Главный персонаж июльского "Знамени" - безусловно, Юрий Давыдов. Полгода прошло, как его нет, для историко-литературных рефлексий это не срок, однако в "Конференц-зале" "Знамени" замечательная подборка коротких статей об исторической прозе вообще и исторической прозе Давыдова. Здесь:
- о парадоксальной фигуре автора-свидетеля, что находится в центре исторического повествования (Яков Гордин);
- об оксюмороне "художественная правда", о феномене "литургического времени" (Андрей Дмитриев):
Уравняв в правах слово (свое, сегодняшнее, живое слово) и факт (исторический, то есть оставшийся в прошлом, то есть мертвый факт), Давыдов добился удивительного и, может быть, желаемого результата: в его романах нет прошлого, нет истории как таковой, есть лишь одно непрекращающееся, раскаленное, неслучайное и крайне запутанное сегодня. Время в романах Давыдова сродни литургическому - это время длящееся и пребывающее.
И когда в "Синих тюльпанах" Пушкин строго вовремя возвращает в архив взятые на дом материалы, поскольку он, Пушкин, озабочен риском своего позднейшего последователя по части исторических изысканий Башуцкого, при этом о Башуцком, конечно, не думая, - это не только прием, не только игра давыдовского ума, но и особенность его, давыдовского, романного времени.
- о "поэзии и правде" (Андрей Немзер) и о том, что "тяжеловесное слово прозаик ровным счетом ничего в нем не объясняло" (Леонид Юзефович). Авторы этих "заметок об исторической прозе" отправляются в своих размышлениях от романистов ряда Юрия Трифонова, Натана Эйдельмана, Булата Окуджавы, но в конечном счете симптоматическими фигурами и своего рода точками отсчета становятся Лев Толстой и Юрий Тынянов, а главным нервом и существом исторического повествования - то непонятное пространство, та грань, за которой кончается документ и начинается ... роман (и обратно - кончается литература и начинается судьба), где времена смещаются и нет ни поэзии, ни прозы, ни прошлого, ни будущего. Кажется, пишущие о Давыдове идут вслед за ним в описании приема, который в последнем романе обозначен со всей очевидностью:
Писатель имярек нам сообщил недавно - там, у них, в Британии, во Франции, там зафиксированы реальные перемещения лиц реальных, как нынче говорят, физических; перемещения из будущего в настоящее.
Не станем бегать к историкам литературы, чтобы, вздыхая, повторять - ничто не ново под луною. Нам сказано: реальных лиц. Раз так, кончается литература, не дышит почва, а гудит; судьба скрежещет, как шестеренки при резкой перемене скоростей ...итд.
То была цитата из последнего "романа-сценария", "посвященного датской принцессе Дагмар, жене Александра Третьего и матери последнего русского императора Николая Второго" (так в предисловии Славы Тарощиной к незавершенному варианту, что публикует июльское "Знамя" под названием "Такой вам предел положен". В авторском подзаголовке: "Этюды к пьесе Эдварда Крэга". То есть существует некий режиссер (полувымышленный!) Эдвард Гордонович Крэг, который пребывая в постоянном конфликте с Московским Художественным театром, ставит пьесу о датской принцессе (датский принц в уме), каковая принцесса, не сносив башмаков по одному наследнику российского престола, выходит замуж за другого, и этот другой - Александр Третий, любимый исторический герой нашего времени. Кажется, все-таки он, а не принцесса Дагмар, находится в центре
этого повествования. Время от времени Давыдов поминает михалковский блокбастер, чт!
об расставить некоторые точки над "е":
И пусть наш августейший всадник не столь уж часто кричит на всю Ивановскую голосом Никиты Михалкова: "Здорова, юнкера!". (К тому - заметы крохобора: колорита ради - не "юнкера", а "юнкеря"; а правды ради - в седле он не сидел картинно; был славным пешеходом, кавалеристом был бесславным.)
Однако, хоть настоящего исторического драматизма в "романе-сценарии" о датской принцессе, безусловно, больше, чем в михалковском лубке и всякого рода "романах императоров", гуляющих по экранам сегодня, это все же далеко не лучший роман Давыдова. Впрочем, это "незавершенный вариант", другой - "Коронованная валькирия" - выходит в издательстве "ЭКСМО". (Собственно, выходят оба. Но под одной обложкой).
В том же номере "Знамени" стихи "Памяти Юры Давыдова" архивистки Татьяны Бахминой, рассказы Георгия Балла, имитирующие все то же перетекание времени и слова: настоящего и условного, прозы и стихов, автора и персонажа. Правда, здесь предполагается, что конструктивный прием - джазовая импровизация "трамвая-оркестра". И еще одна проза июльского "Знамени" - дань курортному сезону, "Сочинские истории" Светланы Шишковой-Шипуновой, призванные по мысли автора восполнить пробел и восстановить справедливость:
Все-таки странно, - сказала я. - Про все черноморские города есть рассказы, - про Севастополь есть, про Одессу есть, про Сухум тоже есть, - а про такой замечательный город, как наш Сочи, почему-то нет.
Дефицит восполняется номенклатурными байками, а "Знамя" в продолжение курортных сюжетов предлагает нам "Записки натуралиста" Светы Литвак с эпическим повествованием о расчленении майского жука в несколько неожиданной диспозиции:
Мы с Николаем на нудистском пляже Лежали, не подозревая даже О том, что нам увидеть суждено В сознанье распаляющем мира'же.
Дальше душераздирающая история о жадных черных муравьях, разрывающих на части лучезарного жука, и зря, что обидно, - все равно до муравейника не дотащить. Мораль вот:
Такие сцены слишком нам знакомы, Нашли еще, чем можно удивить! И жуткие становятся фантомы Лишь кучкой бестолковых насекомых. Вот так и в нас солдаты-муравьи Вонзают ловко челюсти свои, Внештатные ревнители культуры, Пытаясь нервный импульс подавить И уничтожить для литературы.
Другой летне-литературный цикл - "На все лето" Андрея Костина тоже с эпически неторопливыми подробностями и пыльными связками старых журналов:
Был жив торшер еще, и покрывало махрилось, пахло августом, когда на полке старой "Юности" хватало на вечер. На все лето. Навсегда. Кого теперь печатают журналы? ...итд.
А открывают 7-й номер отнюдь не эпические миниатюры Игоря Шкляревского, где находим удивительную, почти графическую иллюстрацию памяти-отражения:
Затоплены вербы, луга, перелески... Вот Игорь Шкляревский еще молодой считает ворон, а Валерий Раевский стоит, перевернутый вниз головой. Шкляревский, Раевский... А где же Елена? Вот здесь на обрыве стояла, ждала. Елена с моих фотографий ушла...
А в мемуарном отделе Михаил Синельников вспоминает об Ахматовой, с которой не был знаком, но зато был знаком с Тарковским. Итого: имеем анекдоты об Ахматовой и Тарковском ("Там, где сочиняют сны"):
Тарковский с удовольствием рассказывал, как он познакомился с Ахматовой. Это было в доме Шенгели, который любил собирать старинные клинки, и на ковре висела шпага или сабля. Тарковский мигом подбежал к ковру, с ребяческой удалью выхватил из ножен грозное сверкающее оружие и начал им размахивать. Ахматова, с которой его только что познакомили, сказала, обращаясь к нему по фамилии: "Тарковский, вы меня заколете!", на что Тарковский, возвращая клинок в ножны, ответил почтительно и строго: "Анна Андреевна, я - не Дантес!".
Далее в "non-fiction" более чем наивные "литературоведческие" экзерсисы выпускника Финансовой академии Константина Фрумкина под названием "Архетип социального хаоса в изображении Островского и Горького": там про правильных купцов и "людей хаоса", и все это применительно к "постперестроечной России" в стилистике курсовой работы аккуратного второкурсника. И в пандан этому "террору и насилию в зеркале искусства" (таков подзаголовок!) оргастические феерии Леонида Шевченко "Скажем огонь!": здесь про Рахметова в хрустальном гробу и Илью Стогоff'а в земляничных полянах. Этот автор сам себе поставил диагноз: "клиповая горячка".
В собственно рецензионном отделе отметим статью Э.Хан-Пира о несколько загадочной, однако знаменательной книге, которая называется так: "Цена слова: Из практики лингвистических экспертиз текстов СМИ в судебных процессах по защите чести, достоинства и деловой репутации". В качестве материала для экспертизы были использованы тексты выступлений А.М.Макашова, Э.В.Савенко (Лимонова), В.И.Анпилова, М.В.Филина. Результаты экспертизы ... поучительны: эксперты констатируют, что в текстах содержатся "элементы пропаганды антисемитизма, если под таковым понимать одну из форм национальной нетерпимости - враждебное отношение к евреям", а также "возбуждение чувства неприязни, вражды, пренебрежения к еврейской национальности; такие высказывания относятся ко всей еврейской национальности". И в то же время делают вывод:
"Выступления не содержат побуждения к активным действиям против какой-либо наци!
и, расы или отдельных лиц как ее представителей".