Аналитика, эссе, интервью в Русском Журнале Аналитика, эссе, интервью

Феномен КНДР и Ирана, претендующих на абсолютный ядерный суверенитет, - это не что иное, как предъявление Западу черной метки на том основании, что он не справился со взятой на себя ролью хранителя "общечеловеческого".

Что есть вопрос о ценностном статусе российской государственности? Идет ли речь о том, что он ставится с целью предъявить, подобно тому, как это делается на рынке, счет за товар или услугу? Это было бы так, если бы мы его обращали вовне, то есть обосновывали в той или иной форме претензию российского государства на некие права: например, на право быть в G-8 - на том основании, что у нас есть то, что мы можем конвертировать в стоимость участия в этом клубе "жирных котов". Именно так следует понимать призыв обращенный Кондолизой Райс к России: "соответствовать ценностям этой организации".

Однако вопрос об общечеловеческой ценности России мы обращаем на себя - исходя из убеждения, что нет таких ценностей, из обладания которыми неизбежно вытекали бы права. Ценности не конвертируются в инструменты по достижению частных интересов - при попытке это сделать они утрачивают своё ценностное качество. Из этого следует, что ! сам по себе факт существования России и ее "многонационального народа" не может претендовать на ценностный статус.

Ценностная политика возникает тогда, когда мышление оказывается способно к восприятию абстрактного характера властных отношений. В конкретном виде элементарного подчинения человека человеку не требуется ни законодательства, ни государства: достаточно лишь силы. Структуры вроде права, государства и т.д. возникают только тогда, когда готовность к восприятию абстрактных ценностей задает содержание общего - и для властвующего, и для повинующегося - нормативного пространства. Отношения господства отныне строятся на законе, которое представляет собой не что иное, как механизм реализации общих ценностей.

Например, ценностный статус человеческой жизни, вытекающий из табу на убийство, задает нормативную базу, которая и закрепляет его. В этом смысле кодифицированные нормы - это не что иное, как опредмеченные ценности, очерчивающие обще! е для всех публичное пространство, в котором все равны перед н! ими.

Ограничение прямого насилия через систему правовых механизмов, которые обеспечивают реализацию ценностей, закрепленных в нормах - итог реализации властных отношений в форме государства. Вопрос о том, откуда берутся эти ценности, какова их природа - предмет политической философии. Т.к. нормативность отношений господства и подчинения, которые стоят выше природного насилия, и есть место в прямом смысле идео-логии, т.е. порядка идей или иерархии ценностей.

Ценности, закрепленные в той или иной форме, должны носить универсальный характер, а это означает запрет на их присвоение. Умение ориентироваться в политической реальности на абстрактные ценности - и есть первостепенное свойство развитой политической культуры. В такой системе никто не может претендовать на узурпацию общих ценностей. Но этот императив не носит формального характера. Необходимо постоянно удерживать ценности в их общечеловеческом, внеприватном статусе, т.к. любое их присвоение означает соскальзыва! ние к элементарному насилию и свертыванию пространства общего. Т.е. только в своем общечеловеческом статусе ценности являются таковыми. Любая узурпация - умаление ценностей через отмену их универсализма - не что иное, как политика изоляционизма.

Тенденция к изоляционизму - это попытка предъявления на глобальном рынке ценностей частного порядка, т.е. не что иное как практика политики интересов. Изоляционизм подменяет вопрос об универсальном характере ценностей вопросом о балансе интересов. Тем сам он неизбежно отменяет универсальный ценностный статус того, что пытается защитить. Это и объяснимо: в ситуации невозможности защитить свои ценности единственный выход видится в превращении из их универсальных в локальные. Но проблема, в которую упирается изоляционизм - не только болезнь слабых и тех, кто не в состоянии защитить себя.

У нас отношение к общечеловеческим ценностям носят по преимуществу реакционный характер, как со стороны тех, кто их разделяет,! так и со стороны тех, кто отвергает их. Дело в том, что полож! ительное содержание ценностей создает ситуацию рынка интерпретаций - мы все говорим от имени одних и тех же ценностей. Из этой проблемы возникает несколько форм ценностного изоляционизма:

1. Ценности отвергаются в их общечеловеческом статусе. Место общечеловеческих ценностей занимают локальные, представителями которых становятся уникальные и изолированные друг от друга культуры, коль скоро их ценности не претендуют на универсализм. Из этого вытекает требование толерантности. Концепт многополярного мира - характерным пример этой формы изоляционизма ценностей, которые, утрачивая свой универсальный статус, перестают быть ценностями.

2. Вторая форма связана с присвоением универсальных ценностей, их узурпацией. В этой ситуации оказался современный Запад - узурпировавший универсализм общечеловеческих ценностей и сделавший их инструментом элементарной формы принуждения (Югославия, Ирак). Здесь также отменяется универсальный характер представляемых ценностей, их общечелов! еческий статус. Именно это делает возможным предъявление западному миру особого счета. Ему принадлежит всемирно-историческая заслуга в том, что оказался возможным переход к ценностным основаниям в международной политике: сам факт провозглашения общечеловеческих ценностей говорит об их универсальном статусе. И именно поэтому то, что Западу не удалось удержать их в этом статусе - величайшее преступление перед всем человечеством.

Во всех этих типах реакции мы сталкиваемся с фальсификацией универсальной природы ценностей и попыткой их отмены по тем или иным основаниям. Современный мир являет нам поразительные примеры дихотомий! универсализма и изоляционизма, когда внешняя приверженность у! ниверсал ьным ценностям оборачиваются политикой изоляционизма и наоборот.

США здесь хрестоматийный пример фальсификации пространства универсального. Односторонняя отмена норм международного права и обращение к принуждению означает то, что они, несмотря на провозглашение универсализма репрезентируемых ценностей, перестают понимать тех, кому эти ценности предлагаются. И, напротив, изоляционистские по форме режимы в КНДР и Иране предъявляют претензии на принадлежность к универсальным ценностям, претендуют на право быть хранителями собственных проектов мирового масштаба. Что это значит?

Это значит, что современная миросистема все больше начинает представлять из себя глобальную гегемонию изоляционистских, локальных ценностей, режим господства узурпированных ценностей. Осуществляется изоляция анклавов универсалистских культур, вокруг которых глобалистский изоляционизм возводит стену и отгораживается от них железным занавесом. Это говорит о том, что феномен КНДР и Ирана, претенд! ующих на абсолютный ядерный суверенитет - достижение, которое свидетельствует о возможности изнутри локальной культуры воспроизвести универсальный ход человеческой истории - это не что иное, как предъявление Западу черной метки на том основании, что он не справился со взятой на себя ролью хранителя "общечеловеческого".

В определенном смысле эта претензия обращена и к нам. То, что случилось с нами во второй половине прошлого века, если смотреть сквозь призму политики ценностей - это отказ или неспособность удержать свои ценности в их универсальном статусе. Симптоматична здесь романтическая революционность шестидесятников, противоречиво соседствующая с неприятием советского государства на том основании, что оно более не является хранителем общечеловеческих ценностей. В итоге, когда устами Горбачева был признан примат общечеловеческих ценностей над классовыми, они окончательно утратили какой-либо статус и внутри страны.

Это свидетельствует о том, что! мы для себя так и не смогли дать ответа на вопрос о ценностно! м статус е нашей государственности. Из ситуации борьбы двух систем от имени одних и тех же ценностей мы вышли, а защищать локальные ценности в качестве именно локальных не захотели. И эта внутренняя неопределенность сделала возможным сознательный отказ от "классовых" ценностей. Сознательный не в том смысле, что мы отдавали отчет в своих действиях, а в том, что ощущение радикального разлада спасло нас от работы на фальсификацию ценностей.

Сейчас мы должны понимать, что наш статус правопреемников российской государственности ничего нам не гарантирует, коль скоро мы не умеем разделять и предъявлять из недр своей культуры общечеловеческое. Безусловно, выход из создавшегося положения не может быть сделан через ориентацию на изоляционизм. Искушение этим путем мы уже пережили, поняв из опыта, что невозможно построить Россию в одной, отдельно взятой стране.

А потому Россия не имеет права на политику изоляционизма ценностей, (а, следовательно на их узурпацию), объ! являя собственностью нации то, что является общечеловеческим. Это значит, что мы не предъявляем претензию права, а говорим о готовности ответить по счетам за собственное несоответствие ценностям именно общечеловеческим (а не локальным или организаций типа G-8). И то, что мы начинаем понимать природу "глобалистского изоляционизма", ставит перед нами доподлинно общечеловеческие задачи. Поэтому, если Россия сможет поставить вопрос о пространстве универсальных ценностей, то это даст безусловные основания говорить о ней самой как об общечеловеческой ценности. России как того, без чего человечество не может существовать.

Престиж Америки в мире, во многом связанный с привлекательностью и распространением наших либеральных ценностей, серьезно подорван в результате иракских событий.

Сегодня Милтону Фридмену (Milton Friedman) 93 года. В 1976 г. он стал лауреатом Нобелевской премии по экономике. Его монетаристские идеи и теории о необходимости полной свободы рынка за последние несколько десятилетий оказали большое влияние на целый ряд выдающихся политических деятелей - от Маргарет Тэтчер до Рональда Рейгана. В конце ноября редактор National Political Quarterly Нэйтан Гарделс (Nathan Gardels) побеседовал с экономистом в его квартире в Сан-Франциско; дом расположен на вершине холма и из окон Фридмена открывается великолепный вид на залив и знаменитый мост "Золотые ворота".

NPQ: За вашу долгую жизнь вы многое повидали, размышляли над важнейшими проблемами. Что вас волнует сегодня?

Милтон Фридмен: Главный вопрос заключается в том, удастся ли Соединенным Штатам попытка преобразования Ближнего Востока. Я далеко не уверен в том, что военная сила - подходящий способ для этого. Нам не следовало втор! гаться в Ирак. Но мы это сделали. Таким образом, в данный момент самая насущная проблема - довести дело до удовлетворительного результата.

Несомненно, престиж Америки в мире, во многом связанный с привлекательностью и распространением наших либеральных ценностей, серьезно подорван в результате иракских событий. Однако, если в конце концов в Ираке будет создано национальное правительство, не угрожающее никому, это окажет позитивное влияние на ближневосточную ситуацию в целом. В этом случае конечным результатом станет рост престижа Соединенных Штатов. Но пока этого не происходит. До сих пор воздействие иракских событий было чисто негативным.

NPQ: В так называемой старой Европе - Франции, Германии, Италии - наблюдается экономическая стагнация и высокий уровень безработицы. В Германии - одном из последних бастионов сложившейся в годы "холодной войны" кейнсианской модели "государства всеобщего благосостояния" - сегодня к! анцлером стала консерватор Ангела Меркель.
Что нуж! но сдела ть, чтобы вновь "поставить на рельсы" Германию, да и всю "старую Европу"?

М.Ф.: Им всем необходимо взять за образец политику Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана - одним словом, либерализовать рынок.

Проблема Германии отчасти связана с тем, что, переходя на евро, она неправильно выбрала обменный курс - немецкая марка была переоценена. В результате в еврозоне сложилась ситуация, при которой в Ирландии мы наблюдаем инфляцию и быстрый экономический рост, а в Германии и Франции - застой и трудности с адаптацией к новым условиям.

Евро станет не панацеей, а источником серьезных проблем. У этой системы нет прецедентов. Насколько мне известно, в истории не было валютного союза, состоящего из независимых государств, с введенной в "приказном порядке" единой денежной единицей. Такие союзы привязывались к золоту, серебру, но не к единой денежной единице (подверженной инфляции), введенной политически независимыми субъекта! ми.

В данный момент Германия, конечно, не может выйти из зоны евро. Поэтому необходимо придать ее экономике большую гибкость - упразднить ограничения цен, зарплат, занятости: одним словом, отказаться от государственного регулирования, из-за которого 10% трудоспособного населения страны не имеет работы. Из-за того, что Германия является членом еврозоны, эта задача становится куда более насущной.

Подобные меры позволят высвободить потенциал германской экономики. В конце концов, Германия обладает весьма квалифицированной и эффективной рабочей силой. Она производит высококачественную продукцию, которую ценят во всем мире. У нее есть все возможности для роста производства. Надо только дать немецким предпринимателям возможность действовать. Надо позволить им зарабатывать деньги, нанимать на работу и увольнять людей по своему усмотрению - словом, вести себя, как положено предпринимателям.

Вместо этого из-за проводившейся ранее экономической политики немецкие пред! приниматели сворачивают деятельность в собственной стране. Они! вкладыв ают капиталы за рубежом, потому что на родине нет той открытости, динамики и возможностей, которые открываются перед ними в других странах.

NPQ: Британский премьер-министр Тони Блэр утверждает, что существует "третий путь" - к примеру, гибкий рынок труда, но без той свободы в отношении приема на работу и увольнения сотрудников, что характерна для Америки. По его мнению, это больше соответствует "европейской модели общества", в рамках которой большое внимание уделяется социальной справедливости. Существует ли такая "золотая середина" или "третьего не дано"?

М.Ф.: Думаю, "третьего пути" не существует. Впрочем, утверждение о том, что конкурентный рынок еще не все общество, вполне справедливо. Многое зависит от особенностей страны и ее населения - от того, как они организуют функционирование нерыночных элементов общества.

NPQ: Возможно, образцом для по! дражания должна служить "скандинавская модель"? В этих странах высокое налогообложение сочетается с высокой занятостью. Кроме того, их рынок труда регламентирован куда меньше, чем в Германии, Италии и Франции.

М.Ф.: Хотя сегодня из-за притока иммигрантов ситуация несколько изменилась, скандинавские государства - это страны с небольшим, этнически однородным населением. Это позволяет им успешно осуществлять многое из того, что другим "не сошло бы с рук". То, что хорошо для Швеции, не "сработало" бы в Германии, Италии и Франции. Если речь идет о небольшом государстве, многое можно делать на основе "общественного согласия". Когда речь идет об однородном населении, люди готовы платить высокие налоги ради "общего блага". Но в стране с более многочисленным и разнородным населением определить эти "общие цели" гораздо труднее.

Громадное достоинство свободного рынка заключается в том, что он ! обеспечивает экономическое сотрудничество даже между людьми, н! енавидящ ими друг друга, или имеющими совершенно различные религиозные убеждения и этническое происхождение. Государственным вмешательством этого не достигнешь. Политика только углубляет и усугубляет различия.

NPQ: Уровень инфляции в Америке и по всему миру сегодня крайне низок, даже несмотря на взрывной рост нефтяных цен. С чем это связано?

М.Ф.: Инфляция - следствие монетарной политики. Ее раскручивает или останавливает Центральный банк. В истории не было периода, подобного последним 15 годам, когда уровень цен менялся незначительно. И эта ситуация сохранится, невзирая на любые другие события, пока Федеральная резервная система США будет придерживаться жесткой монетарной политики и контролировать денежную массу.

То же самое относится и к Европе. ЕЦБ (Европейский центральный банк) сдерживает рост денежной массы. Поэтому цены остаются стабильными. Однако в Европе продолжать такую политику будет гораздо труднее, чем в США. Гла! вная проблема связана с требованиями увеличить эмиссию и расходы, чтобы снизить безработицу.

По сути, любые действия ЕЦБ зависят от того, поддержат ли их Германия, Италия и Франция. Причем главная проблема, возможно, связана с Италией. Она больше всех выиграла от введения евро, поскольку теперь процентные ставки привязаны к евро, а не к итальянской национальной валюте. В результате они находятся на относительно низком уровне, несмотря на большой государственный долг Италии. Раньше Рим снижал долговое бремя за счет инфляции. Достоинство евро заключается в том, что теперь Италия не может раскрутить инфляцию в одиночку. Жесткая монетарная политика ЕЦБ не позволит этого допустить.

В этом смысле введение евро - благо для Европы. Однако на практике эта валюта сможет играть позитивную роль, только если в остальном экономическая политика отличается гибкостью. Проблема здесь вот в чем: в мире, где царят плавающие курсы валют (как это было в Италии до введения евро), стра! на, столкнувшаяся с экономическим кризисом, вынуждающим ее сни! жать уро вень зарплат, не может сделать этого в рамках современной системы государственного контроля и регулирования. Такой шаг куда проще осуществить, изменив обменный курс национальной валюты, ведь в этом случае менять приходится только одну цену (самих денег), а не множество. Однако у стран еврозоны такой возможности больше нет. Единственный альтернативный путь, позволяющий государству адаптироваться к последствиям экономического шока, - гибкость внутренних цен. При необходимости оно не должно препятствовать снижению зарплат. И еще при необходимости оно не должно препятствовать росту внутренних процентных ставок.

NPQ: Главными держателями облигаций министерства финансов США являются Китай, Япония и Южная Корея. Представляет ли большой внешний дефицит платежного баланса США проблему для американской и мировой экономики?

М.Ф.: Я так не считаю. Вполне возможно, все это - "статистический мираж". Если посмотреть на общий ба! ланс, получается, что США в долгу как в шелку. Если же посмотреть на баланс поступлений - доходы от капиталовложений в США, уходящие за рубеж, - то их сумма абсолютно эквивалентна доходам, которые мы получаем из-за рубежа. То есть активы, которыми американцы владеют в других странах, отличаются большей доходностью, чем активы, принадлежащие иностранцам в нашей стране. И это вполне понятно, поскольку инвесторов и страны, обладающие свободными капиталами, привлекает в США тот факт, что здесь их вложения, по сути, застрахованы от опасностей, связанных с политической нестабильностью. Никто не боится, что их капиталы, размещенные в США, могут быть экспроприированы или конфискованы иным способом. В обмен на такие "гарантии безопасности" международные инвесторы готовы согласиться и на меньшую доходность. Что же касается американских инвестиций за границей, то они носят более рискованный характер, а потому и процент прибыли с них выше.

Этим и объясняется практическо! е равновесие в данной сфере. Далеко не факт, что наша задолжен! ность ре ально существует. Похоже, беспокойство в связи с дефицитом нашего платежного баланса необоснованно. Меня ничуть не беспокоит, что Китай или Япония держат столько наших долговых обязательств. В какой-то степени с их стороны это неразумно, потому что в других странах они могли бы получить от своих капиталов большую отдачу. Но это уже их дело.

NPQ: Может быть, привязав свою валюту к доллару, Китай и Япония фактически создали "Бреттон-Вудс 2" - т.е. новый стабильный валютный режим, охватывающий большинство крупнейших торговых держав мира?

М.Ф.: На данный момент это в какой-то степени верно. Однако с их стороны не наблюдается последовательной приверженности этому курсу. Китайская валюта начала дорожать, а курс японской иены постоянно меняется.

Китайская промышленность весьма тесно связана с другими странами Восточной Азии. Китайцы очень многое закупают в Японии, Корее и других государствах. В результате общий об! ъем товарооборота существенно превышает чистый китайский экспорт. Для финансирования всех этих закупок Китаю нужны значительные резервы.

NPQ: А вас не беспокоит большой дефицит американского бюджета?

М.Ф.: Нисколько. Меня беспокоит рост расходов, который привел к этой ситуации. Если правительство США тратит до 40% национального дохода - за счет заимствований и налогов, - то эти средства не могут потратить частные лица. Дефицит - метод косвенного налогообложения. Конечно, политики предпочитают брать займы, а не увеличивать налоги, потому что в этом случае последствия придется "расхлебывать" не им, а кому-то из их преемников. В настоящее время большой дефицит, пожалуй, играет даже позитивную роль, поскольку он сдерживает дальнейший рост расходов. В этом смысле его можно считать позитивным явлением. Однако в том, что он порожден ростом расходов, ничего хорошего нет.

NPQ: В Китае с 1979 год! а наблюдается мощнейший экономический рост, связанный с "! рыночно- ленинской" моделью, или "авторитарно-рыночной системой", характерной для правительства Пиночета в Чили, которое вы консультировали. Способна такая модель просуществовать долго?

М.Ф.: Нет. В Китае произойдет то же, что произошло в Чили. Политическая свобода рано или поздно вырвется из плена. События на площади Тяньаньмэнь были лишь первой ласточкой. Впереди Китай ждет еще много "площадей Тяньаньмэнь". Он не может одновременно развивать частное предпринимательство и сохранять авторитарное политическое устройство. Эти две тенденции неизбежно придут в столкновение. Рано или поздно дело закончится победой одной из них.

Если в Китае не произойдет политической либерализации, его экономический рост прекратится - и еще в тот момент, пока уровень экономического развития страны остается крайне низким.

Впрочем, картина не выглядит абсолютно мрачной. Уровень личной свободы в Китае резко повысился, и это будет порождать все н! овые конфликты между гражданами и государством. Выросло новое, образованное поколение, повидавшее мир. Так что авторитарный характер политического устройства несколько смягчается.
Показательна в этом смысле ситуация с Гонконгом. Если Пекин выполнит условия соглашения по Гонконгу и позволит ему развиваться своим путем, то по этому пути рано или поздно пойдет сам Китай. Если же события будут развиваться по-иному, это будет очень тревожный знак. Но я склонен к оптимизму.

NPQ: Какое влияние оказывает интернет на либерализацию и рынки?

М.Ф.: Огромное. Посмотрите, что происходит в Китае. Люди общаются друг с другом через интернет, и государство, несмотря на все усилия, не в состоянии контролировать этот процесс.

Кроме того, интернет приближает нас к "идеальной информации" о рынках. Люди и корпорации могут заниматься куплей-продажей, невзирая на национальные границы и юрисдикцию, там, где они найдут наилучше! е соответствие между спросом и предложением. Зачем мне покупат! ь что-то у нас в стране, если тот же товар я могу приобрести прямо у японской, английской и бразильской компании, сэкономив на НДС? Интернет - самое эффективное орудие глобализации.

NPQ: То есть вы считаете, что триумфальное шествие свободы и рыночной экономики в XX1 веке продолжится, а Китай или другие страны не смогут его сдержать?

М.Ф.:: Да. Мир в целом уже в той или иной степени принял свободу. Социализм в его традиционном смысле означал, что средства производства находятся в собственности и управлении государства. За исключением Северной Кореи и, может быть, еще пары стран, никто в мире сегодня не поддерживает социализм в этом варианте. Он безвозвратно ушел в прошлое. Падение Берлинской стены сделало для распространения свободы больше, чем все книги, написанные мною, Фридрихом Хайеком (Friedrich Hayek) и другими учеными.

Сегодня социализм означает лишь то, что государство изымает часть дохода у имущих и передает ее неим! ущим. Речь идет о перераспределении доходов, а не о собственности. В таком виде он еще распространен.

NPQ: Не может ли государство вернуть себе руководящую роль из-за новых реалий: географических, демографических, экологических, а также сочетания неравенства с демократизацией?

М.Ф.: Население богатых стран стареет. По мере усиления роли индивида и ослабления семейных связей государство могут вновь "призвать" для решения проблем здравоохранения и пенсионного обеспечения. Кроме того, сегодня, когда научное сообщество в целом признает факт изменения климата, неизбежно должны усилиться требования о расширении государственного регулирования в сфере экологии. Наконец, распространение свободных рынков по всему миру порождает и рост неравенства. Поэтому при одновременном расширении демократии менее зажиточное большинство потребует изъятия части доходов у богачей для обеспечения социальной справедливости.

Конечно, ! государство еще может "вернуться". Единственная прич! ина, по которой у свободного рынка вообще есть шанс, заключается в том, что он представляет наиболее эффективную форму организации экономики. Когда вы выступаете за свободу рынка, вы, по сути, идете против течения. Если происходит какой-то сбой, естественным побуждением человека является потребовать "принять какой-нибудь закон или что-то сделать".

Аргументы в пользу свободного рынка носят сложный и высоконаучный характер и зависят от способности продемонстрировать его вторичные эффекты. Я уверен, что рынок в конце концов победит из-за своей эффективности. Но проблемы, которые вы затронули, несомненно, существуют. И столь же несомненно, очень многие будут требовать, чтобы они решались руками государства.

В конце Второй мировой войны государственные расходы в США составляли 15-20% национального дохода. Затем они резко увеличились, достигнув к 1980 году 40% - в основном за счет реализации различных программ вроде системы Medicare, экологического регулирования и со! циального обеспечения. С 1980 по 2005 год их доля осталась на том же уровне. Мы не сумели полностью или частично побороть эту тенденцию. Мы смогли лишь приостановить рост расходов. Боюсь, что эти данные подтверждают вашу гипотезу.

Что же касается "старения" населения, то не вижу причин, по которым страна с большой долей пожилых не может процветать, если за период трудовой деятельности работники сами обеспечат себе средства на старость. Единственная причина кризиса системы соцобеспечения в США и пенсионных систем в Европе и Японии связана с тем, что схема, построенная по принципу финансовой пирамиды, не может существовать вечно. Мы собираем деньги с молодых, чтобы платить пенсии пожилым, и рассчитывали проделывать то же самое с будущими поколениями. Система действовала отлично, пока молодежи было больше, чем стариков. Но когда количественное соотношение между поколениями меняется, такой схеме приходит конец. Мы оказались бы в гораздо лучшем положении, если бы! люди имели возможность самостоятельно копить деньги на старос! ть.

NPQ: Даже в стране с такими мощными традициями рыночной свободы, как США, президент Буш, находясь на пике популярности, не сумел убедить общество в необходимости приватизации системы социального обеспечения.

М.Ф.: Несомненно, проблемы, связанные со старением населения станут наглядным экспериментом: что окажется сильнее, эффективность рынка или политические требования о государственном вмешательстве.

Что же касается вопроса о том, не приведет ли неравенство в сочетании с демократией к "лоббированию" государственного контроля менее зажиточным большинством, то я не уверен, что это произойдет. Главное не в том, насколько велико в обществе неравенство, а! в том, сколько у человека "из низов" возможностей пробиться на самый верх социальной пирамиды. Если такая динамика достаточно развита, люди признают эффективность рынка. Когда перед вами открываются возможности, отношение к проблеме неравенства становится более терпимым. Именно на этом держится общественная система США.

Сегодняшняя проблема Америки - начальное и среднее образование. Неравенство в нашем обществе усилилось до такой степени из-за того, что четверть американских детей не заканчивает среднюю школу! В современном мире, где требуется квалифицированная рабочая сила, такие люди обречены остаться "в низах". На мой взгляд, ответственность за это несет американская система школьного образования, где монополистом является государство.

NPQ: Нынешняя глобализация несет с собой беспрецедентную в истории экономическую свободу?

М.Ф.: О, нет. В XIX веке свободы торговли была куда больше. Нынешняя ! глобализация сильно уступает по масштабам тогдашней.

Пой! дем ли м ы "вперед в прошлое" - к свободе, существовавшей в XIX веке? Не знаю. Мир стал свободнее благодаря крушению СССР и переменам в Китае. Именно эти события были главными движущими силами либерализации в нашу эпоху. Независимые государства, возникшие в результате распада СССР, в целом проводят более либеральную экономическую политику. В большинстве из этих государств возникла более свободная политическая система и существует меньше ограничений в торговле.

Скорее всего, эта "рыночная база" будет распространяться: их примеру последуют другие, менее свободные государства. Сегодня уже всем и каждому понятно, что путь к успеху для слаборазвитых стран связан с рынком и глобализацией.

NPQ: В конечном итоге ваши идеи восторжествовали над марксизмом и кейнсианством. Что же, экономическая мысль завершила свое развитие? Можно ли считать тезис о том, что рынок - наилучший путь организации общества, истиной в последней инстанции? Одним слов! ом, пользуясь выражением Фрэнсиса Фукуямы (Francis Fukuyama), наступил "конец истории"?

М.Ф.: Нет, конечно. "Свободный рынок" - понятие чрезвычайно общее. В будущем неизбежно возникнет масса новых проблем. Свободный рынок действует эффективнее всего, когда обмены между двумя индивидами затрагивают только их самих. Но такое происходит далеко не всегда. На самом деле в большинстве случаев сделка между вами и мной обязательно затрагивает какую-нибудь третью сторону. В этом корень всех проблем государства. В этом источник всех проблем с загрязнением окружающей среды, проблемы неравенства. Как раз этими вопросами занимаются некоторые талантливые экономисты - например, Гэри Беккер (Gary Becker) и Боб Лукас (Bob Lucas). Так что сама жизнь позаботится о том, чтобы "конец истории" не наступил никогда.
Перевел М.Коробочкин
Источник: National Political Quarterly Free Markets and the End of History

Оригинал! статьи -
http://www.digitalnpq.org/archive/2006_winter/friedman.html

"Матери Беслана" присвоили себе право создавать свою, параллельную, Фемиду на основании того, что суд, по их мнению, шел (и идет) медленно и не так.

Один Чжу учился ловить драконов,
Выбросил силы и деньги на ветер.
Жаль, что за всю свою жизнь
Он так ни одного и не встретил.
Б. Гребенщиков

Старинная Эзопова притча о лисе, которой не досталось винограда, является классическим примером неправильного и нечестивого суда, а совсем не тем, что придумал на фундаменте басни мудрый психоаналитик Зигмунд Фрейд. Эзоп развязал Фемиде глаза, отобрал весы и посадил под виноградные лозы, чтобы читатель мог лицезреть воочию, что происходит с судьей, когда эмоции берут верх над разумом.

Произошло, как мы знаем, буквально следующее: лиса, не сумев дотянуться до винограда, обвинила его в том, что зеленый, мол, и тянуться за ним и вовсе было затеей глупой и неприятной. Мораль сей басни вкратце такова: если изъять из судебной машины беспристрастность и бесстрастность, то она, прежде всего, перестает быть машиной, беспощадно воспроизводящей правду, и станет лисой, во ! что бы то ни стало желающей завладеть виноградом, который просто не может не оказаться зеленым.

Беспристрастность Фемиды заключается не в том, что она хочет узнать правду, а в том, что эту правду она просто не может не узнать. Ведь узнавать правду - это и есть единственное свойство Фемиды, перестающее функционировать в тот же момент, когда в ход идет пристрастие. Пристрастие может быть продиктовано сколь угодно благими намерениями: дела это не меняет. Суд Линча - это Фемида, которой развязали глаза, освободили руки, вложили в десницу топор, а в шуйцу - факел. Не самый худший вариант развития событий, как продолжает нас убеждать просвещенный XXI век.

Суд над Нурпашой Кулаевым, единственным оставшимся в живых захватчиком школы # 1 города Беслана, должен, наверное, войти в учебники как классический пример того, до чего может дойти Фемида, если власть с одной стороны и потерпевшие с другой развязывают ей глаза и руки.

Власть, которой за год ! с небольшим так и не удалось найти "настоящих виновных! ", зато удалось так растянуть и запутать следствие, что теперь разобраться в деталях трагедии не может уже никто, справедливо решила, что "порядок" и "стабильность" на Северном Кавказе дороже, чем справедливые упреки матерей, потерявших детей, мужей и братьев. Меж тем, если бы Фемида в России была отделена от государства (как того, кстати, требует, Конституция РФ), ничего подобного произойти бы просто не могло.

В своем поиске правды Фемида и впрямь слепа: для нее не существует "стабильности на Северном Кавказе": это понятие просто не входит в круг непосредственного дела Нурпаши Кулаева и - шире - дела о конкретном захвате конкретной бесланской школы. Если бы Фемида выяснила, что виноват в захвате школы, например, Александр Дзасохов, то он должен был получить срок, безотносительно занимаемой должности. Для Фемиды должностей нет. Для власти - есть, и именно это предопределило дальнейшее вполне себе отвратительное развитие событий.

Пот! ерпевшие в свою очередь совершенно безосновательно посчитали, что они и есть Фемида, что их боль (по-человечески более чем понятная) дает им право судить. "Матери Беслана" присвоили себе право создавать свою, параллельную, Фемиду на основании того, что суд, по их мнению, шел (и идет) медленно и не так. С самого начала следствия некоторым родственникам погибших казалось, что кроме Кулаева на скамье подсудимых должны оказаться и совсем иные люди - люди, олицетворяющие власть. Маховик анти-Фемиды начал свое неспешное движение, и к последнему на сегодняшний день заседанию (7 февраля 2006 г.) у потерпевших сложилась своя точка зрения, которую в наиболее лапидарной и приемлемой форме выразила Зарема Дзуцева: "У нас просто вот эта наша агрессивность выражается потому, что мы не видим виноватых во всем этом случившемся. И мы не х! отим здесь видеть одного Кулаева, понимаете?".

! Понимаем Один Чжу учился ловить драконов, но так ни одного не встретил: Кулаева - мало, зелен виноград.

За полминуты вполне возможно придумать эсхатологическую трактовку суда над Нурпашой Кулаевым. Например, такую: Кулаев есть новый мессия, берущий на себя все грехи, тугим клубком связанные в одну трагедию Беслана. И казнь боевика, хоть и не решит никаких противоречий, позволит искупить кровь невинных детей, что была пролита сентябрьским днем в Северной Осетии. Странно, что политтехнолог Марина Литвинович, успевшая побывать и "матерью", и "правдой", и "голосом" Беслана, еще не додумалась до этой несложной трактовки событий. Впрочем, с такой же легкостью можно приписать Кулаеву черты грядущего Антихриста, у которого уже появились свои верные сторонники, искренне его, кстати, ненавидящие, что, однако, не мешает им сделать все для окончательного триумфа боевика.

В общем, все можно, что душе угодно, - при должном уровне эмоций и аффектации. Фем! ида же, как она есть, ни эмоций, ни аффектации не приемлет. Знаменитое "Dura lex, sed lex" понимает "суровость" именно как отсутствие эмоций, потому что эмоции по определению могут завести слишком далеко. Так и в суде над Нурпашой Кулаевым эмоциональность потерпевших фактически привела к тому, что судимым стал пытавшийся спасти заложников член Общественной палаты доктор Леонид Рошаль.

То самое 58-е заседание, после которого Рошаль в сердцах призвал свидетелей "не участвовать в этом процессе и тем самым прекратить политическое шоу, в которое превратили происходящее в зале суда", опубликовано полностью на сайте "Правда Беслана", что, разумеется, легитимизирует этот текст даже в глазах противников Рошаля.

Уже после заявления Рошаля ему начали по очереди отвечать члены организации "Матери Беслана". Эмма Бетроз! ова в ин! тервью & quot;Новым известиям" описала поведение свидетеля так: "Первый же вопрос нашего адвоката: в чем доктор видит причину бесланской трагедии? - почему-то его разозлил, он не стал отвечать, а сам раздраженно спросил, чего мы, потерпевшие, собственно, хотим?". Если же обратиться к тексту стенограммы заседания, то легко обнаруживается, что первые вопросы, заданные Рошалю были таковы:

"- Cкажите пожалуйста, свидетель, когда вы прибыли в Беслан, какова была причина этого и цель. И вообще, расскажите пожалуйста, что вам известно.
- Скажите, пожалуйста, когда вы пришли в так называемый штаб или в здание администрации, с кем вы там встретились. Что вам там сказали? О числе. Что случилось, что произошло.
- Кто вам дал полномочия на ведение переговоров?"

Эмма Бетрозова в своей отповеди Рошалю по меньшей мере лукавит, что сводит доверие к ней на нет. Горе, каким бы страшным оно ни было, отнюдь не является причин! ой подобного лукавства.

Собственно, сама стенограмма - лучшее подтверждение слов Рошаля:

"- Леонид Михайлович, вы знали что-нибудь о концепции штаба?
- Нет, не знал. Я присутствовал, я говорю то, что где я присутствовал лично. Я присутствовал лично, когда Дзасохов разговаривал с Патрушевым, то есть, как его, с Проничевым. И когда они вместе сказали, что штурма не будет. И Проничев сказал, и Дзасохов сказал.
- То есть переговорный вариант будет.
- Да.
- Знаете, Зангионов, переговорщик, говорит, что с ним на контакт не шли террористы, они твердили одно: "Дайте нам этих четверых, мы с ними будем говорить".
- Нет, мы с ними о многом говорили. Например, через меня они передавали:Послушайте, пожалуйста, может, вам это будет интересно.
- Нет, мне это не интересно.
- А что вам интересно?
- Вот здесь Зан! гионов заявил, переговорщик, что он пытался с ними установить ! контакт, но ему так и не удалось, потому что террористы говорили: "Мы будем вести переговоры только с четырьмя".
- И вместе с тем они вели переговоры и со мной по конкретным вопросам. Например, они мне заявили: "Передайте, пожалуйста, в штаб, что, если у нас отключат свет, мы расстреляем пятьдесят человек. Если у нас отключат телефон (а телефон этот был не мобильный, а какой-то такой) мы тоже расстреляем. <...>
- Понятно, скажите, пожалуйста:
- Нет, не понятно. Затем они попросили, я хочу сказать о деле, что они просили. Они просили: "Мы видим, что там войска начали бегать между забором. Предупредите, если это не прекратиться, мы начнем стрелять".
Я поднялся наверх и сказал Дзасохову, что они говорят, что будут стрелять, если там войска бегают. После этого войска перестали бегать.
- А они стрелять перестали?
- Кто стрелять перестали?
- Террористы.
- Ну, разв! е мало двадцать человек, которых они убили и выбросили через окно?!
- Все равно стреляли, бегали войска, не бегали.
- Ну, я знаю. Вот эти двадцать человек, которые ни по какой вере выбросить в окно и три дня не отдавать. Это вам понятно, а мне не понятно.
- Не могу вам помочь. Скажите, пожалуйста, во сколько вы говорили с Цалиевой.
- Кто?
- С Цалиевой.
- Это было 2 число днем, где-то часов в 11.
- А когда вы интервью давали СМИ?
- По-моему, вечером 2-го. Вы имеете в виду, когда я обратился:
- После разговора с Цалиевой, да?
- Да, когда я обратился к мудрости осетинского народа, ингушского народа. Сказал, что это провокация направлена на то, чтобы столкнуть народы. Чтобы осетины взяли вилы и лопаты и пошли громить Ингушетию. Они это хотели. Тысяча жителей бы погибла. Я очень рад, что это не случилось, хотя думаю в душе, элемент мщения в осетинском народе ос! тался.
- Наверное, и в другом народе есть элемент ! мщения, другие что. Скажите, пожалуйста, вот вы говорили людям, что дети в нормальном состоянии, что они могут еще 8-9 дней быть там. Вы знали, в каком состоянии дети?
- Значит, вот это центральный вопрос, на который я должен ответить, должен вам сказать. Потому что я знаю вашу реакцию, что я вас обманул, сказав, что дети могут прожить 8-9 дней. Извините, я полу профиль скажу, потому что я обязан им сказать. <...> Как это все случилось. Утром рано я иду в администрацию, подбегает ко мне Кикелидзе, это главный психолог, кто был, тот знает его. Очаровательный совершенно человек, который работает здорово и много, и работает профессионально. И говорит: "Леонид Михайлович, я ничего не могу сделать. Народ собирается идти туда". То, что он мне сказал. "Я справиться не могу. Помогите мне что-нибудь сделать. Усмирите или скажите им что-нибудь". Ну, давайте, я это сделаю. Хорошо, я пойду. Я пришел к этому клубу, я не знаю, как называется. Было много народ! у. Народ собрался в зал. Сначала не было микрофона. Потом дали микрофон, и я должен был говорить. Я стал рассказывать честно то, что я знаю до этого момента. Что я знаю, какие переговоры вел. Мало того, я понял, что нужно народу дать какую-то надежду. Поэтому стал говорить о том, когда вы получите своих детей обратно, третьи сутки они не ели, не пили. Будьте любезны, кто там был, подтвердит, что я так говорил, не кормите их много, не поите их. Потому что будет переворот в водной системе, и у них будет шок. Пожалуйста, и обязательно покажите врачам. <...> Потом мне из зала задают вопрос: "Скажите, пожалуйста, а сколько дети могут прожить без воды?" Я сказал: 8 дней. И сказал это не просто так. Можете записать. В Мексике, я же работаю на землетрясениях, я знаю эту ситуацию. В Мексике было землетрясение огромное, и был разрушен родильный дом в Мексике. На 9-й день нашли живых новорожденных. На 9-й день! Можно я до конца скажу? Я рассказываю о физиологическом ко! мфорте. Нет, извините. Значит, в Пакистане, в Индии, в Алжире,! у нас в о время землетрясений совсем некомфортное состояние, да? Одного ребенка достали живого, который рядом с матерью, мать погибла, она жила, на 7-8-е сутки. Не было, вы спрашиваете, сколько можно, я отвечаю. Минуточку. И вот посмотрите, пожалуйста, вы мне можете не верить, но я профессионал, я говорю, может, вы профессионалы, знаете сколько".

В этом диалоге (как и во всем остальном допросе доктора Рошаля) возмутительна, прежде всего, априорная уверенность адвоката потерпевших в собственной непреложной правоте и в собственном праве быть судьей. Это странно еще и потому, что детей адвоката, слава Богу, никто не захватывал и не убивал. Но власть, как известно, неизбежно портит людей. Фактически получив власть над Рошалем, адвокат "Матерей Беслана" смело бросал в лицо одному из тех, кто действительно пытался что-то сделать в сложнейшей ситуации, когда правда никому не интересна и не нужна, полупрезрительные замечания: "Нет, мне это не интересно&q! uot;, "Не могу вам помочь" etc. Суд Линча свершился в самой гуманной из возможных форм. Нурпаша Кулаев был, наверное, доволен. Единственный преступник скоро окончательно превратится в невинную жертву "кровавого режима". Ждать наверняка осталось недолго.

Заседание, напомним, проходило 7 февраля. Через двое суток, 9 февраля, члены комитета "Голос Беслана" (так теперь называются "Матери Беслана", а точнее, та горстка женщин, что остались с Мариной Литвинович до победного конца) во главе с Эллой Кесаевой начали бессрочную голодовку, протестуя против того, что в качестве свидетелей по делу не выступили Руслан Аушев и другие чиновники. Очередная фаза бесплотной борьбы с зеленым виноградом благополучно начата.

На самом же деле голодовку должен был начать доктор Леонид Рошаль. И посвятить ее тому же самому, чему и организация "Голос Беслана". После заседания Рошал! ь, согласно логике представительниц "Голоса Беслана"! , имел п олное право хоть голодать, хоть в суд подавать (хотя опять же в суд подали на него - и это уже даже не странно). Когда семидесятитрехлетнего человека сначала заставляют прилюдно унижаться, а затем еще и обвиняют в том, чего он не совершал, трудно не наделать глупостей.

Остается надеяться, что, несмотря ни на что, Нурпаша Кулаев все-таки будет осужден пожизненно. Это, впрочем, единственное, на что сегодня можно надеяться. Все остальные рубиконы перейдены, маски сброшены, забрала подняты.

Война на самом деле и не думала останавливаться. Кому-то жемчуг мелок, кому-то - виноград зелен.