На днях издательство "Большая Российская энциклопедия" представило на суд читателей словарь "Русский драматический театр". Театралы с нетерпением ожидали выхода подобного словаря почти сорок лет.

      Профессор Российской академии театрального искусства (бывший ГИТИС) Андрей Якубовский, которому посвящена одна из статей словаря, открыл собравшимся страшную тайну - историю суперобложки презентуемой энциклопедии. Подобрать для нее картинку было не так-то просто, как казалось. На суперобложку хотели было поместить портрет Мейерхольда, но вскоре передумали. Мейерхольд, "мрачный дядька", своим суровым видом мог отпугнуть случайного покупателя. Бросившись в другую крайность, издатели решили было оформить том игривой сценкой из "Служанок" в постановке Романа Виктюка. Но, подумав, отказались и от Виктюка, так как его нетрадиционная ориентация, по мнению издателей, могла придать словарю совершенно лишний "голубой" оттенок. В итоге остановились на сцене из "Без вины виноватых" в постановке Петра Фоменко в Театре имени Вахтангова.

      В сравнении с пятитомной "Театральной энциклопедией", вышедшей в 60-х годах, это издание имеет один недостаток: оно слишком мало по объему. Составители сами этот недостаток признают, но говорят, что они виноваты без вины. Все из-за ограниченности финансов. Авторы статей жалуются на то, что их творческие двадцатистраничные статьи были в итоге сжаты до трехстраничных информаций, но все равно радуются за отечественных любителей театра. Потому что им без такого словаря - никуда. Иначе откуда театрал узнает, сколько лет тому же Виктюку и какой институт закончили Владимир Машков, Сергей Безруков, Елена Яковлева или Евгений Миронов?

      В энциклопедии представлены творческие биографии актеров и режиссеров, как имеющих громкие звания, так оными и не обремененных. Также можно найти информацию о различных театрах - московских, провинциальных и даже из бывших республик Советского Союза. Кроме перечисления регалий и списка работ присутствует небольшой комментарий. То бишь можно узнать, чем, собственно, та или иная "творческая единица" отличается от прочих. Алфавитной части тома предшествует исторический очерк о становлении и развитии отечественного драматического искусства. Специалисты утверждают, что как справочное пособие словарь очень даже неплох.

     "Составители, на мой взгляд, слишком добры, - утверждает автор проекта. - Они попытались объять необъятное, включив в словарь всех популярных персонажей. Хотя вот Амалию Мордвинову почему-то обделили, а ведь она так поражает зрителей красотой своего обнаженного тела... Вообще эта книжка, конечно, очень полезная. Задумаешься, к примеру, над тем, почему это Маковецкий все время у Мирзоева играет. Может быть, с ним в детстве что-нибудь случилось. И поэтому хороший актер сотрудничает с плохим режиссером из-за этой психотравмы. Откуда об этом узнаешь? Только из энциклопедии". Впрочем, Якубовский не совсем корректен. У Мирзоева с куда большим постоянством играет Максим Суханов. У этого актера, очевидно, по мнению Якубовского, психотравма была еще более сильной...

      Книгу уже можно найти на прилавках московских книжных магазинов.

Игорь Переверзев

"МК", №153 за 17 июля 2001 г. 

______________________________________________________________________________________________________

Актуальная тема

«Активные преуспевают и здесь, и там. На Западе легче устроить свою жизнь талантливому музыканту или ученому, не востребованному в России. Но в той же самой Германии человек в возрасте за 40, скорее всего, останется без работы, будет жить на пособие». - Считает писатель Владимир Войнович.

Далее

______________________________________________________________________________________________________

Юрий Мамлеев: возвращение из самиздата

      Писатель должен стоять над политикой, быть в стороне. Конечно, он кому-то симпатизирует, кому-то нет, это понятно. Но это как человек. Как писатель - должен стоять вне.

      30 ЛЕТ назад роман Юрия МАМЛЕЕВА "Шатуны" потряс интеллигенцию, имеющую доступ к самиздату. В романе не было ни строчки про политику, но обычная реальность представлялась в виде невероятно мрачного мистического ада. Подобный стиль менее всего соответствовал нормам социалистической морали, и на родине писателя не печатали до 1989-го. В середине 70-х Мамлеев уехал с семьей в США, затем в Париж. В настоящее время писатель живет в Москве. Его книги снова печатаются. Наконец переизданы старые рассказы - набралось на два тома, а совсем недавно появился совершенно новый роман - "Блуждающее время".

      - НОВЫЙ роман - форма философско-авантюрная, классика, Достоевский, как раз для России. Очень многое касается феномена времени. Это подход к сдвигу во времени не как к литературному приему, а именно как к реальному событию. Там вся наша эпоха 90-х, все эти порывы интеллигенции, неожиданные круги поисков. Москва, где происходит действие, - поразительный город. Аналога ему нет в мире. И вопрос не в том, красив или некрасив, он может быть и ужасен в своей огромности. Но когда общаешься с людьми, создается необыкновенное чувство и напряжение, которого нет ни в одной столице мира. Ощущение, что что-то внезапно случится. Ощущение какого-то метафизического напряжения. Многие европейцы слетаются на это ощущение.

      - Ваши книги переводятся на многие языки. Тиражи на Западе выше, чем в России?

      - Нет, что вы. На Западе серьезная литература не выходит большими тиражами, даже для местного автора 10 тысяч - большой успех.

      - Насколько вы вернулись в Россию, насколько остались во Франции?

      - Фактически мы все еще живем и там и там, но литературная жизнь, конечно, бьется в России. Почти все писатели, отправленные когда-то в эмиграцию, как-то здесь обосновались. Здесь язык, здесь читатели, здесь родные люди.

      - Как вы думаете, цензура может вернуться в Россию?

      - Исключено. По очень простой причине - такой деспотизм в сфере культуры в конце концов оборачивается против самого государства - по совершенно очевидным причинам. Интеллигенция отворачивается, уезжает, растет и передается отчуждение...

      - А разве не стоит кое-что в современной культуре запретить?

      - Но это уже саморегуляция общества. Это есть везде - политическая корректность; но это не касается художественной литературы, культуры, искусства, ограничена скорее массовая пропаганда. Массовое сознание не защищено, им легко манипулировать. Если рекламировать массовое детоубийство, неизвестно, чем кончится. Но это не касается высокой культуры. Даже самые мрачные шедевры, Босх тот же, они всегда несут в себе катарсис, очищение, познание. В новом романе я попытался совершить какой-то прорыв. Прорыв сквозь отчаяние, пропитавшее современный мир. Западная литература - а Запад считает себя представителем всего человечества - сейчас попала в тюрьму. Герои Камю, Сартра и прочей западной литературы мечутся в клетке между жизнью и смертью. Я попытался преодолеть этот момент - не введением иллюзорного света, как у Гоголя: его попытка изобразить живые души вместо мертвых окончилась неудачей. Нельзя ввести свет, если его нет. Я пошел другим путем - расширил в романе рамки реальности. Эта тюрьма, в которой воображают человека, оказывается маленькой клеточкой, откуда сравнительно легко выбраться. Мир - грандиозная бесконечная драма, фантастическое, непрерывное, мистическое творение. Мы участники великой книги, и ситуация человека необычайна. Никто не читает Данте сейчас в Италии, а "Рай" и в XIX веке уже никто не читал - скучно, скучно. Если бы я написал, как цветут цветочки, как хорошо, это был бы идиотизм.

      - Изрядный.

      - Но та тюрьма, которую видели Кафка, самые великие отцы западной философии, - это лишь потому, что они не могли видеть дальше.

      - Почему же они были так плохо информированы?

      - Это вопрос интуиции. Вот приходилось слышать: то, что научно не доказано, не существует. Но это полный абсурд. Как вообще доказать, что все существует? Мы просто видим это и знаем. Как доказать, что я существую? Какая наука на это способна? Этот рационализм сыграл свою роль. Сыграла и тяжесть нашей эпохи. На Западе старые люди говорили нам, что Первая мировая война была очень важным поворотным пунктом, до которого никто не мог предположить, что бывают такие массовые бойни. Наполеон сражался только с армиями, местное население на затрагивалось. И отсюда произошел такой ужас перед перспективой, перед будущим.

      - Вы много пишете?

      - Я пишу нерегулярно.

      - Перерывы?

      - Да, перерывы, которые заполняются другими делами. Я преподавал в университете, потом поэзия. А сейчас я также связан с молодыми писателями из секции метафизического реализма. Для меня это очень интересно. Для меня очень важен контакт с поколением, которое будет творить русскую литературу в ХХI веке. Они тянутся ко мне, и я тянусь к ним.

      - Считается, что писатели конца ХХ века тоже находились под большим вашим влиянием: Пелевин, Сорокин.

      - Да, говорят...

     - Готовы признать последователей?

      - Раз говорят, согласен. Но дело в том, что это влияние каждый писатель преобразует самобытно, по-своему. Здесь идет работа и в своем ключе.

      - Из них вам кто-то интересен?

      - Как писателю мне интересны все новые течения.

      - Их увязывают с "горьким" слоем культуры, с наркотическим. И ваши книги тоже.

      - Я лично против этого. Не то чтобы сам никогда не использовал. Как русский человек, злоупотреблял водочкой. Это давало определенную защиту от негатива. Давало какой-то прилив сил и особую окраску жизни, может, даже мистическую.

      - Ваш круг в 60-е был знаком с наркотиками?

      - Нет, мало... почти никто. Это не было модно. Пили, конечно, все, как всегда в России.

      - Политикой не интересуетесь?

      - Писатель должен стоять над политикой, быть в стороне. Конечно, он кому-то симпатизирует, кому-то нет, это понятно. Но это как человек. Как писатель - должен стоять вне.

"АиФ", №28 за 11 июля 2001 г.