Книжные новости в Русском Журнале / Периодика

"Звезда" остается верна себе в сетевой политике (если это можно назвать сетевой политикой), полностью предоставляя в "Журнальный Зал" первый - литературный - отдел: поэзию и прозу, и очень выборочно - все остальное.

На этот раз - в июньском-июльском номерах мы имеем два больших романа, одно австралийское путешествие, некоторое количество рассказов и много стихов. Иные из них хорошие, остальные - разные.

Июньский номер открывает Елена Шварц с подборкой без названья, с посвящениями и с несколько неожиданными для этого автора аллюзиями:

* * *

Андрею Анпилову

Мне виделось (в сонном мечтанье?) -
Я в странном живу городу,
Там спит у реки египтянин
В белой ночи стеклянном гробу.
Я силюсь припомнить имя
Родного города, - он
С другими, иными, чужими
Размешан и слит и сплетен.
Я езжу там в ящиках красных,
Себя пред собою вожу.
А часто в кунсткамере темной
Маленьким сфинксом лежу.
И тело вросло в мостовые,
Аркады стояли в ногах,
Мосты проносились
сквозь ребра,
Фонари бледнели в глазах.
И рада, как будто на тризне
В печальном своем кураже,
Что в этом сне не повисну
Цыганкой
на сырой вожже.

Заблудившуюся во сне и в гумилевском дольнике Елену Шварц сменяет Галина Гампер, пугающая упырями и прочими химерами, но как-то нескладно и нестрашно.

В июльском номере на первой позиции Михаил Еремин с упражнениями в восточном мироощущении и "европейском верлибре". На язык родных осин это перелагается приблизительно так:

Когда заря, под голубою изгарью
За горизонтом тлеющая,
Займется и распламенит восход
(Листва юрит в голомянистых
Потоках ветра.) или
Закат (Не алчущие и не жаждущие листья
В янтарных толщах кислорода.), созерцая,
Едва присутствовать.

Мы отметим здесь Владимира Гандельсмана с длинным стихотворением о некоем поэте, которому снится другой поэт, "нетрезвый" и "досужий", и этот "досужий" "лепит свой хитрый образ" и "выказывает небреженье к дару", при том пребывая в Москве, - последовательно: "низкозадой", "какой-нибудь" и, наконец, "несказанной". Этот недостойный нужен нам лишь для того, чтобы однажды увидеть сон о другом поэте, вернее, о его "книжице":

Потом поэту снится в несказанной
москве, что он один на целом свете
владелец книжицы моей и должен
все время перепрятывать ее.
И как-то она падает, раскрывшись
на той странице, где отрывок этот
как раз заканчивается ... и т.д.

Стихи называются "Из Набокова", и в этом есть смысл. По крайней мере, как раз о такой "лермонтовской" композиции мы писали в прошлом обзоре 54-го "НЛО" (вернее, писала Марина Гришакова в "Визуальной поэтике Набокова", а мы поставим ссылку, о том напоминая). А стихи Владимира Гандельсмана - о больном тщеславии и прочих дурных нравах иных поэтов.

А кроме - в 7-м номере "Звезды" обнаруживаем Сергея Слепухина с новой подборкой, которая местами дублирует ту, что недавно явилась в "Уральской нови", а та, в свою очередь, по большей части повторяла подборку из "Звезды" полугодичной давности. Надо думать, следующую стоит ждать в "Уральской нови", и она будет повторять эту.

Таковы были стихи и сны.

С прозой иначе.

Австралийский путешественник Анатолий Шиманский ("Австралия глазами русского, или Почему верблюды там не плюются"), судя по всему, занимается своим делом - покорением географических пространств на верблюдах - вполне профессионально. И история сама по себе занимательна:

"Это история о том, как я прилетел в Австралию, чтобы проехать по Зеленому континенту на верблюдах. В окрестностях Сиднея я приобрел двух дромадеров, одногорбых верблюдов Ваню и Зину, и отправился с ними вдоль восточного побережья этой волшебной страны".

Вот только с русским письменным проблемы:

"Не успело ее тело взгромоздиться на седло, как Зина завалилась на левый бок..." и так всю дорогу. (Кстати, в "Переводах" 7-го номера находим еще одно путешествие: Дэвид Бакстон, "Путешествие по северной Руси". Надо сказать, что этого путешественника ожидало гораздо больше бытовых испытаний и чудных открытий.)

А на противоположном полюсе очень длинный и очень правильно написанный (и от этого еще более скучный) роман Елены Чижовой "Лавра" - о "воцерковлении" неофитов и долгих духовных мытарствах.

Самая искушенная в прихотливых прозаических конструкциях, надо думать, Елена Скульская. Ее повесть носит название "Наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны", и это еще одна сложносоставная композиция ("роман в романе", "сон во сне"). Проблема в том, что концы не сходятся и нитки торчат. А идея такова: есть, мол, некий утопический-антиутопический город-государство, в котором живут один Писатель, одна Поэтесса, один Журналист, один Мебельщик и т.д. - все в единственном экземпляре. Писатель написал роман о том, что "наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны": это все, что про этот роман известно. Роман купили не то восемь, не то девять человек. Дальше намечается некая детективная интрига a la Агата Кристи. Писатель пытается встретиться со своими читателями, но прежде находит трупы. Потом трупы вдруг прекращаются, но начинаются другие несчастья: болезни, сумасшествия и т.д. Потом опять трупы, в! том числе труп Писателя и труп Журналиста, который и есть повествователь. Он же alter ego, Сальери, поэт "досужий и нетрезвый", нужен лишь для того, чтобы прочесть эту самую книжицу о том, что "наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны", в общем, история повторяется - "из Набокова", и прочих многих из.

Малая проза обретается в 7-м номере, и здесь находим "Короткие рассказы" Александра Образцова, где есть герой по фамилии Чугунов, в своем роде Обломов-Илья Муромец. До 1985-го года он спал, а потом внезапно вошел в силу. И стал невероятно предприимчивым. Не Штольцем, а скорее Мавроди.

Затем предсказуемые "Три разговора" Якова Багрова, где различимые по декорациям Сталин, Троцкий и Че Гевара что-то втолковывают своим оппонентам. Без неожиданностей.

Что же до Набокова, то в июльской "Звезде", только в бумажной, а не в сетевой, имеется целый раздел, посвященный "25-летию со дня смерти В.В.Набокова", и там переписка с редакторами и две статьи - Геннадия Барабтарло под жутким названием "Ужас и благость" и Сергея Давыдова, - здесь название повеселее: "Шишки на Адамову голову: о мистификациях Ходасевича и Набокова". В 6-м номере на бумаге имеем "Дневник" Н.Я.Эйдельмана конца 80-х и публикацию статьи Н.Я.Берковского "О Достоевском". Здесь же в рубрике "Классические сюжеты" В.П.Старк задается вопросом "Почему "рыцарь бедный" путешествует в Женеву?", а Ник Уиллс, в свою очередь, - "Был ли скупой рыцарь бедным, а бедный скупым?". Вполне классический (по крайней мере, - тривиальный) сюжет о нелюбви Ахматовой к Чехову - в исполнении Льва Лосева в #7 и за пределами "Журнального Зала". Зато в Сеть попала маленькая заметка К.В.Чистова о несостоявшейся переп! иске В.М.Жирмунского с немецким фольклористом Дж.Мейером и популярный очерк К.Азадовского "о гибели русского интеллигента" - "Судьбы его печальней нет в России...". Заглавием стали строки из поэмы Макс. Волошина "Россия", и оттуда же перечень ролей и портретов:

Его мы помним слабым и гонимым,
В измятой шляпе, в сношенном пальто,
Сутулым, бледным, с рваною бородкой,
Страдающей улыбкой и в пенсне,
Прекраснодушным, честным, мягкотелым,
Оттиснутым как точный негатив
По профилю самодержавья: шишка,
Где у того кулак, где штык - дыра.
На месте утвержденья - отрицанье,
Идеи, чувства - все наоборот,
Все "под углом гражданского протеста".
Он верил в Божие небытие,
В прогресс и конституцию, в науку,
Он утверждал (свидетель Соловьев),
Что "человек рожден от обезьяны,
А потому - нет большия любви,
Как положить свою за ближних душу".
Он был с рожденья отдан под надзор,
Посажен в крепость, заперт в Шлиссельбурге,
Судим, ссылаем, вешан и казним,
На каторге - по Ленам да по Карам...
Почти сто лет он проносил в себе -
В сухой мякине - искру Прометея,
Собой вскормил и выносил огонь.

Итак, "русский интеллигент" - от Петра I до Чернышевского и от декабристов до диссидентов, видящий спасение то в "народе", то в "Западе", и первое, и второе - равно утопия. Кажется, очерк состоит сплошь из общих мест, однако в конце обнаруживаем некий парадокс, возможно, неожиданный: или интеллигенция, или средний класс. Третьего не дано. Впрочем, в настоящий момент, похоже, нет ни того, ни другого.

К.Азадовский выступает в отделе "Мнение". Между тем, вполне академическая заметка К.Чистова попадает в рубрику "Эссеистика и критика", в одном ряду с изысканиями Иосифа Нелина о сочинениях однообразной эротической писательницы Валерии Нарбиковой ("Шум шепота"). Путь Нарбиковой представляется ее апологетическому критику "триумфальным", хотя, кажется, добившись успеха на заре перестройки и обретения секса в СССР одной фразой (что-то вроде: "ей хотелось известно чего известно с кем"), она затем довольно долго писала одну и ту же фразу в разных вариациях, выпустила таким образом несколько книг, благополучно забылась┘ Называть это успехом, и тем более триумфом, - все же чересчур.

В "Философском комментарии" 6-го номера Станислав Яржембовский выступает "в защиту интуитивизма" - "Мир в поле зрения "третьего глаза"". Про "третий глаз" этот самый находим тут же - в #7 у Надежды Григорьевой:

Самый световосприимчивый орган у человека - это колени. Я даже не могу утверждать, что на коленях есть третий глаз, потому что коленей два. Страшно сказать, но третий глаз - между ними.

То Надежда Григорьева представляет "художника и писателя" Юлию Кисину. Между "художником и писателем" ЮК и "журналистом" НГ происходит следующий диалог:

ЮК: Провоцируй меня. Старайся задать вопрос так, чтобы уничтожить меня.

НГ: Какой ужас! Такое поведение меня пугает. Хотя у него могут быть разные интерпретации. Возможно, ты, как художник и писатель, используешь все средства, чтобы продемонстрировать искусственную, синтетическую основу жизни.

Вообще, если кто не знает, Юлия Кисина - это такой Сорокин в юбке, а ее последний роман "использует мотивы орнаментации - человеческие экскременты, кровь и слезы образуют в этом тексте узор, который герои читают как политическую шифровку". Автор поясняет это следующим образом: "орнамент во многих культурах - это изображение Бога, а следовательно, ВСЕГО ОДНОВРЕМЕННО".

А журнал, в свою очередь, - это собрание разных текстов под одной обложкой, они каким-то образом коррелируют, иногда что-то объясняют, иногда вступают в противоречие, создавая иллюзию стереоскопии. В случае "Звезды" они друг друга ... компрометируют. И как-то нелепо в контексте этого "орнамента" писать о рубрике Омри Ронена "Из города Энн". На этот раз там "Прописи", герой которых - автор "Записей и выписок". Я в очередной раз повторюсь, хоть и в неловком контексте: Омри Ронен пишет лучшую прозу в этом журнале. Но в свете вышесказанного - похвала небольшая. Хотелось бы сказать - не только в этом, что будет правдой. И раз уж предметом стала книга М.Л.Гаспарова, то имеет смысл задуматься о природе всей этой филологической прозы, которая в последние годы оказалась в центре литературного процесса: из одних лишь рецензий на "Записи и выписки" можно составить книги (пока лишь составляют сайты). "Прописи" Ронена - не рецензия, а комментарий. Не исчерпывающий, но задающий шкалу:

... Я не устаю удивляться тому, что крупнейший филолог России в наши дни является в то же время, по моему глубокому убеждению, ее наиболее выдающимся стилистом в прозе и обновителем стиха в поэзии.

Замечательно, что проза самого Ронена в этом ряду table talk, открытом Мих. Безродным, выглядит несколько чужеродно. И аналогии, наверное, стоит искать в другой традиции, возможно в прозе Мандельштама. А напоследок я процитирую гаспаровский перевод "Азбучных богов" Киплинга, в оригинале "The Gods of the Copybook Headings" - "Боги тетрадочных прописей". Омри Ронен пишет, что понимал гаспаровские опыты как поучения; стихи и в самом деле поучительные:

Я прошел перевоплощения сотен и сотен веков, / Я смотрел сквозь почтительные пальцы на всех Площадных богов, / И я видел их в силе и славе, и я видел их падающими в прах, / И только Азбучные боги устояли во всех веках. // Мы встретили их в пещерах. Они нам сказали: Вот: / Вода непременно мочит, а огонь непременно жжет! / Это было пошло и плоско: какой нам в том интерес? / Мы оставили их обезьянам и отправились делать прогресс. // Мы шли по велениям Духа, а они - по своей тропе. / Мы молились звездам, законам, познанию и т.п. / А они нам путали карты, их нрав был непримирим: / То ледник вымораживал расу, то вандалы рушили Рим. // Все идеи нашего мира отвергались ими сполна: / И Луну, мол, не делают в Гамбурге, и она, мол, не из чугуна, / И страсти наши - не кони, и крыльев нет на ослах; / А Площадные боги обещали нам кучу благ. // Они в Кембрийскую смуту нам сулили покой и мир, / Возвестив: сложите оружие, и сойдемся на братский пир! / А когда мы сложили оружие! , нас схватили и продали в рабы; / И Азбучные боги сказали: Всяк - виновник своей судьбы. // При Юрском матриархате нам все чувства открылись вполне, / Начиная любовью к ближнему и кончая - к его жене. / И женщины стали бесплодны, а мужчины стали плохи, / И Азбучные боги сказали: Каждый платится за грехи. // Потом в Меловую эру указали нам путь добра: / Обобрав единоличного Павла, оделить коллективного Петра. / И денег было по горло, только нечем набить живот, / И Азбучные боги сказали: Кто не трудится, тот умрет. // И дрогнули Площадные боги, и иссякли потоки слов, / И впервые зашевелилось в глубине надменных умов, / Что впрямь дважды два - четыре, что Не все то золото, что блестит. / И Азбучные боги нам поставили это на вид. // Что было, то и будет: зачем далеко идти? / Есть только четыре истины на всем человечьем пути: / Пес вернется к своей блевотине, и свинья на свой навоз, / И дурак снова сунется в пламя, хоть сто раз обожги себе нос. // И в-четвертых: когда в грядуще! м станет мир, как хрустальный дом, / С платой нам - за то, что живем м ы, а не с нас - что скверно живем, - / То, как вода нас мочит и как огонь нас жжет, / Так Азбучные боги к нам придут и сведут расчет!