он "сочинил" Ставрогина и влюбился в "умышленный" образ, причем влюбился так, что и других отравил своей фантазией (в том числе и самого своего кумира, которому больше по душе было ставить сексуальные эксперименты).

Не стоит только забывать, чем это кончилось.