Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Книжные новости в Русском Журнале Круг чтения


Информационный Канал Subscribe.Ru

Русский Журнал. Круг чтения
Все дискуссии "Круга чтения"
Новости Электронных Библиотек


Дмитрий Бавильский
Двести лет вместе-2
Катахреза - 28: Борис Акунин "Пелагия и красный петух". Роман в двух томах. "АСТ", 2003.

Одним из важнейших лейтмотивов трилогии Бориса Акунина о рыжей девушке-чернавке оказывается ее, Пелагии, раздвоенность между мирским и церковным миром.

В начале каждого романа появляется обязательная, как обряд, сцена, в которой обосновывается, почему Пелагия на этот раз меняет монашескую расу на гражданский артикул. Каждый раз возникают экстраординарные события, Пелагия мучительно переживает разлитую вокруг несправедливость, автоматически включаясь в расшифровку загадки. Отцы-наставники понимают, что искушают девушку, но ничего с ней и с обстоятельствами поделать не могут: судьба-с, темперамент-с.

Раздвоенность Пелагии имеет явно психоаналитическое свойство и косвенно рассказывает о сомнениях автора текста, мечущегося, подобно своей инокине, между сугубым серьезом традиции и беллетристической развлекухой. Постоянные подчеркивания своей позиции в интервью (я не писатель, я - всего лишь беллетрист) есть не проявление смирения, но дополнительная подстраховочная инстанция, из которой Акунин извлекает массу дивидендов. В том числе, и формальных. Вот что значит правильное позиционирование, точно по Трауту.

Акунин же только все время прикидывается, что развлекает. На самом деле задачи у него куда более существенные, серьезные: приучить русскую литературу к беспафосному существованию. И в этом, наряду с Владимиром Сорокиным и Виктором Пелевиным, он - один из самых важных современных литераторов. Беспафосное бытование художественных текстов, между тем, совершенно не отрицает наличия общественной позиции - и у Сорокина, и у Пелевина, и, тем более, у Акунина ее более чем достаточно. Именно она, четкая гражданская позиция, заставляет их описывать и бичевать пороки современной жизни наподобие каких-нибудь шестидесятников позапрошлого века. Именно она превращает стильные и отстраненные постмодернистские конструкции в горячие, горячечные памфлеты.

Вот и "Пелагия и красный петух" туда же. Уже в экспозиции Акунин разворачивает широкую панораму актуальной действительности. Автор пробегает по всей клавиатуре публицистических тем, волнующих умы современников. Религиозная терпимость/нетерпимость, национальный вопрос, конспирология, казачество, сексуальная раскрепощенность, извращенная филантропия, нашествие питерских кадров. На отдельной полочке стопочкой сложены важные персонажи российской истории, чье влияние ощущается до сих пор - Победоносцев, Распутин. Живущий в начале нового века, Акунин знает, чем закончится все и какая в финале пребудет мораль, ему легко и удобно предсказывать - во что выльется желание обер-прокурора взрывать дома или же извечная дикость кавказских воинов, совершающих дерзкие набеги на соседей.

Нынешняя реальность, жгучая, как чилийский перец, вот что ставится им во главу угла, вот что более всего интересно в его книгах. Все прочее - литература, антиквариат, исторически достоверно выписанные декорации, в которых разыгрывается история нынешнего мира.

В заключительном романе о Пелагии, кажется, впервые в трилогии, действие выходит за рамки российской действительности: вместе с паломниками мы пересекаем границы, оказываясь на земле Обетованной, вместе с ними поклоняемся Святым Местам, наблюдаем местные нравы...

Вместе с автором мы нарушаем и черту оседлости, попадая в замороченные, местечковые миры. Так Акунин одновременно серьезно и несерьезно поднимает набивший, казалось бы, оскомину еврейский вопрос - еще одну тему, автоматически вызывающую выделение публицистической слюны. В этом смысле роман "Пелагия и красный петух" можно прочитать как акунинский ответ Солженицыну, его двухтомной монографии о совместном существовании двух народов. Смешно.

"Пелагия и красный петух" и есть роман о нарушении границ - в том числе, жанровых. Акунину надоело прикидываться обычным стилизатором, обыкновенным детективщиком, вот он и подрывает жанр изнутри - вводя в текст иррациональные начала. Присутствие потустороннего, бога из машины, разрушает психологию - ибо если в дело вмешивается иррациональное, ни о каких причинно-следственных речи идти не может: в каждый момент истории возможны любые, даже самые невероятные события.

Детектив устроен прямо противоположным образом: в нем все и всегда должно быть объяснено. Акунин точно так же, как классический рассказчик детективных историй, прикладывает героические усилия, чтобы объяснить необъяснимое, но тщетно: история ускользает у него из-под рук, прячется в пещеру, где происходит вообще непонятно что.

Эффект этот мы и назовем эффектом красного петуха, заявленного в заголовке книги. Первый раз попав в пещеру, Пелагия едва не погибает из-за того, что злодей заваливает камнями вход. К счастью, рядом с монашкой оказывается красный петух, который и находит выход из лабиринта: "...а коли в череве (пещере) заплукаешь, надо кочета пустить, он завсялды (непременно) лаз наружу сыщет..."

С тех пор красный петух, символизирующий ровное течение сюжета, распутывание фабульных узелков, помогает Акунину выбираться из самых трудных и запутанных ситуаций - в том числе, и в финале.

Никакой иной нагрузки у красного петуха нет, хотя автор разыгрывает целый дивертисмент, пытаясь мифологизировать этот едва ли не случайно возникший символ, словно бы глумясь над любовью современников к мифологизации всего, что только может быть. Акунин, совсем уже в борхесианском духе, сочиняет несуществующие энциклопедии и исследования, раскрывая несуществующую специфику образа красного петуха в мировой литературе.

Но и этого ему, оказывается, маловато будет. После первого приключения в пещере, Акунин подпускает еще одного красного петуха, еще одну систему автокомментария, яный не владеет собой, но одновременно и одинаково привязан ко всему окружающему, равномерно его любит. То есть, по Толстому, не любит ничего. Это и есть та самая "неразборчивость" как фокус русского характера: неразборчивость, или неразличение.

Русская неразборчивость - разумеется, вид холодности. И, как всякая холодность, она-то и гипнотизирует, и томит, и чарует. То есть именно холодность традиционно и привлекает, - тем более что является не свободным выбором и тактикой, а непреднамеренна. Эта непреднамеренная холодность - производная особой, почти насильственной изменчивости и капризности превращений - женская по происхождению, с точки зрения традиционной интерпретации, Герой сам не знает, что с ним сделается (он сделает) в следующий момент. Такое мелкое мерцание воли непременно в наблюдателе вызывает образ подчиненности (ср. поиск Тургеневым "властительницы" у Брандеса,)

А тогда получается (это не я говорю - воспроизводящийся взгляд "со стороны"), что знаменитый по литературе и философии русский поиск, с его непоследовательностью, противоречиями и "бросками" из стороны в сторону, которые всегда отличат Печорина от его литературного образца Жульена Сореля, происходят не от недостаточности одного какого-то направления движения или надрывности эксперимента с собой, а от невольности, невменяемости движений. И это очарование невменяемости традиционно выигрывает в споре за обладание с любым упорством и ответственностью пристрастий.





Поиск по РЖ
Приглашаем Вас принять участие в дискуссиях РЖ или высказать свое мнение о журнале в целом в "Книге отзывов"
© Русский Журнал. Перепечатка только по согласованию с редакцией. Подписывайтесь на регулярное получение материалов Русского Журнала по e-mail.
Пишите в Русский Журнал.

http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru
Отписаться
Убрать рекламу
Поиск по РЖ
Приглашаем Вас принять участие в дискуссиях РЖ или высказать свое мнение о журнале в целом в "Книге отзывов"
© Русский Журнал. Перепечатка только по согласованию с редакцией. Подписывайтесь на регулярное получение материалов Русского Журнала по e-mail.
Пишите в Русский Журнал.

http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru
Отписаться
Убрать рекламу

В избранное