Книги за неделю

Андрей Волос. Недвижимость. М.: Вагриус, 2001 

      Недавно сорокапятилетний писатель Андрей Волос получил Государственную премию в области литературы. Наградили его за книгу "Хуррамабад". Теперь вышла вторая книга Волоса под названием "Недвижимость" -- от такой Москвы, какая в ней описана, хочется пойти куда подальше, хоть в Хуррамабад.

      Когда Путин в Кремле вручал Госпремии, молодой Волос сидел рядом с живым классиком Владимиром Войновичем. Двум лауреатам было о чем поговорить, поскольку знали они друг друга задолго до встречи в Кремле. Когда-то агент по недвижимости Волос помогал восстановленному в гражданстве Войновичу приобрести квартиру. Потом Волос тоже стал инженером человеческих душ -- и, вспомнив собственный опыт, описал в романе несколько дней из жизни московского риэлтера. Героя, похожего на Войновича, здесь, кажется, нет. Зато квартирный вопрос решается вполне в рамках отечественной литературной традиции.

      А традиция означает не зацикливаться на жанре "производственного" романа. Санузел раздельный, пол кирпичный, первый-последний не предлагать -- всего этого в "Недвижимости" самая малость: "например, захочешь купить квартиру, подсунут паленую -- либо из армии в нее вот-вот кто-нибудь заявится, либо из дурдома".

      Квартирки сплошь с пауками да тараканами. И обитатели соответствующие -- вздорные тетки, невзрачные мужички. Наверное, более удачливый риэлтер, насмотревшийся евроремонтов, перепланировок и двухэтажных покоев с бассейнами, зимними садами и подземными гаражами, написал бы совсем другой роман. Но пока литературе привычнее иметь дело с униженными и оскорбленными, которых "среда заела". И название "Недвижимость" становится символом не стабильности и благополучия, а беспомощного столбняка, в который впадают персонажи при всех их суетливых телодвижениях.

      Но автор находит надежный классический выход. Вместо того чтобы порекомендовать, какой дом лучше, панельный или блочный, он советует подумать о вечном. Все равно все обмены и переезды заканчиваются одним -- принудительным подселением в тесноватую потустороннюю коммуналку. Вот и главный герой романа все провожает: то своих бесконечных клиентов -- с квартиры на квартиру, то собственного брата -- в последний путь. Причем герой -- тоже сапожник без сапог, риэлтер без квартиры: снимает комнату у старушки, как дома чувствует себя только в любимом авто.

      Казалось бы, вокруг недвижимости должны разгораться гораздо большие страсти. У того же Войновича в "Иванькиаде" проблемы с жилплощадью символизировали абсурдность советского уклада жизни: все эти прописки, очереди, внеочередники... Это был смех сквозь слезы об уплывающей из-под носа кооперативной квартире. В знаменитом "Обмене" Юрий Трифонов, выстраивая собственную квартирную этику, давал грустную отповедь городскому мещанству. Нынешняя литература рассталась с бытовым морализаторством. Люди уже не делятся на не стяжателей, устоявших перед соблазном, и "вампиров", укушенных желанием комфорта. Волос не спешит оценивать новую реальность -- он ее предварительно обозначает при помощи своего ненатужного, каллиграфического письма. 

Джон Бэнвилл. Улики / Перевод с английского Александра Ливерганта. М.: Торнтон и Сагден, 2001 

 Лики Ирландии. Книга сказаний / Перевод, составление, комментарии С. Шабалова. М.-СПб: Летний сад, 2001

      При всех исторических переездах классическая русская литература сохраняет свой рейтинг. Особенно на Западе. Там писателю стоит только намекнуть, что его произведение не просто детектив, а роман а-ля "Prestuplenie i nakazanie", так все кругом проникаются почтительностью. Вот Джон Бэнвилл (John Banvillle), как сказано в предисловии переводчика Александра Ливерганта, "пожалуй, самый крупный и авторитетный ирландский прозаик". В романе "Улики" он рассказывает историю одного преступления по-ирландски. Герой романа Фредди Монтгомери занимался статистикой и теорией вероятности. Как будто чтобы вырваться из "процента", он стремился совершать особенные поступки, противопоставляя себя остальным. Фредди ожидает, что именно тайна сделает его выше "унылых особей". Вроде бы убил не старушку, а служанку. И не топором, а молотком. И не чтобы идею разрешить, а ради парадокса. И украл не узелок, а старинный холст. И не сам покаялся, а полицейские замели. А все равно любой читатель, в том числе иностранный, сразу вспоминает Достоевского с Раскольниковым -- что сразу придает роману значительность. Нет, чтобы заняться собственно Ирландией, которая в последние годы с распространением ирландских пабов и шумным празднованием Дня святого Патрика стала нам как-то ближе. Как и многие черты типично кельтского характера: "непостоянство, нетерпение; пылкость, страстность; простодушие, легковерие; любопытство, переимчивость; бесстрашие, безрассудство; любовь к яркому, блестящему; хвастовство, заносчивость". Недаром выпустили целую книгу кельтских сказаний. Здесь собраны подлинные кельтские тексты -- не адаптированные и не упрощенные, как в популярном жанре "фэнтези". Результат понятен -- сказания "Ойсин в Тир на Н-Ог", "Меч Кухулина", "Чудесная жена" и "Глам Дицин" снабжены подробными комментариями, которые зачастую превосходят по объему сами тексты. Но зато есть о чем поговорить в ирландском пабе.

      ЛИЗА НОВИКОВА  

 "Коммерсант", №125 за 18 июля 2001 г. 

______________________________________________________________________________________________________

Актуальная тема

Мы все прекрасно знакомы с таможней. Это - притча во языцех, бич русского эмигранта, последнее воспоминание о родине, к сожалению, не всегда приятное. И тому есть немало оснований. Свежи еще воспоминания о таможне эпохи развитого социализма, памятен страх перед таможенным досмотром на советской границе. 

Далее

______________________________________________________________________________________________________

ЧиСто из жИзни

 ВИКТОР ШЕНДЕРОВИЧ

      "Большинству историй, приведенных ниже, я был свидетелем или их участником; но и в остальных случаях авторство самой жизни не подлежит сомнению: диалоги, рожденные ею, не высидишь за письменным столом; эти метафоры не родятся в пробирке, эту драматургию не сконструируешь "из головы"... Страшно и смешно".

      С таким предисловием Виктор ШЕНДЕРОВИЧ принес в редакцию свои записные книжки. В них совершенно иная интонация, нежели в передаче "Итого". У этих записок и иной автор - Шендерович, пишущий, а не говорящий, сочувствующий тем, кого он любит, и ироничный к тем, кто ему не очень приятен. Короче - писатель.

      * Осень 1989 года. Совхоз под Ленинградом; устный выпуск журнала "Крокодил". Перед выступлением - знакомство с жизнью коров. Огромное, на полторы тыщи голов, коровье гетто, жуткая вонь, тоскливое мычание...

      Экскурсию ведет парторг совхоза - сыплет словами, цифрами удоев... А содержание коров у нас, говорит, беспривязное.

      Тут, глядя сверху на обтянутые кожей скелетины, я неосторожно спрашиваю: а как же регулируется их питание? (По моим тогдашним социалистическим представлениям, по крайней мере, коров надо было кормить более или менее одинаково.)

      А парторг мне застенчиво так отвечает:

      - Там есть корова-лидер.

      - То есть? - не понял я.

      - Ну-у... - Парторг помедлил, не зная, как еще объяснить. - Она отталкивает всех от кормушки и жрет сама.

      С тех пор я точно знаю, что такое лидер.

      * Летом 91-го года я с семьей отдыхал под Ригой, в тихом местечке под названием Пабажи. Восстав однажды ото сна часу эдак в одиннадцатом, я спустился к кастелянше, взял у нее ключи от более просторного номера, освободившегося накануне, и начал перетаскивать вещи.

      Новый номер окнами выходил на море. За окнами раскачивались под солнцем сосны. Я весело

волок сумки по коридору, вполуха слушая бухтение диктора из радиоточки.

      "Всемерно укреплять колхозное движение..." - говорил диктор.

      Находясь еще в полупроснувшемся состоянии, раздражился я на этот пассаж, надо сказать, довольно вяло: какое колхозное движение, подумал я, что они там, с ума сошли...

      Перетащив вещи, я снова спустился к кастелянше - доплатить за улучшение своих жилищных условий. Кастелянша, пожилая строгая латышка, аккуратно заполнив квитанцию, дошла до даты и вздохнула:

      - Девятнадцатое августа... Какой плохой день.

      - Почему плохой? - радостно поинтересовался я.

      Кастелянша внимательно посмотрела, проверяя, не придуриваюсь ли.

      - Вы радио не слушаете? - спросила она наконец.

      - Нет, - чистосердечно ответил я.

      - У нас переворот, - сказала кастелянша.

      - У вас? - уточнил я. Я уже перенес вещи в свой новый номер и даже оплатил его, но проснуться еще не успел. Я подумал: может, Рубикс сместил Горбунова...

      - У вас? - спросил я.

      Кастелянша холодно на меня посмотрела и ответила:

      - У вас.

      Так произошло отделение Прибалтики от Советского Союза.

      * 20 августа 1991 года, когда чаша колебалась и неясно было, чья возьмет, - в Чите, под аккомпанемент радиостанции, ведущей прямой эфир с улиц ночной Москвы, один мой приятель сцепился в отчаянном русском споре с подполковником КГБ. Тот, разумеется, был за ГКЧП. Упершись друг в друга лбами, они до полной хрипоты проспорили на чьей-то кухне целый день, поминутно прерываясь на последние новости.

      В Москве стреляли. Развязки не было, и они снова упирались друг в друга лбами.

      Наконец, спор иссяк по причине полной непоколебимости сторон, и, уходя, подполковник сказал... О, как он сказал!

      Он сказал: "Запомните! Если победят ваши - этого разговора не было!"

      И, подумав, добавил: "Если победят наши - вы ответите за свои слова!"

      В последние часы коммунистического режима, сам того не ведая, подполковник КГБ сформулировал напоследок основной моральный принцип этой власти.

      * ...Программа "Время", конец 1994-го. На экране - выпадающая из самолетного нутра бомба. Бомба разрывается на несколько кусков, те - еще и еще... Все это устремляется вниз; внизу встает на дыбы земля... столбы огня, сущий ад...

      Всё это комментирует приятный баритон за кадром, и комментирует примерно следующим образом. "Вот какое замечательное оружие производит НПО "Базальт", - говорит баритон. - И нет ему аналогов в мире, и все хотят его купить: и Ирак, и Саудовская Аравия, и в Латинской Америке огромный интерес... Но - разрыв хозяйственных связей, невыплаты, инфляция... В результате: такое хорошее оружие лежит на складах, и склады взрываются..."

      Последняя фраза репортажа стоит того, чтобы привести ее дословно. "И в итоге, - сказал комментатор, - получается: ни себе, ни людям!"

      Я подался к экрану в приступе жуткой профессиональной ревности. Какая тонкая, какая убийственная ирония! Кто этот Салтыков-Щедрин, как его фамилия? Через несколько секунд я понял, что могу расслабиться. Комментатор не шутил.

      * Тунис, отель "Коломбо", весна 96-го. Музыкант, играющий в баре мимо нот, узнав, что я из России, радостно сообщил, что про Россию знает. Вот что он знает про Россию (дословно, с загибанием пальцев):

      - Ленин, then... Сталин... then (вспоминая) Тоцкий? Потоцкий? (стуча ребром ладони по голове) killed in Ameriсa... (подтверждая мою версию), yes, Троцкий! Тhen - Хрущев... then - Брежнев... then - another (Андропов с Черненко, слипшись под фантастическим именем Эназэр, ухнули в небытие), then - Горбачев, and now - Eльцин (музыкант постучал себя по сердцу) - капут (музыкант сочувственно развел руками), водка, водка...

"Общая газета", №28 за 12 июля 2001 г.