Аналитика, эссе, интервью в Русском Журнале Аналитика, эссе, интервью

"Один уходит - другой остается": тут не свободный выбор, а расчетливый формализм: серьезный всегда честно уходит из семьи к новой подруге, легкомысленный испокон веков врет, хитрит, совмещает очередную любовницу с женой.

На старости лет знаменитая актриса Мария Бабанова точно в фантик завернула в формулу свою главную жизненную удачу. Вот какую поразительную вещь сказала актриса интервьюеру: "Знаете, чему меня научили дома? Двум вещам: я всегда спала только в собственной постели (кроме гастролей, конечно) и никогда не была должна ни одного рубля. Другим давала - пожалуйста, но не занимала".

Собеседница, Майя Туровская, описывает в своей замечательной книге репетиционный период "Великодушного рогоносца": "Ближе к премьере большинство участников спектакля вообще перестали уходить домой: под утро станок превращался в импровизированные нары. Только Муся Бабанова продолжала регулярно совершать длинный и небезопасный путь в Замоскворечье. Левизна левизной, а спать надо в собственной постели, возможно, думала благонравная исполнительница Стеллы, оскользаясь в обтаянных сугробах: в Москве пахло уже весной".

1922 год: кому мировая революция и распахнутость ! всем ветрам, а кому - сокровенное мещанство, неотчуждаемая собственная постель. Надо же, каждую ночь бежала к черту на кулички, в Замоскворечье, скользила, уставала и рисковала, вдобавок - перечила свежеиспеченной пролетарской грезе о "едином человечьем общежитье". Ровесница века, Муся Бабанова: попросту нет слов!

Историки перевирают, фальшивят, подверстывая к тому или иному нашумевшему титульному событию повседневное измерение всех без исключения современников. Рациональность и линеарность исторического процесса должны быть поставлены под сомнение: все не так просто, как кажется человеку, воспитанному в духе оголтелого прогрессизма советской школой и постсоветским телевизором.

Человек другого склада, тот, который за последние пять с половиной лет ночевал в шестидесяти трех (!) - чаще совершенно случайных - московских постелях, квалифицирует случай Бабановой как потрясающую удачу. Как безошибочно точный метафизический (!) выбор. В самом деле, во! зможны ли без собственной постели внутренняя свобода и ! суверенн ость личности? Чего стоят в сравнении с собственной постелью социальный успех и популярность? Кое-чего стоят, да, но не следует эту стоимость преувеличивать. Отметим: Бабанова акцентирует будто бы малосущественные житейские детали в ситуации глубокой старости, на пороге. Это значит, что никакие тут не "детали", а предельно значимые ценности. Просвещенная старость проницательна и ответственна.

Когда в очередной раз назидательно объясняют: перестройка великодушно подарила вам, дуракам, ускорение с гласностью, а постперестройка - свободу предпринимательства, то бишь в конечном счете земное счастье с неземным удовольствием, мы, оставаясь на земле, обязаны переспрашивать, уточнять: ну а постель, как в вашем дивном новом мире обстоят дела с персональной постелью?! Не есть ли ваши гласность со свободой - простое сотрясение воздуха, вроде пресловутой мировой революции? Стоит ли доверять неосязаемым идеологемам больше, нежели белизне индивидуальной навол! очки, простыни??

Человеку, который за короткий период не по доброй воле переночевал в 63 необязательных местах, слишком хорошо понятны и семнадцатый год, и год сорок первый: степь, тачанки, чапаевщина с деникинщиной, безвластие с беззаконием, эвакуация с бомбежкой, ни кола, ни двора, в конечном счете одна только степь, хотя ночевать приходилось в спальных московских районах и даже в самом центре с видом на алые звезды Кремля. Между тем человек этот родился в 1966-м: как такое возможно?

Вполне вероятно, однако, что когда-нибудь нашей неслабой эпохе поставят в соответствие не горбачевщину и не ельцинизм, а совсем иные титульные события, тогда именно мои доводы станут хорошо понятными, зато необязательной экзотикой будут представляться откровения так называемых "успешных" с так называемыми "свободными". Далекие потомки догадаются: "Есть у революции начало, нет у революции конца!" Вот тогда семнадцатый, двадцать вто! рой, две тысячи пятый взаимоналожатся, склеятся, совпадут. Пер! еиздавая книжку про Мусю Бабанову, лет через тысячу, ее высказывание о непреходящей ценности "собственной постели" с легкостью выбросят как высказывание случайное, несущественное, нехарактерное для далекой-предалекой и крайне продолжительной "революционной эпохи".

Таким же нетипичным, случайным, малосущественным представлялся Федору Кнорре, последнему мужу Бабановой, стиль поведения родителей актрисы, которые продолжали жить в дочкиной семье рядом с молодыми (хотя уже и не такими молодыми!): "Отец и мать Марии Ивановны были удивительно тихие, неслышные. Отец был верующий, перед сном подолгу молился..."

Самой Бабановой, ее поклонникам и биографам подлинным отцом представлялся яркий, бесконечно талантливый Мейерхольд. Но, может быть, ее самостоянье и ее достоинство основывались все-таки не на штудиях блестящего гения сцены, а вот на этой долгой ежедневной молитве тихого, незаметного человека в соседней комнате, за стеночкой?

Бабанова хот! я и сняла свой крестик в тринадцать лет, однако же упрямо, сквозь ветер, в дождь и гололедицу, точно сомнамбула, настойчиво устремлялась к собственной постели, как научили ее эти - "тихие, неслышные". И всегда, едва она одна или с очередным мужем засыпала, где-то за стеночкой шептал непонятные советскому человеку слова подлинный хранитель очага, ответственный хозяин дискурса. Старичок.

Этот потрясающий, в хорошем смысле голливудский сюжет у Майи Туровской не акцентирован, располагается на обочине, на полях основного сюжета про творчество и революционный художественный поиск. Кажется даже, что это никакой не сюжет, а так - легкая рябь повседневности. Сыпь, ветрянка, недомогание, завтра пройдет. Не пройдет: я запомнил, я что-нибудь с этим сделаю.

Но сегодня речь о том, что реальность непрозрачна, посему никто на земле не знает последней правды, то бишь причинно-следственной цепочки. И если попросту переназначить протагониста, поменяв очевидного! кандидата (допустим, Мейерхольд) на неочевидного, тене! вого (папенька), то автоматически случится осмысленное художественное высказывание. Может, даже шедевр. Беда нынешних российских художников в том, что им заранее все ясно. Они принимают собственную идеологическую ангажированность за мудрость, за проницательность, за талант. А надо бы сомневаться. Порою полезно поменять расстановку фигур хотя бы из формальных соображений: из интереса, даже из вредности.

Чем, кроме прочего, удобен кинематограф? Он трансформирует отвлеченные проблемы в межличностную конкретику. Переводит абстракции на язык социальной антропологии. Претворяет туманную поэзию в умопостигаемый сюжет, в грубую, навязчивую наглядность. Я припомнил случай Бабановой сразу по окончании новой французской картины "Один уходит - другой остается". А какая, казалось бы, связь? Неочевидная, но есть.

Сценарист и режиссер Клод Берри назначает супружескую постель на роль базовой площадки мироздания. Потом расщепляет протагониста, мужчину, ! надвое. В результате расщепления получаются два давно женатых приятеля-антиквара. Первый - серьезный, второй - легкомысленный. Увлекшись любовницей, первый решительно покидает супругу и вместе с новой подружкой закономерно выбирает в магазине новую постель. Второй же неизобретательно врет, почти попадается, снова врет, снова почти попадается, опять врет и, даже поклявшись супруге в верности и вечной любви, все равно не забывает про свою аппетитную афроамериканскую любовницу.

Итак, один уходит, другой остается, но, в сущности, тут не свободный выбор самостийных субъектов, а расчетливый формализм: серьезный всегда честно уходит из семьи к новой подруге, легкомысленный испокон веков врет, хитрит, совмещает очередную любовницу с женой.

Когда одновременно рассказывают о двух противоположных вариантах, о двух полюсах, тем самым реализуют сюжет жизненной полноты. "Возвращение" Звягинцева, где один сын абсолютно верит отцу, а! второй не верит совершенно, также претендует на метаописание,! на то, чтобы схватить мир целиком, - такая структура, такой приемчик. "Возвращение" очень понравилось на Западе, а у нас многие кривили губу и, искренне не понимая, злорадствовали, потешались над примитивностью построения. У нас же теперь исключительно смешливые граждане: то ли Жванецкий влияет, то ли Петросян. Сюжеты жизненной полноты представляются нашему человеку вульгарными. Дескать, как это - охватить мир целиком, от полюса до полюса?? Это возмущает. У нас любят акварельки, недоговоренность, незавершенность, долгострой.

При первом, невнимательном просмотре нашему зрителю нравится картина "Один уходит - другой остается". Нравится ровно до того момента, пока ты на его глазах не очистишь жесткий формальный каркас от обманчивого французского легкомыслия, пока не обнажишь несущую конструкцию, пока не сдерешь безжалостной рукой маскирующую существо дела живость. "Ах, вот, значит, как! - мстительно бросает в ментальное пространство наш мом! ентально разочаровавшийся человек. - То есть все это от ума!! А я было подумал (-а), что здесь жизнь в формах самой жизни, непредсказуемость, свободный полет".

Бессмысленно объяснять такому, что зато фильм Клода Берри надежно укоренен во времени и пространстве, заякорен, что здесь правильно выбрана и продуктивно проэксплуатирована базовая метафора - супружеская постель (а в прошлой колонке, помните, мы говорили о голых пятках). Нашим хочется тумана, волюшки-воли, наши не прощают ее отсутствия даже киношным героям. Даже французам!

Только теперь объяснил себе причину давнего потрясения. В жизненной истории Бабановой меня более всего поразило ее спокойное, ее ненавязчивое противостояние всеобщему разгулу. Мало того, что артистка, мало того, что молодая и нечеловечески обаятельная, так ведь и сама эпоха настоятельно рекомендовала гулять, тусоваться, кочевать. А эта - принимает на веру за! веты домашних, архаику. В 22-м, сразу после репетиции, сбегает! от свои х прекрасных сердечных товарищей. В 25-м, в эпоху нэпманского угара, вечерами сводя с ума видавшую виды театральную Москву, играя в театре ослепительных шансонеток, после каждого представления аккуратно возвращается в собственную постель. Тем временем за стеночкой в коридорчике в таком же аккуратном стиле твердит свои молитвы ее старичок-отец. Никогда и никому так не завидовал. Никогда и никому.

Этот непридуманный сюжет хранился в одном из самых заветных отделов моей души. Иногда воображаю, что всерьез разгулявшаяся страна до сих пор не погибла лишь потому, что эти двое вели себя как должно, не давали себе воли. Конечно, тут преувеличение. Однако преувеличение художественное, пускай будет. Голливуд, кстати, оплатил бы. Недолго думая, не колеблясь.

Теперь связь между новым французским фильмом и нашей великой актрисой должна быть совершенно понятна. Клод Берри снимает про то, что в мире есть определенный порядок (вещей). Один уходит, другой остается -! не по своей воле. Нет, они не марионетки, просто люди. Как все.

Впрочем, некоторым - нашим, гордым - смертельно хочется самостийности, эмансипации, беззакония, то бишь деконструкции. Пускай не обижаются на последствия: не будет им ни душевного покоя, ни фильмов европейского уровня. Будет мелкотравчатая размазня в количестве, как теперь. Не получится даже погордиться, повыпендриваться. Что заказываем, то и имеем.