Александр Уланов Лица
отличий Жан Бодрийар. Прозрачность
зла / Пер. с фр. Л.Любарской и Е.Марковской. - М.: Добросвет, 2000
"Следует
говорить не "Другой существует, я встречался с ним", а "Другой существует, я шел
за ним". Встреча, столкновение - это всегда что-то слишком реальное, слишком прямое,
слишком бестактное.
Встреча лишена тайны... Единственный способ не встретить кого-то - это следовать
за ним". В напряженном внимании, на дистанции, уберегающей от поглощения. Так
и следует следовать за Бодрийаром, помня, что современная философия - не агрессия
предписывающего интеллекта, но бережность.
Бережность к другому - также и потому, что "Другой - это то, что позволяет
мне не повторяться до бесконечности". Вызов и центр притяжения. Источник энергии.
Не отражаясь в непрозрачности Другого, сознание рассеивается в пустоте, в "аду
Того же самого". А "наше общество с присущими ему антисептическими излияниями
средств коммуникации, интерактивными излияниями, иллюзиями обмена и контакта нацелено
на то, чтобы нейтрализовать отличия, разрушить Другого". Все корректируется.
Случайность лица - пластической хирургией. "И ваш пол - та малая часть вашей судьбы,
на которой до сих пор лежал отпечаток фатальности, - также может быть изменен согласно
вашей прихоти". Так же корректируют природу, исторические события (точнее, их
восприятие). В сторону идеала, который оказывается стандартом. Все усредняется. Утрата
отличий, унификация, упрощение, регресс даже не к "кольчецам и усоногим", а к клеткам,
размножающимся делением, бесконтрольно, как раковые. Подо!
бное от подобного - инцест нашего времени. "Начинают постепенно исчезать любовные
приключения - приключения существ, наделенных половыми признаками; они отступают
перед предшествующей стадией существ бессмертных и бесполых". Миру мечты и утопии
были присущи конфликты и страсть, в мире всеобщей коммуникации по всем каналам циркулируют
одни и те же слова. "Избыток знаний безразлично рассеивается по поверхности во
всех направлениях". Обаяние составляют отличия, но "все мы агностики или трансвеститы
от искусства или секса. У нас нет больше ни эстетических, ни сексуальных убеждений.
Мы исповедуем все убеждения без исключений". Может быть, отсюда и скука - когда
все кажется одинаковым? И, может быть, отсюда все-таки следует, что не все одинаково?
То, о чем говорит Бодрийар, - не фатальная неизбежность. Это можно воспринять
как знак современности и полностью сдаться этому в плен, поплыть по течению - но
можно воспринять и как проблему, требующую усилия решения, возможно - противодействия.
"Коммуникация осуществляется путем единого мгновенного цикла, и для того, чтобы
все шло хорошо, необходим темп - времени для тишины не остается... У нас больше нет
времени искать свою тождественность ни в архивах, ни в памяти, ни в каких-либо планах
или в будущем". Но эта спешка может быть остановлена усилием самого человека.
Зачем торопиться? Перепроизводство вещей и знаков требует отбора - и времени на отбор.
Сексуальные идолы становятся механическими - и утрачивают сексуальность. "Сама
Чиччолина - разве она не транссексуальна? Длинные волосы серебряного цвета, литые
груди в форме ложек, идеальные формы надувной куклы..." Но почему бы не представить
секс не более недоступным, но более избирательным? Ведь Бодрийар о!
писывает массовое производство - а есть еще и единичное. "Машина делает лишь
то, чего от нее требует человек, но взамен человек выполняет то, на что запрограммирована
машина". Человека программирует не только компьютер; обычный фотоаппарат "стирает
любой замысел и допускает лишь проявление чистого рефлекса производства снимков".
Свобода теряется при использовании машины. Но человек свободен прибегать к машине
- и отходить от нее.
Бодрийар говорит о новом иконоборчестве, которое не разрушает образы, а создает
изобилие образов, ничего в себе не несущих. "Искусство растворилось не в возвышенной
идеализации, а в общей эстетизации повседневной жизни, оно исчезло, уступив место
чистой циркуляции образов, растворилось в трансэстетике банальности". Но почему
бы не признать сосредоточенность на повседневном опыте ошибкой? Ведь отрицательный
результат - тоже результат. После поп-арта "все стали потенциальными творцами,
все индустриальное машиностроение в мире оказалось эстетизированным". Может быть,
это "доказательство от противного", что граница между искусством и жизнью подвижна,
относительна - но все же существует? Всякое - в том числе и современное - состояние
искусства промежуточно и может оказаться тупиковым. Логика развития привела к нему
- но она же поведет дальше. "Подлинное искусство - это искусство тела, охваченного
страстью, искусство знака в обольщении, искусство фразы, искажаю!
щей смысл и потому называемой остротой... Искусство не имеет ничего общего
с воспроизводством реальности, оно сродни тому, что изменяет реальность".
И постмодернизм не обязан быть аморфным морально. Бодрийар беспокоится, что "мы
больше не умеем произносить проклятия". Зло должно быть названо злом. При понимании
того, что идея "отделить Добро от Зла с тем, чтобы развить то или другое",
- абсурдная иллюзия. "Всякое освобождение затрагивает в одинаковой степени и Добро,
и Зло. Оно приносит свободу нравов и умов, но оно же дает волю преступлениям и катастрофам".
Все существует, балансируя на грани, в динамическом равновесии, как велосипедист,
который упадет, если остановится. Благодаря виртуальным катастрофам - ядерной войне,
краху рынка - не происходит катастроф реальных. Опустошение идей, превращение их
в симулякры имеет и положительную сторону. "Идея прогресса исчезла, но прогресс
продолжается", - и это замечательно, так как всякая идея рискует стать
идолом, требующим жертв. "Мегаполис подпитывается собственным шумом, собственными
выбросами углекислого газа, и энергия при этом рож!
дается из потери энергии... Энергия жителей Нью-Йорка приходит к ним из загрязненного
воздуха, из ускорения, из паники, из условий, в которых невозможно дышать". Отгородить
абсолютно предсказуемую систему, к счастью, невозможно. Спасает аномальность, непредсказуемость
внешней жизни. А "искусственный рай согласованности" - смерть. Предстоит учиться
жить в мире относительного, не надеясь, что кто-то обеспечит абсолютными критериями.
От различия можно аргументировать и за ношение паранджи или консервацию живописной
нищеты. "Решения не существует ни в какой этической или политической теории различия"
- то есть решать придется каждый раз заново. Происходящие революции не только дают
свободу и возможности, они спрашивают, требуют воли и ответственности. "Кибернетическая
революция подводит человека, оказавшегося перед лицом равновесия между мозгом и компьютером,
к решающему вопросу: человек я или машина?" Она вынуждает человека точнее определить,
что в нем!
человеческого, а что по силам и компьютеру. Социальная революция,
"предоставив человеку право на свободу и собственную волю, с беспощадной логикой
заставила его спросить себя, в чем же состоит его собственная воля, чего он хочет
на самом деле и чего он вправе ждать от самого себя".
В переводе, к сожалению, присутствуют ставшие уже привычными ошибки из-за недостатка
знаний у переводчиков. Трудно догадаться, что Джерри - это французский писатель Альфред
Жарри. На "процессе Барби" судили не куклу, а шефа лионского гестапо Барбье.
Доверию к переводу это не способствует. Комментария нет.
Но человек все-таки - "тактик и хозяин своего собственного существования, он
более не ссылается на какую-либо правовую инстанцию, но исходит из качества своих
действий и достигнутых результатов". Клише о смерти личности, всеобщем повторении,
всесилии массовой коммуникации придется оставить вместе с другими подобными. "Тот,
в чьей жизни не происходит изменений, погибает от этого".