По-своему Меньшиков очень точно отразил англо-германскую борьбу за господство в капиталистической системе в 1870 - 1910-е годы, борьбу, которая предполагала отбор определенных социальных, человеческих особей и стай (в виде организаций, партий и т.п.) и которая, как заметил русский геополитик Иван Дусинский, не исчерпывала всех других международных вопросов, но захватывала их и присоединяла к себе. Ну а формулировка 'тихий погром' - просто блеск. Правда, дважды в ХХ веке погром становился громким, и Сталин, естественно, стремился к тому, чтобы не допустить натравливания Гитлера на СССР, чтобы англосаксы и германцы сцепились между собой и чтобы СССР вступил в этот погром, когда главные противники - рейх и англосаксы будут ослаблены. Нормальная Realpolitik, где нет друзей, а есть только интересы, или, как сказал бы Раймон Арон, намерения и детерминизм причин (то есть логика истории).

Планировал ли Сталин упреждающий удар по готовящемуся к прыжку противнику? Должен был планировать. Но вот к мировой войне на рубеже 1930 - 1940-х годов СССР готов не был.

В течение всех 1930-х годов британская верхушка активно подталкивала Гитлера к войне с СССР. Вышло, как когда-то предупреждал Николай Данилевский: 'Зная проницательность Англии и упорство ее в достижении целей, можно ругаться, что ею не упустятся случаи вредить России и, при представившейся возможности, возбуждать против нее Европу'. И далее: 'Враждебная нам вообще Европа сосредоточивается собственно в чисто германскую ее половину; с нею нам в будущем придется вести свои счеты'. Кроме того, у Гитлера было много симпатизантов в английском истеблишменте, считавших, что превращение России в 'германскую Индию' будет на руку Британской империи и укрепит ее позиции в мире, прежде всего перед лицом конкуренции со стороны США, тщетно рвавшихся на рынки Британской империи. Английская сторона, пишет историк Мануэль Саркисьянц в работе 'Английские корни немецкого фашизма', ждала 'от гитлеровской Германии того, чего не могла дать Веймарская республика. Чего же? Того, чего в Англии официально не было, но что так пригодилось бы ее империи. Английская сторона ждала, скажем, более радикальной расистско-империалистической идеологии власти с выводами в духе какого-нибудь Альфреда Розенберга, идеологии, дающей санкцию на применение расовых законов против небелых, незападноевропейцев (негров, индийцев, славян, евреев и т.д.). И Гитлер готов был ей соответствовать. Вот какие заявления в 1936 году - когда состоялась берлинская Олимпиада - приводит все тот же Саркисьянц: 'Англосаксы устало бросили поводья, мы сознаем ответственность за всех белых'. И далее: 'Неужели в Лондоне полагают, что перед лицом тяжкой угрозы позициям белых в мире англосаксы могут отказаться от нашей помощи в сопротивлении?"..." Мы хотим совместно действовать в том духе, о каком некогда мечтали Чемберлен и Сесил Родс, в тесном союзе с англичанами, самым близким нам по крови народом"..." это "..." тем более необходимо, что с 1918 г. возникла тяжелейшая угроза, когда-либо нависавшая над верховенством белой расы: большевизм'. Гитлер говорил о Великобритании и Германии как о двух великих империях, противопоставлял их антиимперским США и СССР.

Прогитлеровская политика Великобритании во второй половине 1930-х годов, курс на appeasement ('умиротворение', англ.) были не ошибкой и не глупостью. То был курс на сохранение Британской империи как мировой на основе союза с Германской империей как евразийской. Или европейской. Поэтому британцы в 1938 году (Мюнхен) сделали все, чтобы спасти Гитлера. 'Дайте мне надежную гарантию, что Англия вступит в войну в случае нападения (Германии. - А.Ф.) на Чехословакию, и я положу конец этому режиму', - говорил Людвиг Бек, за которым стояла немецкая армия, готовая свергнуть Гитлера. Однако план группы Остера - Вицлера - Гальдера, которых пассивно поддерживал главнокомандующий фон Браухич, провалился 28 сентября, как только пришло сообщение о предстоящей Мюнхенской конференции. Позиция британской правящей верхушки понятна - она стремилась любой ценой сохранить империю и свои привилегированные позиции в английском обществе, а потому готова была сдать Европу, точнее, святая святых английской политики в Европе - политическое равновесие, пожертвовав им в пользу империи.

Но все изменилось 3 сентября 1939 года, когда словно нехотя Англия объявила войну вторгшейся в Польшу Германии. Объявила, по-видимому, не в последнюю очередь под американским давлением. Джозеф Кеннеди (отец президента Кеннеди), посол США в Германии в 1937 - 1940 годах, рассказывал, что Невилл Чемберлен утверждал: 'Англию принудили воевать Америка и мировое еврейство'. Аналогичные мысли высказывал лорд Бивербрук, да и не только он.

Я не уверен, что 'мировое еврейство' могло бы втянуть Англию в войну - здесь нужна была сила помощнее. А вот Америка как раз и представляет собой такую силу (впрочем, отрицать еврейскую составляющую этой силы было бы ошибочно). Хотела ли мировой войны американская правящая верхушка второй половины 1930-х? Безусловно. Во второй половине 1930-х годов стало совершенно очевидно, что 'новый курс' пробуксовывает (результативность ему принесет именно война). Рузвельт оказался перед выбором: либо продолжение реформ - реальное ограничение власти капитала, углубление социальных конфликтов и как следствие значительная вероятность обострения отношений с правящим классом или, что еще хуже, оттеснение противником типа популиста Хьюи Лонга (губернатора Луизианы, прототипа губернатора Вилли Старка из 'Всей королевской рати' Роберта Пенна Уоррена). Либо выход из сложившейся ситуации благодаря войне в Европе, которая, во-первых, решила бы экономические проблемы (в 1940 году государственный долг США составил 50% ВВП), загрузила бы оборонную промышленность страны. Во-вторых, позволила бы снять социальное напряжение в обществе. В-третьих, как и после войны 1914 - 1918 годов, еще больше ослабила бы немцев и англичан и усилила зависимость Европы от США.

Америке нужна была именно англо-германская война, поскольку, во-первых, Германия набирала темп и становилась все более мощным технико-экономическим конкурентом. Во-вторых, Британская империя не пускала американские товары на свои рынки, что больно било по американской экономике (кризисы перепроизводства и т.п.). В-третьих, для американцев не были секретом прогерманские, прогитлеровские симпатии значительной и, что еще важнее, наиболее влиятельной части правящей верхушки Британской империи. Союз двух империй был бы серьезной угрозой для Америки. Все эти проблемы разом решала война в Европе, которую надо было стимулировать, что и произошло 3 сентября 1939 года.

После этого для правительства США дело оставалось за малым - заставить собственную страну, в которой главенствовали (на 80%) изоляционистские настроения, вступить в войну. Эту проблему решил Перл-Харбор. Как показали в вышедшей в текущем году работе 'Перл-Харбор' Михаил Маслов и Сергей Зубков, вопрос о Перл-Харборе непрост и запутан. И тем не менее косвенные свидетельства (например то, что, осознавая опасность, Рузвельт отдал приказ Тихоокеанскому флоту зимой 1940 - 1941 и 1941 - 1942 годов не возвращаться в Сан-Франциско и 'зимовать' на Гавайях), а также исследования Чарльза Бирда, Джона Толанда, Роберта Стиннета и других показывают, что президент 'имперской республики' Рузвельт не просто знал о готовящейся акции японцев, но провоцировал ее. Только так можно было пробить изоляционизм, сломать его. Война с Японией логически вела к войне с Германией. Так оно и вышло. Утром 4 декабря японская авиация, стартовав в две 'волны' с шести авианосцев, нанесла сокрушительный удар по американским военным кораблям и самолетам в Перл-Харборе. И даже если Перл-Харбор случился неожиданно, то это тот случай, который помог подготовленному и словно давно ждавшему его президенту.

Война с Японией была необходима США и потому, что только так можно было не допустить японской гегемонии в Восточной Азии (то есть в Западной Пацифике). Уинстон Черчилль в своей истории Америки ('Великая республика') откровенно пишет о том, что США, как и Великобритания, имели очень серьезные материальные и торговые интересы на Дальнем Востоке, и особенно в Китае, и интересы эти формировались в течение нескольких поколений. И вот теперь этим интересам угрожала Япония. Англо-германский конфликт с втягиванием в него СССР, особенно затяжной, или германо-советский конфликт с участием Великобритании в целом облегчал американцам решение своей задачи на Тихом океане. Как подчеркнул Дэвид Рейнолдс, Рузвельт заговорил об опасности всемирной войны с мая 1940 года, а 27 мая 1941 года назвал идущую в Европе войну 'второй мировой', хотя она таковой еще не стала. Примечательно, что американцы квалифицировали войну 1914 - 1918 годов как мировую уже после своего вступления в нее, а войну 1939 - 1945 годов - еще до вступления. И исследователь прав, указывая, что сам термин 'мировая война' использовался Рузвельтом в качестве тарана, которым он пробивал психологическую стену американского изоляционизма и подогревал воинственность нации. Рузвельт стал пользоваться термином 'мировая война' раньше, чем Гитлер. Мелочь? Не думаю.

Таким образом, путь США к решению своих проблем посредством мировой гегемонии лежал через войну в Европе, в Северной Атлантике и в Пацифике. А для этого в один кровавый узел надо было сплести Германию, Великобританию и СССР. В этом плане само начало Второй мировой войны и - самое главное - начало Великой Отечественной стало победой Америки: она выиграла и войну, и мир послевоенный, в котором стала гегемоном.

Гитлеровский евросоюз

Гитлер и немецкая верхушка хотели войны, стремились и готовились к ней. Но к какой войне? К мировой? В средне- и тем более долгосрочной перспективе - да. В краткосрочной - сомнительно. Говорить, как это делал Гитлер, о мировом господстве, 'тысячелетнем рейхе' и т.п. можно сколько угодно. Однако есть реальность. Разумеется, в перспективе, создав могучую экономику и мощную армию, Германия Гитлера (или его преемников), подталкиваемая политико-экономическими регулярностями ('законами') капиталистической системы, должна была начать большую войну. Однако в реальности 1930-х Германия, Гитлер к такой войне готовы не были. Да и к войне менее масштабной - тоже. Потому-то 'западные демократии' и преподнесли фюреру в Мюнхене, подталкивая его к войне на востоке, Чехословакию - ее военно-промышленный потенциал резко усилил рейх. Но не для мировой войны. Захват Чехословакии, а ранее - Австрии был крайне важен для Гитлера и по причине, которую часто упускают из вида, - из-за потребности в иностранной валюте. В результате аншлюса рейх получил золота и валютных резервов на 200 млн долларов. Однако ввиду интенсивных расходов на вооружение уже в начале 1939 года положение с валютными запасами стало для рейха критическим. Мартовский захват Чехословакии решал для фюрера не только военно-промышленную, но и финансовую проблему.

Что касается риторики Гитлера о 'новом мировом порядке', то она была пропагандой, причем главным образом для внутреннего потребления, рассчитанной на немцев с их специфической психологией ('мобилизация нации'), традициями и в значительной степени выдавала желаемое за действительное.

В принципе Гитлер, как любой серьезный и собиравшийся состояться в качестве такового послеверсальский и послевеймарский политик, должен был прежде всего стремиться к ликвидации унизительных последствий Версальского мирного договора, и в середине 1930-х он в целом данную проблему решил. Тем не менее во второй половине 1930-х Гитлер был способен захватывать в Европе лишь то, что было слабым, то, что плохо лежало, причем только в том случае, если 'демократии' подталкивали к этому или по крайней мере закрывали глаза на подобного рода акции. Классика - Мюнхен, то есть приглашение к агрессии. В конечном счете вышло - приглашение на казнь, точнее - к самоубийству в апреле 1945-го (разумеется, если Гитлер действительно покончил жизнь самоубийством). Фюрер собирался присоединить к рейху Польшу и затем готовиться к дальнейшей экспансии. А готовиться, если учесть состояние немецкой экономики и мощь тех, с кем теперь мог столкнуться Гитлер (слабаки кончились), пришлось бы довольно долго. Однако к Польше Гитлер получил 'в нагрузку' мировую войну - неожиданно для самого себя.

Это стало результатом как действий Гитлера, так и игры Рузвельта, Сталина, отчасти Черчилля - больших мастеров мировой политики, по сравнению с которыми Гитлер в конечном счете оказался провинциальным политиком; романтиком (хотя и весьма циничным), который, начитавшись в детстве Карла Мая, столкнулся с прагматиками; человеком иллюзий и ошибок. Так, Гитлер явно недооценил США и их способности влиять на Великобританию. Он был слишком уверен в возможности союза с англичанами. Действительно, там имелась мощная группа деятелей, готовая пожертвовать Европой ради империи. Но были и другие, для которых разъединенная 'континентальная' Европа, политическое равновесие в ней оказывались не менее важными, чем империя, которую они рассчитывали спасти в союзе с США. Впрочем, Америка впоследствии показала англичанам всю близорукость такого подхода за пределами краткосрочной перспективы. Однако это было в 1945-м. А в 1940-м, захватывая и объединяя Европу, Гитлер материализовал вековой кошмар Великобритании - Европа под властью континентального гегемона. Уже в 1940 году Черчилль выразил серьезнейшие опасения по поводу того, что немцы могут создать единое европейское экономическое сообщество. Министр экономики рейха Вальтер Функ прямо заявлял о необходимости создания экономически единой Европы (об этом пишет в своей книге 'Сумерки Запада' Кристофер Коукер), в чем Германию активно поддерживали бельгийцы, голландцы, французы. Гитлер в самом начале войны охарактеризовал ее не просто как германо-английский конфликт, а вопрос выражения общеевропейских интересов, то есть создания Пан-Европы. Гитлер строил свой 'евросоюз'.

Европейская война 1939 - 1941 годов, а затем и мировая война стали последней попыткой объединить Западную, Центральную (а после нее - и Восточную) Европу в единое целое военным путем. Этот аспект Второй мировой войны, которая стала действительно мировой лишь в 1941 году, как правило, упускается из виду. Европейская война сначала превратилась в евразийскую, а затем - в мировую (то есть обе эти войны стали реакцией на попытку Германии сконструировать Пан-Европу по своему замыслу). Данное обстоятельство лишний раз свидетельствует и о 'матрешечной' композиции и сложности последней мировой войны, и о том, что военно-политическое объединение Западной и Центральной Европы Гитлером (а вообще - кем угодно) не соответствовало интересам англосаксов по обе стороны Северной Атлантики, да и СССР тоже. В Европе в очередной раз скрестили оружие несколько различных иерархий мирового уровня.

'Я был последней надеждой Европы', - скажет Гитлер незадолго до смерти. На вопрос, надеждой какой Европы был Гитлер, ответ дает Джон Стейнберг: надеждой определенной части финансово-олигархической Европы, точнее, немецких Варбургов (банковское семейство с венецианскими корнями), кругов, которые представляли директор Банка Англии лорд Монтэгю Норманн и Ялмар Шахт. Оба стояли у истока Банка международных расчетов (1930), целью которого, как считает Кэролл Куигли, была мировая финансовая диктатура неофеодального стиля. Им-то и нужна была единая имперская Европа как поле деятельности. Отсюда - интерес к Гитлеру деятелей созданного в 1922-м Пан-Европейского союза. Стейнберг приводит следующую фразу Шахта, сказанную им в октябре 1932 года своим 'коллегам' по союзу: 'Через три месяца у власти будет Гитлер. Он создаст Пан-Европу: Только Гитлер может создать Пан-Европу'.

С учетом всего сказанного выше можно сделать вывод: гитлеровский рейх, помимо прочего, оказался и равнодействующей нескольких очень разных сил, стремившихся создать единую Европу - империю типа державы Карла Великого или Карла V Габсбурга, но на антиуниверсалистской (антихристианской), квазиязыческой основе. Чтобы даже на мотивационно-культурном уровне окончательно отбросить хотя и неимоверно профанированные, но все-таки еще не девальвированные ценности христианского эгалитаризма, заменив их жесткой и непреодолимой дохристианской иерархичностью.

Однако Гитлер опоздал. Его общеевропейская имперская стройка шла не в унисон с ритмикой эпохи, она 'бежала против времени' (слишком поздно и слишком рано одновременно), поскольку старая Европа политически слабела и сходила с исторической сцены.

Кстати, это хорошо понимали даже те, кто симпатизировал Гитлеру. Французский писатель Пьер Дриё ла Рошель в августе 1944 года записывает в дневнике: 'Гитлер глуп, как Наполеон. Но надо признать, что ему приходится действовать в куда более трудной ситуации: англосаксонский мир сейчас многократно могущественней, русский мир тоже многократно могущественней. Слишком поздно пришел он в изрядно постаревшую и чудовищно сузившуюся Европу: Поражение Гитлера после поражения Наполеона, Людовика XIV, Карла V, Карла Великого, похоже, доказывает нежизнеспособность Европы. Она будет разграблена и отодвинута на задворки, как коллекция греческих полисов. Аминь'. Иными словами, по иронии истории, Гитлер сработал на англосаксов и русских, приблизив и оформив закат Европы не в шпенглеровском смысле, а в смысле игры в гольф - закатив континент в лунку Истории и выступив, таким образом, его Терминатором. И 'ледоколом' для СССР и США. Они-то и вышли победителями в мировой войне, которая оказалась совершенно особой - благодаря СССР, 'русскому фактору'.

Особая мировая

Последняя мировая война была особой - она существенно отличалась от всех предыдущих мировых войн как по отдельности, так и - что еще важнее - вместе взятых. Одна ее особенность бросается в глаза сразу: массовая жестокость, в основе которой лежит, как заметил известный французский мыслитель Бертран де Жувенель, крайнее презрение к человеку. И это понятно. Будучи по-настоящему первой войной масс, а не просто народов, государств или наций (по-настоящему войной наций была война 1914 - 1918 годов), последняя мировая война едва ли могла быть иной.

Особенно жестокой - принципиально, направленно жестокой, ориентированной на уничтожение людей как представителей определенного этноса, расы, была война немцев по отношению к русским, вообще славянам, которые подлежали массовому уничтожению (отсюда такие потери среди мирного населения и военнопленных русских, белорусов, поляков и др.). 'Вторая германская' в отличие от первой была во многих отношениях расово-этнической войной. Но западная 'версия' последней мировой войны выглядела иначе. Немцы по-разному воевали с англичанами, французами и американцами, с одной стороны, и с русскими - с другой. Это бросалось в глаза. Как заметил известный немецкий философ и политический мыслитель Карл Шмитт, во Второй мировой войне Германия вела две войны: обычную - на Западном фронте и совсем другую, тотальную, - на Восточном. Первая война имела обычные военные цели; целью второй было физическое истребление представителей другой этнической группы, уничтожение противника как Враждебного Иного.

Никогда до 1941 года ни одно западное государство не ставило задачу физического истребления значительной части русского населения и превращения остальной части в рабов. Никогда еще культурно-историческое, цивилизационное противостояние не принимало столь брутальной 'физико-демографической', 'жизненно-пространственной' формы.

Все это еще более усложняет социальное содержание последней мировой войны, добавляя к внутрикапиталистическому и социосистемному аспектам цивилизационный и этнокультурный. А поскольку главным и решающим фронтом в войне был Восточный, а театром действий - русский, то, по крайней мере для СССР (России), культурно-исторический и этнический компоненты последней мировой войны практически выходят на первый план: нас хотели уничтожить, причем не столько как коммунистов, сколько как враждебный-не-Запад, как русских.

Борьба народа за выживание, помноженная на мощь социальной системы, и потенциал этой системы, помноженный на ярость народа, которому ЧУЖИЕ подписали историко-антропологический приговор, - вот что обеспечило нашу Победу, стало одним из решающих ее факторов.

Здесь также надо заметить, что 'Вторая германская' была еще и культурно-исторической войной - последним крупным столкновением немцев (германцев) и славян. В мае 1945-го - знаменитой фразой Жукова, брошенной им немецким генералам после подписания капитуляции, что они могут идти, - закончился германо-славянский тысячелетний спор. Военный Drang nach Osten немцев как таковых был снят с повестки дня. Рассчитались за все - так же, как в августе-сентябре с японцами - за 1905 год.

И все же не расово-этнический аспект выделяет последнюю мировую и противопоставляет всем другим мировым, вместе взятым, а иной - социосистемный и историко-проектный.

Война миров и систем

К характерному для мировых войн противостоянию главных - морского и континентального - претендентов на мир-капиталистическую гегемонию в последней войне с 1941 года добавились, во-первых, открытая борьба одного из капиталистических претендентов (Германии) с антикапиталистическим (СССР); во-вторых, скрытое противостояние этого антикапиталистического социума своим капиталистическим союзникам по антигитлеровской коалиции. И чем ближе война подходила к своему концу, тем более острым и менее скрытым становилось это противостояние. Таким образом, последняя мировая война по своему социальному содержанию на порядки сложнее предыдущих мировых войн и выходит за рамки выяснения вопроса о гегемонии в капиталистическом мире. Социосистемное противостояние помимо государственно-гегемонического, антикапиталистическо-коммунистическо-капиталистического, помимо, наконец, внутрикапиталистического - серьезнейшее качественное отличие последней мировой войны от предыдущих. Другое дело, что в ходе и даже в момент возникновения войны логика коммунистическо-капиталистического (или наоборот) противостояния при всем ее значении не стала полностью определяющей по отношению к внутрикапиталистической геополитической ('гегемонной') логике. И это несмотря на то, что роль подобной логики межформационной оппозиции по ходу войны постоянно нарастала - и чем ближе к концу войны, тем сильнее, а в конце войны вообще вышла на первый план.

Она начинает просматриваться уже в 1943-м в Тегеране. Открытие второго фронта в июне 1944 года - это уже главным образом логика 'войны миров и систем', а не только или даже не столько государств. В 1945-м в Ялте - уже вполне очевидное противостояние систем. Если 1941 год внес в войну социосистемное противостояние по советско-германской линии, то в 1943 - 1944 годах выходит на поверхность остававшаяся на втором плане социосистемная напряженность по советско-англо-американской линии. От Ялты эта линия прочерчивается прямо к английскому плану 'Немыслимое' (удар совместно с немцами по Красной армии в июле 1945-го) и к объявлению американцами холодной войны против СССР в январе-феврале 1946-го.

В то же время необходимо обратить внимание на очень сложную, тесно переплетающуюся диалектику геополитического и межсистемного. Капитализму в лице англосаксов удалось мобилизовать властно-экономический потенциал коммунизма, его физическое и социальное пространство и заставить его (с 22 июня 1941 года) играть по геополитической логике капиталистической системы (борьба за гегемонию) в очередной раз на стороне моряков-англосаксов против их континентальных противников. Англосаксы сумели-таки в третий раз стравить русских с континенталами, причем второй раз - с немцами. Ай да англосакс, ай да сукин сын! В то же время, хотя капитализм заставлял коммунистический строй играть по своим геополитическим правилам, он вынужден был это делать под социосистемным давлением коммунизма, таким образом направляя его социальную энергию в международно-политическое русло. Причем в этом принуждении, в своих социосистемных планах коммунизм использовал капиталистические законы геополитики и борьбы за гегемонию в мировой экономике. Получилось так, что социосистемная логика коммунизма, которая вела его к глобальной войне за мировую коммунизацию, заставила этот строй геополитически использовать одни капиталистические государства в мировой войне против других. Вступив на этот путь, СССР вскоре оказался вовлеченным в некую игру и был поставлен перед выбором между одной коалицией капиталистических государств и другой. Независимо от выбора это был императив (меж)государственного, а не социосистемного поведения. По крайней мере - в краткосрочной перспективе. Вышел чет - нечет: антикапиталистический социосистемный вызов - капиталистический межгосударственный ответ - антикапиталистический межгосударственный контрответ. Empire strikes back ('Империя наносит ответный удар', англ.), и воистину все смешалось в капиталистическо-коммунистическом доме. По крайней мере в 1941 - 1943/45 годах.

Таким образом, социосистемный натиск коммунизма был отражен капитализмом и на какой-то миг - но очень важный, решающий для капитализма - трансформирован в 'государственно'-геополитический импульс коммунизма. Нападение Гитлера заставило СССР вернуться к российской (евразийской, мировой) геополитической логике XIX - ХХ веков - к противостоянию самой сильной континентальной державе Европы, которой с 1871 года была Германия. Руками Гитлера капитализм заставил СССР на несколько лет стать квази-Россией и подчиниться межгосударственной военно-стратегической логике.

Схватка глобальных проектов

Будучи последней мировой, война 1939/41 - 1945 годов была первой глобальной. Или - скажем мягче - в ней уже присутствовало мощное глобальное содержание. И дело не только в том, что в этой войне участвовало намного больше государств, чем в войне 1914 - 1918 годов, что она принесла намного больше жертв и разрушений, чем Великая война, то есть дело не в количественном аспекте. Мир, как любил говорить Альберт Эйнштейн, понятие не количественное, а качественное. Глобальный аспект мировой войны был обусловлен прежде всего тем, что два участвовавших в ней социума - Германия и СССР - стремились не просто к гегемонии в существующей мировой системе, а к установлению принципиально нового, охватывающего планету в целом, то есть глобального социального и идейного порядка, единого глобального социума, новой системы, к созданию нового человека. В этом плане оба социума были революционными каждый на свой манер - левый и правый, интернационалистический и расово-националистический.

Коммунистический проект был просвещенческим, универсалистским, он основывался на признании разума, всемирно-исторических законов и на вере в прогресс. В этом смысле, несмотря на противостояние капиталистическому миру с господствующей в его ядре идеологией либерализма, у коммунизма был универсальный (в прямом и переносном смысле слова) лексикон для общения с западными олигархиями. Марксизм, как и либерализм, - идеология универсалистская.

Программа нацистской Германии не посягала на капитализм, не предполагала его разрушения. Она должна была изменить правила игры в капиталистической системе на немецкий лад - с универсалистских на партикуляристские - и уничтожить все другие правила. Иерархия и месторасположение в капиталистической системе, согласно нацистскому подходу, должны были определяться расово-этническим критерием - да здравствуют циркуль (но не масонский, а обычный) и линейка!

Коммунизм был попыткой построить антикапитализм ('посткапитализм') на универсалистской основе, иными словами, покинуть капитализм по универсалистским рельсам - так сказать, просвещенческий антикапитализм.

Национал-социалисты играли не только по другим правилам, но и на другом поле. Они хотели уйти не из капитализма (он сохранялся, хотя в значительной степени социализировался), а из современного (Modern) общества и создать капиталистический социум и рейх на партикуляристской, антиуниверсалистской основе - так сказать, антипросвещенческий и антихристианский капитализм (привет от тысячелетнего германского язычества и варварства). Отсюда - и неприятие любых универсалистских форм, будь то христианство или либерализм (и, естественно, либеральная (буржуазная) демократия) и германство как традиция, комбинирующая варварство и язычество.

Под этим углом зрения национал-социализм и гитлеровский режим - это практический ответ с запозданием на 150 - 200 лет Просвещению, Французской революции и Наполеону, специфическая материализация немецкого романтизма. Но дело не в самом Homo Hitler, а в том, что он представлял мощную традицию германского духовного развития. Не случайно именно немцы стали застрельщиками протестантской революции - религиозного националистического бунта против религиозного универсализма. Немцы почти постоянно оппонировали универсализму. В 1941 году революционные антиуниверсалисты, наследники Лютера, нарвались на революционных универсалистов, которые, к несчастью для Третьего рейха, были властелинами трансконтинента, ставшего матрицей для Третьего Интернационала.

Разумеется, объективно, самим фактом своего существования трансконтинент-революция вступал в противоречие и с капиталистическим миром в целом. Однако самым острым, плотным и насыщенным частным противоречием оказалось противоречие такого трансконтинента-революции с Третьим рейхом, Германией. Противостояние с англосаксами, по крайней мере ситуационно, в 1930 годы было, если так можно выразиться, более спокойным, эволюционным противостоянием социосистемного (антикапитализм-капитализм) и геоисторического (трансконтинент-океан) порядков. В случае с немцами к социосистемному и геоисторическому (трансконтинент-полуостров) измерениям добавлялись еще два, причем весьма острых. Во-первых, сталкивались противоположно заряженные революционные режимы - левый и правый. Во-вторых - два взаимоисключающих геокультурных комплекса: просвещенческо-прогрессистский, универсалистский и антипросвещенческий, партикуляристский (причем на расово-этнической основе). Таким образом, налицо объективные необходимые основания для схватки. Ну а достаточные основания были обеспечены англосаксонским мастерством стравливания континентальных держав вообще и России и Германии в частности. В 1941-м в отличие от 1914-го стравить, направить друг против друга удалось не две монархии, а две социалистические революции - национальную и интернациональную, правую и левую.

Избрав партикуляристскую, антиуниверсалистскую идеологию в качестве средства борьбы за гегемонию в мире и в капиталистической системе, нацисты социокультурно противопоставили себя доминирующей просвещенческой (либерально-марксистской) геокультуре Современности (1789 - 1991), в целом - геокультуре, коренящейся в Просвещении, бросили ей вызов. И не только ей, а Модерну как социокультурному типу. С этой точки зрения в известном смысле правы те, кто квалифицировал нацистский проект как бунт темных сил прошлого против Просвещения и Великой французской революции (а еще точнее - Великой европейской революции 1789 - 1848 годов), как контрреволюцию в самом широком смысле этого слова. На знамени этой контрреволюции было начертано: Государство, Раса, Воля. Так Воля была противопоставлена Разуму, раса - Человечеству, Государство - Индивиду и его форме организации, то есть гражданскому обществу.

Андрей Фурсов,
директор Института русской истории РГГУ,
содиректор Центра глобалистики и компаративистики ИФИ РГГУ;
зав. Отделом Азии и Африки ИНИОН РАН.
"Золотой Лев" [1]