Книжные новости в Русском Журнале Круг чтения

В одном из предыдущих обозрений я написал, что использую итоги сетевого конкурса "Улов" для, так сказать, замера текущего состояния сетевой литературы. Так можно было сказать еще года два-три назад. Сегодня же говорить о собственно "сетевой литературе" бессмысленно. Как таковой ее уже нет. Есть состоявшиеся литературные произведения и не состоявшиеся. Первое появление текста в качестве сетевой публикации - это стартовая ситуация, а никак не эстетическая, поколенческая, тематическая или еще какая-то характеристика текста. Год назад, обозревая итоги весеннего "Улова" 2001 года, я разбирал две интернетовские литературные новинки - "Фэст фуд" Сергея Соколовского и "Великую страну" Леонида Костюкова. Сегодня же "Великая страна" значится в списках номинантов Букеровской премии, попала туда по публикации в "Дружбе народов", а "Фэст фуд" издан книгой. И мы уже привыкли, что первые рецензии на журнальные публикации и вышедшие книги появляются на сайте "Круга чтения" Русского Журнала, что литературные дискуссии сегодня наиболее бурно идут именно в Интернете; последний пример (к моменту написания обзора) - обсуждение ситуации с литературной премией "Национальный бестселлер". Иными словами, Интернет стал еще одним инструментом литературной жизни - мобильным, демократичным, свободным.
Соответственно, чтение выставленного на конкурсе "Улова" было для меня как бы некой инвентаризацией уже прочитанного и частично отрецензированного.

И тем не менее, у сетевого "Улова" остается, на мой взгляд, своя ниша. Это не такой амбициозный (в хорошем смысле слова) проект, как конкурс "Тенета" с огромным количеством произведений по 19 номинациям. "Улов" более компактен - всего две номинации: "Проза" и "Поэзия", где сходятся тексты молодых и среднего возраста писателей, уже прочно занимающих свое место в литературе, и молодых, по большей части публикующихся еще только в Интернете авторов - так сказать, нашего литературного будущего. Грань условная, но тем не менее ощутимая.

Итак, в сетевом конкурсе весеннего "Улова-2002" приняли участие:

в прозе - 26 авторов (порядок имен в списке соответствует месту, которое автор занял после подведения итогов голосования жюри): Анатолий Гаврилов, Андрей Геласимов, Станислав Львовский, Денис Осокин, Вадим Калинин, Дан Маркович, Георгий Балл, Аркадий Бабченко, Сергей Кирошка, Алексей Лукьянов, Ольга Санина, Владимир Березин, Ирина Денежкина, Андрей Краснящих, Владимир Пузий, Юрий Малецкий, Мария Галина, Елизавета Мнацаканова, Сергей Палий, Денис Хер-Рувим, Дмитрий Константинов, Анатолий Ливри, Михаил Бару, Татьяна Тайганова, Рустам Нуриев, Шоб Вовекиканало;

в поэзии - 23 участника: Бахыт Кенжеев, Светлана Кекова, Кирилл Медведев, Николай Байтов, Татьяна Риздвенко, Михаил Гронас, Александр Ожиганов, Марианна Гейде, Ирина Машинская, Владимир Салимон, Аркадий Штыпель, Дарья Суховей, Юрий Серебряник, Борис Шифрин, Антон Сурнин, Олег Дозморов, Владимир Купянский, Евгения Изварина, Виктор Куллэ, Андрей Гайворонский, Анатолий Яковлев, Яна Юзвак, Анатолий Головатенко.

Относительно небольшое количество участников конкурса не должно вводить в заблуждение - претендентов было гораздо больше. Приведенные списки - это результат двойного "отцеживания": специальное жюри сайта "Рейтинг литературных сайтов" отобрало лучшие литературные сайты в Интернете, предоставив им право выдвигать свои тексты, а держатели сайтов, проведя уже свой отбор, предложили вот эти кандидатуры.

Жюри самого конкурса "Улов" лучшими признало следующие тексты:

в номинации "Проза":

1. "Берлинская флейта" Анатолия Гаврилова - сайт "Журнальный зал";

2. "Нежный возраст" Андрея Геласимова - сайт "Журнальный зал";

3. "По воде" Станислава Львовского - сайт "Вавилон";

4. "Наркоматы" Дениса Осокина - сайт "Vernitskii Literature: Молодая русская литература";

в номинации "Поэзия":

1. "Стихи" Бахыта Кенжеева - сайт "Квартира X";

2. "Тень тоски и торжества" Светланы Кековой - сайт "Журнальный зал";

3. Из книги "Все плохо" Кирилла Медведева - сайт "Вавилон".

"Берлинскую флейту" Гаврилова оценивали в критике по-разному, мне, например, "Флейта" кажется одним из самых замечательных текстов, прочитанных за последнее время. Канва ее незатейлива: русский музыкант, приехавший в Германию в творческую командировку, живет оговоренный срок, в конце срока сочиняет новую музыку и уезжает домой. Тут все дело в том, как распоряжается Гаврилов этим сюжетом. Как записывает его. Записывает, как записывают нотными знаками музыку. Только вместо нот - слова, словосочетания и фразы, произносимые героем, точнее, произносящиеся в нем. Это даже не монолог, монолог всегда к кому-то обращен, хотя бы к самому себе. Монолог "Флейты" ни к кому не обращен. Он похож на рефлекторное говорение - непроизвольная констатация места, времени, физического и психического состояния, мелькнувшего воспоминания.

Изображаемый в повести поток сознания (и подсознания) оформлен не только физической жизнью героя, но и той музыкой, которая пока еще только начинается в нем. Мы наблюдаем и одновременно переживаем вместе с героем его сокровенное: жизнь того душевного органа, в чьем ведении творчество. Музыка живет в герое с самого начала как мучительный и сладостный процесс очередного соединения с миром (подробнее здесь).

Для меня, например, лидерство этого текста было очевидным, и очень приятно, что члены жюри "Улова" пришли к такому же выводу.

Далее в списке - "Нежный возраст" Андрея Геласимова, рассказ, написанный в форме дневника современного подростка. Еще одна "сэлинджеровская" модификация "романа воспитания": герой в первых своих дневниковых записях предстает как человек, еще не вполне родившийся, как слепок с незнакомого нам мира сегодняшних городских подростков. Писатель изображает его в тот ответственнейший момент жизни, когда мальчик начинает "тормозить", обнаруживая в себе индивидуальное, - бездумное скольжение по течению для него заканчивается. Образ героя и образ его мира написаны Геласимовым жестко, убедительно, без сюсюканья и непроизвольного заигрывания с новым поколением. Читателя может даже обескуражить, скажем, душевная глухота героя, с которой тот воспринимает развод родителей. И мать и отец, каждый по отдельности, сообщают мальчику о своем несчастье, как бы рассчитывая на душевный отклик сына, но подросток, образно говоря, поворачивается спиной к обоим - он слишком оглушен самим собой, да и нечем ему еще мерить переживания окружающих. Ну а самое главное здесь - "ново-русский" мир, в котором герой растет, напоминает выжженную пустыню, свидетельство этому - та степень потрясенности, которую испытывает герой, обнаружив существование нормальных, "человеческих" людей (старая учительница музыки), искусства и красоты (актриса из "старинного" кино Одри Хепберн); возможно, в этом и есть внутренний драматизм нынешнего поколения.

Пользуясь предложенной выше оппозицией, этих двух уже достаточно известных - первая же книга Геласимова "Фокс Мадлер похож на свинью" (М., О.Г.И., 2001) попала в "шорт-лист" премии имени Белкина - авторов я бы отнес к писателям "сегодняшним". Попытку же писать "завтрашнюю" прозу делают, на мой взгляд, разместившиеся на третьем месте Станислав Львовский и Денис Осокин. И тот и другой демонстрируют обращение к новым прозаическим дискурсам.

Но что касается рассказа Станислава Львовского "По воде", то я, например, с интересом и сочувствием наблюдая за работой автора со словом, с интонацией, стилистическими жестами, паузами (там много удачных находок), как целое этот рассказ не почувствовал. (Причиной может быть моя эстетическая "недотянутость" - но литература тем и прекрасна, что тексты, с которыми все ясно с самого начала, по большому счету ей вообще не нужны, а может быть, "не добродил" все-таки этот рассказ у самого автора.) Читая, я понимал, что предо мной нечто лирически-исповедальное, но не в плане проживания жизни как таковой, а в плане соотношения слова с бытом и бытием. Автор предлагает мне, читателю, "просто" жизнь слова и образа в слове, которые как бы по касательной воспроизводят отсутствующие здесь классические элементы прозаического произведения - скажем, психологические состояния или сюжет. Я приведу два отрывка, точнее, не отрывка даже, а два вполне законченных прозаических фрагмента - текст рассказа как раз и состоит из таких вот "микросюжетов", связанных не героями, личностью автора или фабулой, а скорее звучанием голоса и выбором некоего "стилистического дискурса":

Выпуская изо рта радужные, разноцветные шарики бубльгума, выдувая по фразе в пятнадцать минут, по стишку раз в полгода, - однажды почувствовать, что воздуха не бесконечно много, а емкость легких вызывает серьезные и оставляет желать, - выйти на балкон, надуть пару облачков водяного дыма - и отпустить. Скосить глаза налево, куда, наверное, они гуляют ходить и дышать непрочными своими шагами. Отсюда не видно, и ладно...

Кабельные каналы, не зацементированные еще до времени, утро нескоро, снег уже долго, Новый год с девяноста шести на девяносто семь, с пятого на десятое, электрическое содержимое корейского телевизора и разные способы зарабатывать небольшие деньги. Шампанское, которое вовсе не хочется пить, а только смотреть, как на иллюминацию и гирлянды.

По сравнению с рассказом Львовского "Наркоматы. (Вятка 1918)" Дениса Осокина выглядят вполне законченным произведением. Это что-то вроде джазовой импровизации в прозе на темы мифического - несуществующего, но как бы подразумевающегося - советского фольклора. Музыкальной темой здесь становятся звучание и ассоциативные ряды, которые вызывают у автора (или у современников автора) названия наркоматов: "наркомвудел", "наркомнац", "наркомпуть" и т.д. (всего восемнадцать наркоматов). Автор идет от игры с фонемой и морфемой, отдаленно напоминающей велимир-хлебниковские игры со словом, и от игры в историческое воспоминание. Поэтическое мифотворчество Осокина в "Наркоматах", на мой взгляд, продуктивно - в конечном счете моделируется как бы образ ментальности сегодняшнего культурного или "околокультурного" человека. Поскольку текст, о котором я здесь говорю, для большинства читателей будет выглядеть действительно экзотичным, он также требует развернутого цитирования:

наркомзем

семь кусков земли вырезанные семью лопатами подняты нами за волосы положены на телегу э-э-э теперь поедем э-э-э теперь помолчим-ка поедем и помолчим. сорок горстей земли подняты на дороге двадцать горстей земли подняты с десяти могил э-э-э теперь поя поедем э-э-э теперь поя поедем э-э-э теперь поем едем и поем. красивого мужчину закопаем по пояс... на вершине холма, высокого мужчину закапываем на спуске холма э-э на спуске одна голова торчит и земля во рту. <...>

наркомфин

это тир, друзья. приходите, здесь весло. можно с девушкой или двумя, посмеяться, отдохнуть, заработать денег. и поесть мороженое. и купить канарейку. там стоит пугало с погонами белогвардейца - стреляйте в него и получайте свои деньги: все зависит от вашей меткости. красным командирам сюда вход закрыт. ведь они свалят пугало с шеста при первых же выстрелах. что же им всем давать миллион? у красных командиров и так хватает денег. в наркомате финансов больше любят молодежь, и музыка там играет. а влюбленным парочкам дарят котят.

Что же касается авторов, работающих в более привычных нам стилистиках, то мне, например, досадно, что два замечательных, на мой взгляд, текста оказались в рейтинговом списке "Улова" ближе к концу - я имею в виду "Копченое пиво" Юрия Малецкого и "Алхан-Юрт" Аркадия Бабченко.

Отдаленности Малецкого от первых позиций в итоговом списке есть, возможно, простое объяснение: выставить на конкурс весь рассказ было невозможно - по объему это скорее повесть. А фрагмент, появившийся на "Улове", как бы выразителен он ни был, не способен представить содержание рассказа во всей его полноте. С рассказом этим можно познакомиться в сетевой версии "Вестника Европы", там представлен журнальный вариант, а в полном объеме - на авторской странице Малецкого в сетевом "Новом мире". Повествование его построено как внутренний монолог русского эмигранта в Германии, нелегально подрабатывающего экскурсоводом, - он возит на автобусные экскурсии таких же малоимущих русских эмигрантов из Германии во Францию, Италию, Австрию, Голландию и т.д. "Экскурсовод-дальнобойщик" - это, так сказать, социально-психологическое самоопределение героя, но социально-психологический пласт повествования, "самоощущение эмигранта" здесь - только фон, на котором строится основной сюжет, я бы назвал его "сюжетом последнего европейца". Свою Европу герой привез из России. "...кто бы мог подумать: мальчик, начитавшийся когда-то Бодлера в рабочем квартале рабочего города-миллионера, в ночи наглядевшись эстампов, лет через 30, перейдя от Ситэ по мосту Турнель на остров Сен Луи, пройдет с хвостом туристов мимо отеля герцога де Лозэн на Анжуйской набережной, 17, где Теофиль Готье открыл "Клуб любителей гашиша" и жил там вместе с Бодлером..."

Однако, оказавшись наконец в странах, о которых мечтал, герой постепенно начинает ощущать себя Летучим Голландцем, вечным странником, хранителем уходящей культуры. Удивительно, но изгоем, призраком для современной Европы делает героя сама его верность духу ее культуры. Монолог героя "Копченого пива" с вплетенными в него голосами соотечественников-экскурсантов, с голосами близких, голосами из прошлого - это как бы его прощальная экскурсия по Вене, Парижу, Вероне, Амстердаму; имена архитекторов, музыкантов, писателей, сюжеты и микросюжеты их историй, строки поэтов и философов образуют в этом монологе некий метасюжет Европы. Герой перебирает слагаемые этого метасюжета, как скупой рыцарь, которому, в отличие от пушкинского, уже не дышит в спину нетерпеливый наследник, - никому, кроме него, эти сокровища, похоже, уже не нужны. Та европейская культура, хранителем и представителем которой он чувствует себя, уплощается на его глазах, постепенно переходя в пресловутое состояние "цивилизации" (подробнее здесь).

"Алхан-Юрт" Аркадия Бабченко - это первая полноценная художественная проза о чеченской войне, с жестко и убедительно (автор был на ней дважды) прописанным пейзажем этой войны, с его психомоторикой - страх, злоба, возбуждение боя, смертельная усталость, и с метафизическим ужасом вопроса: что же происходит с человеком на войне, когда он становится убийцей (а в чем еще состоит ремесло солдата?). Герой повести Бабченко как человек умирает, рождается - "солдат. Хороший солдат - пустой и бездумный, с холодом внутри и ненавистью на весь мир. Без прошлого и будущего" (подробнее здесь).

После беглого обзора прозы к поэзии весеннего "Улова" я подхожу с некоторой опаской. О плохих стихах еще можно сказать что-то внятное - продемонстрировать версификационную беспомощность автора или очевидные провалы вкуса, да и то надеясь на совпадение твоих вкусов со вкусами читателя. Но что можно сказать в полуаннотационных заметках про хорошие стихи, кроме того, что они хорошие? Как показать их отличие от просто умелых, "грамотных стихов"? Это как раз ситуация с поэзией нынешнего "Улова" - плохих стихов здесь мало. Тут даже стихи Виктора Куллэ, на мой взгляд, несомненно талантливые, обладающие неожиданным сочетанием формальной изысканности питерской школы с вполне "московской" открытостью и силой лирического чувства, - стихи эти стоят аж на восемнадцатой позиции. Несправедливо, но это, повторю, - на мой взгляд. У "опередивших" в списке Куллэ авторов есть свои достоинства. Тут уже дело вкуса. Я, например, читая стихи Светланы Кековой, занявшей вторую лауреатскую строчку, всегда испытывал определенное стеснение, - отдавая должное культуре ее стиха, я никогда не мог пробиться к тому чувству, которым эти стихи рождены, - для меня слишком много здесь знаков культуры, уже отработанных интонационных ходов и слишком мало "дикого мяса". Но оспаривать высокую оценку, которую получила ее подборка на "Улове", я не собираюсь. Неожиданной для меня стала подборка Бахыта Кенжеева. Казалось бы, в далеко не новой уже для нашей поэзии стилистике написанные - сочетание горчащей (соцартовской) иронии с открытым лирическим чувством, - стихи Кенжеева завораживают и эмоциональным, и интеллектуальным напором, и - свежестью.

Новый для меня голос зазвучал в стихах Кирилла Медведева. Странная, "непоэтическая" логика, по которой из вполне бытовых, заурядных деталей выстраивается поэтический образ, наличие в стихе автора-повествователя (образа, отсылающего нас то ли к прозе Гришковца, то ли, вообще, - к Зощенко) - и в результате рождается поэзия. Я рискну процитировать отрывок одного стихотворения, отдавая себе отчет в том, что, возможно, дело это безнадежное, у Медведева важна протяженность говорения и интонация: "вчера вечером, / возвращаясь из гостей домой, / я заснул, проехал свою станцию проспект вернадского и доехал до конечной станции; / там / меня разбудила женщина в синей форме: / я вышел из вагона / и поехал обратно; / когда я приехал на свою станцию и вышел из вагона, / я подумал о том, / что было бы интересно узнать, как часто / этой женщине и таким, как она, / приходится / будить мертвых / на конечных станциях / и в пустых вагонах метро". Удивительно, как подчеркнуто элементарное, функциональное слово в абсолютно непоэтических, корявых, даже с "ненужными" повторами конструкциях, без какого-либо авторского усилия вдруг обнаруживает неожиданное для нас пространство - все эти "будить мертвых", "пустые вагоны", "женщина в синей форме" создают образ, уже не исчерпывающийся той вполне бытовой картинкой, которую рисует Медведев. Вот здесь, возвращаясь к предложенной выше оппозиции, я могу предположить, что в подобных поэтических практиках и вызревает завтрашняя эстетика нашей поэзии.

Разговор о стихах "Улова" можно продолжить, а можно и остановиться. Трудно будет объяснить, почему для разговора выбраны стихи, скажем, Михаила Гронаса, или Марианны Гейде, или Ирины Машинской, а не соседствующих с ними в конкурсном рейтинговом списке поэтов. Тут опять-таки дело вкуса. Если у вас есть возможность, откройте весь список и перелистайте постранично. Вот адрес.