Культура

Александра Лихачева уже участвовала в нашем проекте в 2013 году с провокационным мокьюментари «Катя Креналинова». «Длинное. Черное. Облако опускается» — по-настоящему документальный фильм, но не менее хулиганский, чем «Катя», снятая во время обучения в мастерской Алексея Учителя во ВГИКе. И не менее актуальный и прогрессивный — как всё, что делает Лихачева. «Облако», включенное нами в список лучших фильмов 2014 года, — хроника путешествия двух друзей из Москвы в Сочи,вроде бы с целью попасть на Олимпиаду, но истинное желание героев — почти как у парней из фильма «Достучаться до небес» — увидеть море. Из недлинной картины Лихачевой наши потомки смогут узнать, как жили и что чувствовали россияне 2010-х годов, гораздо больше и лучше, чем из всех газет и телесюжетов. «Хочу сказать спасибо Виталию Манскому и Виктории Белопольской. Они взяли кино на “Артдокфест”, и “Зеркало”, и “Флаэртиана” были благодаря им. Я картину никуда не отправляла, пару заявок заполнила. “Артдокфест” — участник. “Лавровая ветвь” — номинация. “Флаэртиана” — спец упоминание жюри. “Зеркало” — участник. ZagrebDox – участник». Онлайн-премьера —у нас.

О том, что случилось с 2013 года. На втором курсе с Артемом Тарасенковым снимали треш-комедию в общаге ВГИКа. Выбросили измазанного кровью китайца с 10-го этажа в коробке из-под китайского телевизора. Была камера и шесть дедалайтов. Два выпросил Твердовский. Как-то с Морадом Абдель-Фаттахом окопались в подмосковном цыганском таборе —царство цвета и золотого багета. Сняли там трогательную, вроде «Ромео и Джульетты», историю. Документальную. С Лешей Благутиным переводили пленку на мои психоделические игровые истории. Кран не помещается в ресторан «Лебединое озеро». Ну, и пленка —любовь. Красиво чертовски вышло. Ох, было много всего. Есть брошенный док. Работа за деньги. Баловство короткометражное. Клипы. Реклама.

О новых Чебурашке и Гене. Про «Длинное. Черное. Облако опускается» дело было так. История сама пришла ко мне, поздоровалась. От них, от героев. Меня люди вдохновляют на все. Я ими загораюсь, что-то сочиняю, пока не захлебнусь. А потом нахожу новых. Именно эти герои, потому что парочка: Чебурашка и Гена, Толстый и Тонкий, Бивис и Баттхед. Знаю ребят давно. Работалось с ними неожиданно просто. Сели, поехали, зажили в кадре. Много смеялись. Название появилось из материала. Посмотрели диалог на мосту, вспомнили саундтрек к фильму, взяли оттуда подходящую строчку.

О маршруте съемок. Съемки проходили на трассе «Дон». Одиннадцать дней мы ехали к морю и обратно. Воронеж, Павловск, Каменск, Богучары, Донецк, Ростов-на-Дону, Краснодар, пляж. Нам везде помогали, пускали, кормили, поили. Никто и нигде не был против камеры. Замечательный Сергей,хозяин стриптиз-клуба в Ростове, спасибо!

О чутком композиторе. Музыка в фильмеклассная. Но сейчас мы можем больше. Композитор —Лиля Даниева. Это был мой первый опыт работы с композитором, и я не умела объяснить, чего хочу. Но Лиля каким-то чудом поняла меня и услышала наше кино. Стала полноценным соавтором. Лично я композиторов не ищу, чуть что, звоню Даниевой и прошу поддержать мои затеи. Всем рекомендую, хотя и ревную.

О самом сложном. Самым сложным было перестать в фильме сомневаться в начале. И смонтировать в конце.

О том, что в памяти. Историй с площадкинет. У меня осталось только ощущение — все время в пути, холодно, сыро, красиво, пусто, бедно, вкусно, люди добрые, адская головная боль, берег моря. Москва — тиски.

О штанишках формы. Проблемы формата для меня не существует. Это ощущение внутри. В какие штанишки ты хочешь влезть сегодня — короткие или длинные.

О нормальной жизни. Историяактуальна. Можно сесть и поговорить на острые темы, можно написать текст, кино снять, например. Все вот поделились на красных и белых, левых и правых, ватников и хипстеров. Ищут национальную идею любви и ненависти. И я где-то здесь.

Саша и Денис — антипод Кати Креналиновой. Она активно против системы, парни же вполне существуют в ней. А мне интересно. Есть мнение: «С ними должно было случиться что-то эдакое!» Ага. И с вами. Но не происходит. Это жизнь, что ли. Если коротко.

О героической документалистике. Сколько потратили —знаю. Оборудование, зарплаты, экспедиция и т. д. — стандартный набор. А вообще, бюджеты в доке крошечные, забавные такие, смешные. Можно собираться, как в американских клубах для стендапщиков, перечислять бюджеты и смеяться. От души. Документалистам, видимо, чего-то не надо в этой жизни, считает государство, чиновники. Ну, там есть, платить за жилье, одеваться, детей у них нет и далее по списку. А документалистика у нас при этом молодая сейчас куда талантливее и осмысленнее игровиков. Упс.

О желаниях. Хочу снять документальную картину, игровой дебют и попробовать себя в одной анимационной истории, мной написанной. Всем этим. Идеи на полный метр есть. Катастрофа —три. Все кардинально разные. Расскажу — сбудется?

ДРУГИЕ ФИЛЬМЫ ПРОЕКТА

• «Гребаные вольвоксы»
• «Пиндос»
• «Поступить»
• «Неизвестный»
• «Долл»
• «Масоны»
• «Мы — бензоколонки»
• «Эпилог»
• «Неоконченный фильм»
• «21 день»
• 148 ПРЕМЬЕР 2013-2015 ГОДОВ

Если вы хотите стать участником проекта, присылайте информацию о себе и своей работе по адресуkoroche@snob.ru.

Литература

Фото: В. Соколов/РИА Новости

…В половине второго ночи я разбудил и позвал на помощь Варвару, жену. Говорю: давай, помогай, вытаскивай. Она ничего подобного в жизни не делала и по телевизору в медицинской передаче доктора Голышевой ей не показывали. Взяла пинцет, надела очки, руки дрожат, как будто ей предстоит не удаление мелкого насекомого, а полостная операция. Притом что она не только медицинского образования не имеет, но от капли крови, взятой на анализ из пальца, падает в обморок. Так вот она тыкала, тыкала в эту тварь пинцетом, потом я сам в нее тыкал, а она как была там, так и осталась, хотя, надеюсь, мы ей какие-то неудобства все-таки причинили. Вроде тех мужиков из анекдота, которые по просьбе соседки пытались зарезать свинью и в конце концов зарезать не зарезали, но отлупили от души.

Подняли с постели Шуру, но она и вовсе. Как глянула, так руки воздела:

— Не-не-не.

Я спрашиваю;

— Что не-не-не?

— Я его боюся.

— Кого его?

— Да этого. — Она, не опуская рук, глазами мне на него указывает.

Я говорю ей:

— Да чего ж ты его боишься? Ты ж в деревне жила, курам небось головы рубила?

— Курам, — соглашается, — рубила. — А это ж не курица, это же это…

А что «это» — сформулировать не может, но ясно, что-то ужасное.

После Шуры проснулся спавший в прихожей на коврике Федор и вошел в комнату, широко зевая и покачивая лохматой головой. Внимательно нас всех оглядел, не понимая, чем вызван столь поздний переполох, ничего не понял, вспрыгнул на диван, вытянулся во всю длину, положил морду на передние лапы и стал ожидать, что будет дальше. Федор — это наш эрдельтерьер, недавно отметивший свое шестилетие.

Отстранив женщин от дела, я сам взялся за пинцет, но опять действовал неловко и ничего не добился, разве что вмял насекомое в себя еще глубже, чем оно сидело до этого. Пока я трудился, Варвара набралась смелости и разбудила по телефону знакомого доктора. Тот, зевая в трубку, сказал, что раз мы этого клеща сразу не вытащили, дальнейшее можно доверить только специалистам. Потому что если неспециалист оставит во мне хотя бы мелкую часть этой пакости, от нее можно ожидать самых печальных последствий, вплоть до упомянутых выше. А дело происходит в ночь с субботы на воскресенье. Это у нас с Варварой всегда такое везенье: все неприятности случаются именно в ночь с субботы на воскресенье, когда никто нигде не работает, а знакомые врачи выключают свои мобильные телефоны и пьют: терапевты — принесенный с работы спирт, а хирурги — подаренный пациентами французский коньяк. Варвара говорит, надо вызывать «Скорую». Я попробовал возразить, но потом согласился условно, предполагая, что «Скорая» из-за клеща не поедет, но может дать полезный совет. Обычно, сколько я слышал, эта самая «Скорая», прежде чем выедет, задаст вам сто вопросов по делу и бессмысленных, что болит, где и как, холодеют ли ноги, синеют ли руки и сколько больному лет, в том смысле, что, может, пожил и хватит, стоит ли ради него зря жечь бензин, да и на пенсии государство уже перетратилось.

… Если, как утверждает статистика, средняя продолжительность жизни в нашей стране 64 года, то несправедливо кому бы то ни было слишком превышать этот предел. Да, конечно, я работал, что-то делал полезное или вредное (это как посмотреть), но сколько же государству можно со мной расплачиваться?! Так что, если предположить, что «Скорая помощь» соблюдает государственный интерес, ей лучше не торопиться. Однако и молодость не причина, чтоб поспешать. К моему соседу, тридцатилетнему бизнесмену Кольке Федякину, когда у него случился инсульт, не ехали, потому что он взывал о помощи заплетавшимся языком, и фельдшер, принимавший звонок, посоветовал не хулиганить, проспаться, а утречком выпить рассолу. А он утречком советом не воспользовался, потому что мертвые рассол не пьют. А дяде Федякина Борису Евсеевичу, когда он лежал с сердечным приступом, предлагали: прежде, чем зря беспокоить занятых людей, принять валидол или нитроглицерин, положить на грудь грелку, наклеить горчичники, попарить ноги. А тут Варвара набрала 03, и там, к моему удивлению, лишних вопросов задавать не стали и возражать не потрудились. Не прошло и получаса, как машина с крестами на влажных боках, огласив окрестности завыванием сирены и осветив их синими всполохами, влетела во двор. Сам факт, что она так скоро прикатила, убедил меня в том, что те, кто послал машину, считают дело заслуживающим ее посылания. На пороге появилась молодая белокурая женщина в голубой куртке с надписью на спине «Cкорая помощь» и молодой человек, высокий, с короткой стрижкой и бессмысленно-иронической улыбкой на плоском лице.

— Ой,— сказала женщина, — какой у вас красавец! — и потрепала по холке доверчиво подошедшего к ней Федора. — Нечего сказать, хорош. И сразу готов дружить. Чует, что от меня собакой пахнет?

И прежде, чем поинтересоваться причиной вызова, рассказала, что у нее тоже есть собака пудель, беспородная кошка, муж Ваня и двое детей младшего школьного возраста. Сообщила, что имя-отчество ее Зинаида Васильевна, но муж, свекор и все остальные зовут ее просто Зинуля. Наконец вспомнила, зачем она тут:

— Так у кого здесь что случилось?

Мы наперебой стали объяснять. Несмотря на суммарную сбивчивость, она все поняла. Осмотрела мой живот, потрогала — мизинцем с ногтем, наманикюренным и остро заточенным, как будто специально подготовленным для вытаскивания клещей. Я подумал, что она сейчас же этот природный инструмент и употребит в дело. Но она пальчик отвела, а клещом восхитилась, как до того собакой:

— Ой, какой аферист! Супер! И как же ты туда, паразит, залез? И вылезать, наверное, не хочешь. А зачем? Тепло тебе там, уютно, сытно. Ну, ничего, — пообещала, — у нас не засидишься.

И говорит уже не клещу, а мне:

— Ну что ж, собирайтесь, поедем в больничку.

— Зачем? — удивился я.

— Ну а как же. Вы же не хотите умереть от энцефалита.

— Не хочу.

— Значит надо ехать.

— Но почему ехать? Разве вы не можете сделать что-то на месте?

— А что именно?

— Ясно что. Вынуть клеща. Это что, такое сложное дело? У вас же, наверное, есть для этого медицинское образование, опыт.

— Все у меня есть, я фельдшер со стажем. Не врач, но тоже кое на что способна. Но вот стерильных инструментов у меня нет. А без стерильных инструментов такие вещи не делаются. Вы со мной согласны?

Я был согласен, но посмел выразить недоумение.

— А что, стерильные инструменты — разве это проблема?

— Ну конечно, проблема, вы же не хотите умереть от заражения крови. Мне кажется, даже и в вашем возрасте это не очень приятно. Вы со мной согласны?

Я опять согласился, что и от заражения крови умереть не хочу. Если правду сказать, я вообще-то ни от чего не хочу, хотя понимаю, что отчего-то все же придется. Но желательно в другой раз. Хотя в другой раз желательно тоже не будет.

— Но все-таки, — попробовал я рассуждать логично, — если у вас с собой нет никакого стерильного инструмента, давайте обойдемся домашними возможностями. Возьмем простую иголку, прокипятим, вот вам и стерильный инструмент.

— Ну это правильно. Иголку вы прокипятите. А полы, стены и потолки тоже прокипятите? Стерильную обстановку создать сумеете?

— То есть чтобы вокруг чистота была? Так у нас вроде бы и не грязно.

— Чистота — это еще не стерильность. Попробуйте пальцем по полу проведите, суньте его под микроскоп, и там такое увидите, что в обморок упадете.

Я предположил, что с микроскопом везде что-нибудь найдешь.

Она согласилась: везде, но не то и не в такой пропорции. Если в настоящей операционной…

— Да при чем тут операционная, — сказал я, теряя терпение. — Мне же не операцию, а всего-навсего вынуть клеща.

Но и она стала раздражаться.

— Это вам кажется, всего-навсего клещ. Микроб в тысячу раз меньше, а попадет в ранку — и заражение крови. И что после этого? После этого вы на кладбище, я в тюрьме, а мои дети где? В детдоме. Они ж у меня от первого мужа, а этот с ними возиться не станет. Нет, не то, чтобы это… Он их любит, пока со мной. Но встретит другую женщину — и сразу вспомнит, что детишки-то не его. Вот и отдаст в детдом. А там их американцам продадут на расчленение. Закон запрещает, а им все равно продают. Нелегально. Через Белоруссию перевозят. Вы думаете, они так, что ли, охотятся за нашими детями? Потому что такие добрые? Ага, добрые. У них сейчас, слышали? Продолжительность жизни выросла почти до ста лет. А за счет чего? Три вещи (стала загибать пальцы): сбалансированное питание, стволовые клетки и трансплантация. Американцы, они люди рационально мыслящие. Вы со мной согласны? Для них здоровый русский ребенок — это комплект запчастей. Это как автомобиль, понимаете? Умелые люди крадут, разбирают и потом по частям продают. Кому тормозные колодки, кому карбюратор, шины, свечи или что еще. Так мы едем или ждем симптомов энцефалита? У вас головка не кружится? В глазах не двоится?

Естественно, мне сразу показалось, что кружится и двоится.

— Значит, и обсуждать нечего, — заключила она и, достав из сумки специальный мобильный телефон величиной с мужской ботинок, стала звонить в какую-то инстанцию и объяснять негромко:

— Да клещ! Есть покраснение и припухлость. Больной жалуется на ощущение зуда, головокружение, двойное зрение и тошноту.

Про тошноту это она от себя прибавила, но как только прибавила, так мне сразу показалось, что меня и подташнивает.

Я анализировал свои ощущения, а она отошла в угол и еще в свой мобильник шептала, прикрывая его пухлой ладошкой, что-то, очевидно, такое, что не для моих ушей. Это меня насторожило, но все-таки я еще ожидаю, что ей скажут, мол, чепуха, не морочьте голову, сделайте то-то и то-то и примите новый вызов. Ей ничего такого, видимо, не говорят, значит, к тому, что она нашептала, отнеслись с должным вниманием. Закончив разговор с инстанцией, фельдшерица сообщила, что меня готовы принять в «Склифе», то есть в больнице имени профессора Склифосовского, куда везут людей с ножевыми и огнестрельными ранами, самоубийц, отравившихся грибами, обварившихся кипятком, обгоревших в пожаре, свалившихся с крыш, смятых в автокатастрофах, вырезаемых из железа и собираемых по кусочкам. И меня с какой-то букашкой в животе туда же? С одной стороны, неудобно с такой чепухой, а с другой стороны, если везут, значит, не чепуха. Но, представляя, что от меня до Склифосовского не меньше сорока километров, я поинтересовался, а нельзя ли куда поближе. Например, в Тоцк, вот он рядом, а в нем есть замечательная больница.

— Ой, какой же вы капризный! — вздохнула она и стала опять звонить. — Але, але, они в «Склиф» не хотят, они хотят в Тоцк. — Мне: — Сейчас наш диспетчер звонит в Тоцк. — Диспетчеру: — Але, але. Что, нет? — Мне: — Тоцк вас не берет. У них больница академическая. Берут только академиков, профессоров, докторов наук. Но вас могут принять в Запольске.

Водитель за все это время не сдвинулся с места. Стоял у двери все с той же ничего не выражающей глупой ухмылкой и крутил на пальце связку ключей.

… Я, конечно, оскорбился, что Тоцк меня не берет. Я, по их мнению, не академик. Я ничего доказывать не захотел. Хотя в некоторой степени я все-таки академик. В двух иностранных академиях состою и в одной нашей в качестве почетного члена. Но что доказывать? Тоже мне академическая больница! Я понимаю, когда есть клиники онкологические, педиатрические, психиатрические, ветеринарные по видам болезней или животных. А тут настроили всяких лекарен, отдельных для академиков, для министров, для космонавтов, для судей, для прокуроров или еще кого. Как будто эти, которым для, не из таких же частей, как мы, состоят или болезни у них особенные, академические, министерские, прокурорские. Единственное у них профессиональное заболевание — геморрой. У нас государство, каким было советское, таким и это осталось, — сословно-иерархическое. Одним все, другим поменьше, третьим шиш. Конечно, за Тоцк я мог бы еще побороться, куда-нибудь позвонить, написать жалобу, выложить в Интернет, но пока буду этим заниматься, энцефалит разовьется… Так что там еще? Запольск? А он не академический. И разве он не дальше, чем «Склиф»? Фельдшерица охотно согласилась:

— Ну и правильно, в Запольск ехать не стоит, тем более что стерильности они тоже не обеспечат. Какая там стерильность? Там вот такие тараканы по стенам бегают. А в «Склифе» стерильность. И еще специально обученный персонал, нужное оборудование и лаборатория. Они вашего клещика аккуратненько извлекут и сразу в лабораторию на анализ, а вам сделают инъекцию. И, бог даст, живым останетесь. Если даже и будет небольшое повреждение мозга, это не страшно, у нас вся страна с поврежденными мозгами живет. Вы со мной согласны? Когда такие перспективы, мне что остается делать?

Ладно, говорю, поехали. Зинуля обрадовалась, как будто я к ней на именины наладился. Я потом подумал, что это ей для чего-то было надо именно в тот район попасть, вот она меня этим направлением и соблазняла. А соблазнивши, обрадовалась.