Аналитика, эссе, интервью в Русском Журнале Аналитика, эссе, интервью

Любая интрига состоит в том, чтобы вывести фигуранта за пределы его должностной рамки. Тогда персонаж перестает быть неуязвимой функцией и окажется просто человеком, сковырнуть которого легче.

Хочется чего-то судьбоносного и задушевного одновременно. Такое бывает, мало того - именно это сочетание и является главной разницей потенциалов (как плюс и минус в батарейке), которая обеспечивает движение политической мысли. Если и не вперед, то хотя бы туда-сюда.

"Нынешнее состояние российского общества крайне противоречиво. С одной стороны, наблюдается ряд положительных тенденций. После идеологических метаний и поисков конца 80-х - середины 90-х годов значительная часть населения стихийно придерживается эклектичной идеологии, которую условно можно обозначить как "государственный патриотизм"... Ошибкой будет считать, что этот тренд сознательно культивируется государством и навязывается обществу". То есть это власть так душевно реагирует на "стихийно растущий в обществе запрос на более патриотическую политику или хотя бы риторику" (Сергей Михеев, "Социальный фон правления Путина: российское общество в эпоху перемен", "Политком").

Далее сообщается, что подобные действия властей находят уже стратегический отклик: "Невооруженным глазом видна ротация творческого и экспертного сообщества". Места возле власти занимают "национально ориентированные" граждане, а "сторонники либеральных ценностей в последние годы в заметной степени отодвигаются в сторону".

Диагноз: "Это обусловлено естественной потребностью народа и государства в восстановлении национально-государственной самоидентификации, в значительной степени потерянной в ходе постсоветского периода, а еще ранее вольно или невольно размываемой в советское время... Чутко улавливая общественный запрос, структуры шоу-бизнеса все активнее разворачивают медиакультурные проекты с национальной спецификой, эксплуатирующие и репродуцирующие традиционные ценности и поведенческие образцы".

Удивительное соотнесение. Выше сказано, что власть реагирует на запрос общества. Теперь этот же запрос улавливают структуры шоу-бизнеса. Случайно ли у автора выскочило такое сходство или же он и сводил все к мысли о том, что особой разницы между властью и шоу-бизнесом нет? Вот они - судьбоносность с задушевностью вместе.

Но эта цитата начиналась словами "с одной стороны". Вот вторая сторона: "Отсутствие у русских ответственности за свое государство, чувства хозяина своей судьбы на этой территории, отождествления своих интересов (хотя бы частично) с интересами страны, потеря исторической памяти неизбежно будет способствовать эрозии российской государственности в целом".

Получается интересное противоречие. А как без либеральных ценностей - в частности, без ответственности за себя - возбудить в себе государственнический инстинкт? В статье есть еще одна любопытная деталь. Она подписана так: "Сергей Михеев - заместитель генерального директора Центра политических технологий". А сразу же ниже стоит: "Редакция "Политком.Ру" напоминает, что мнения авторов сайта могут не совпадать с редакционным". Поскольку "Политком" издается ЦПТ, получается, что мнения ЦПТ могут не совпадать с мнением его замгендиректора. Но это, конечно, просто сшибка форматов, хотя некоторый смысл тут присутствует. Разные же ипостаси - человеческая и служебная.

Вот на телевидении прошлая неделя была странной. Там было мало про темы недели, но много - про персонажей. Собственно, когда неделя преимущественно внешнеполитическая - а такой она и была: Путин за рубежом, два сложных визита в Москву, - то она отрабатывается в информационном формате, не выставлять же темами ток-шоу такие деликатные дела, как переговоры с иранцами и "Хамасом". Из-за этого ли, или просто совпало, политику на телевидении всю неделю обеспечивали персонажи биографических фильмов. Сталин, Косыгин, Горбачев - по случаю 75-летия, а чуть раньше были Хрущева (годовщина ХХ съезда), Ельцин - его юбилей, еще раньше Брежнев. За короткий кусок времени оказались заново освещенными все эпохи. Но что самое интересное: герои всех этих фильмов оказывались чрезвычайно приятными людьми!

Что следует из того, что все они теперь хорошие? Во-первых, такое отношение к упомянутым политическим персонажам свидетельствует, что соответствующие исторические времена уже не раздражают российского гражданина. Потому что они на него уже не влияют. В том числе и горбачевские, и ельцинские. А как к этим людям плохо относиться, когда выясняется, что они тоже люди и, в общем, какой с них спрос?

Во-вторых, нечто произошло и с общественной атмосферой. Ведь, с другой-то стороны, если до них сейчас никому реально дела нет, то и костерить их можно как угодно, хотя бы из желания пнуть бывшее начальство. Нет, ничего такого. Вполне цивилизованное отношение, с пониманием. Так что нравы в государстве - судя по телевизору, конечно, - изрядно смягчились. На самом деле, нет до них теперь никому дела, есть другие люди и другие дела. А вот разница личного и общественного крайне интересна.

На неделе была дискуссия Борового и Васильева (автора закона о противодействии терроризму) про этот самый закон. Условно можно считать, что Боровой представлял либеральную точку зрения (хреново представлял, да и очень условно-либеральную), а Васильев - центристскую. При подсчете голосов преимущество было у Васильева, но он обошел Борового раза в полтора, не больше - цифры были одного порядка. Не так, что за ЕР - 47 процентов, а за СПС - 3. Или в январе Белых диспутировал с Гришанковым по поводу шпионского скандала с камнем и НПО. Там Белых, помнится, даже выиграл. Что ли парадокс? У партии дела плохи, а в телеварианте ее глава вполне конкурентоспособен.

Вряд ли это сообщает о начавшемся перераспределении электоральных пристрастий - видимо, работает ровно та же схема отделения общеполитического и, тем более, партийного от человеческого. Как только все переходит в человеческий вариант, то у сторон всегда будет примерно поровну сторонников, на одном уровне. Интересный вообще-то эффект. То есть по-человечески все готовы друг с другом в чем-то соглашаться и т.п.

Но это правило, похоже, работает только для лиц, не участвующих в игре. Наклевывается даже некоторый закон природы: если рассмотрение какого-то политика как человека дает ему плюсы - он может отдыхать. Во всех остальных случаях извлечение политика-чиновника из рамки его должностных обязанностей оказывается несомненным минусом. В установившихся теперь правилах игры.

Например. В прошлый раз упоминалось выступление В.Суркова на единороссосовском мероприятии. Оно, как в прошлый раз и утверждалось, действительно предназначено членам ЕР для интимной политической работы над собой, но контекст, которым выступление обросло за неделю, резко меняет ситуацию вокруг текста. Заодно, разумеется, изменяются и намерения автора, и его позиция. Скажем, "Взгляд" опубликовал материал "13 тезисов Суркова". В нем - не слишком политтехнологично нарезанные из выступления 13 пунктов, но дело не в этом, а именно что в изменении контекста. Впечатление: фактически уже выходит так, что г-н Сурков самолично мыслил тезисами и, видимо, прибил листок с ними к дверям Спасской башни. А это мессидж уже совершенно иного смысла и назначения, нежели ликбез для членов "ЕР". Конечно, изменившееся состояние факта требует иных объяснений.

В связи с этим любопытна версия от "МК", Михаила Ростовцева, пытающегося оценить упомянутый факт уже в новой рамке ("Евангелие от Суркова"): "...После своего недавнего прихода на пост главы президентской администрации Сергей Собянин начал целенаправленно ослаблять главного кремлевского политтехнолога. Недавно Суркова убрали с должности председателя совета директоров компании "Транснефтепродукт". Владислава Юрьевича мягко отжимают от работы с губернаторами. В частности, Собянин вызвался отныне сам составлять график рабочих встреч президента с воеводами. Ползучее наступление на позиции Суркова ведется и еще на нескольких фронтах.

На таком фоне кремлевскому куратору публичной политики приходится бороться за сохранение своего влияния. И если публикация речи - часть этой борьбы, то это можно назвать крайне удачным ходом. По сравнению с "шедевром" Чадаева спич Владислава Юрьевича - это просто небо и земля".

Чадаев тут, в общем, ни при чем, но данная версия явно развивает вариант не лекции, а личного контент-пиар-продукта от Суркова. Поддержка этого варианта, - что у Ростовцева, что во "Взгляде", - выглядит весьма двусмысленной. Как-то это даже не поддержка, а уже наоборот. Ну, может быть, господа просто перестарались. Не удивляет даже, что Ростовцев сам комментирует факт, который сам же и создает в статье - конспирологически комментируя собственную конспирологию. А вот как начинается статья: "На сайте "Единой России" появилась стенограмма выступления замглавы кремлевской администрации Владислава Суркова перед партактивом в начале февраля. Публикация этого довольно-таки старого спича, видимо, призвана смягчить последствия неоднозначных событий на идеологическом фронте".

А что такое "появилась"? Сама статья Ростовцева в "МК" опубликована 6 марта, на сайте выступление Суркова вывешено 22 февраля, а мероприятие происходило 7-го. Вполне в порядке хода жизни: если Ростовцев две недели реагирует на факт обнародования выступления, то две недели на его вывешивание - столь же рутинный срок, вовсе не предполагающий какой-то секретной игры.

Так вот, извлечение политика из его должностной рамки и является основным последствием изменения контекста выступления. В сущности, любая интрига состоит в том, чтобы вывести какого-либо фигуранта за пределы его должностной рамки. Или пропиарить придуманный факт такого выхода. Тогда соответствующий персонаж перестает быть неуязвимой функцией и окажется просто человеком, сковырнуть которого легче. Вообще, это системная проблема: как позитивно распиарить политика, не перейдя смутную границу, за которой он превращается уже в частное лицо? Как в случае с постоянно репродуцируемым в СМИ неудовольствием - вполне эмоционально выраженным - Д.Медведева в отношении нацпроектов ("национальное позорище" и т.п.).

Или вот: "Истинные питерцы" готовят отставку правительства". Это - "размещалово" на "Компромате.ру", резюме такое: "Раскол в партии власти. Внутрипартийную хунту возглавляет Владимир Плигин. Дмитрий Козак влетит в правительство на ЕдРе".

Детали: "Макрозадача операции Козака - получение "контрольного пакета" в "Единой России" для гарантии последующей замены главы правительства Михаила Фрадкова и другими перестановками в правительстве... в данном случае источники в администрации президента говорят не о том, что Фрадков неизбежно уйдет в отставку, а о том, что он еще не ушел, так как кланы "не доразобрались" между собой.

...Сейчас за партию "Единая Россия" ведется незримая, но ожесточенная борьба между первым вице-премьером правительства Дмитрием Медведевым и южным полпредом Дмитрием Козаком. Схватка обещает быть очень жесткой. Ведь победитель получит максимальные шансы, чтобы стать "преемником". Нельзя забывать и еще об одном теневом, но не менее влиятельном участнике предстоящей схватки, о Владиславе Суркове...".

Ни политтехнологически, ни конспирологически исследовать все это не слишком интересно, таких схем можно нарисовать много, а характерен именно этот тренд: сообщение о личных заинтересованностях действующих лиц. Сообщается: Козак хочет в премьеры, Плигин - в министры юстиции. Вообще, почему бы им и не хотеть? Но наличие этих вполне человеческих карьерных желаний (безотносительно к тому, соответствуют ли они действительности) однозначно истолковывается как компромат на данных лиц. А вот главный взрыв компромата, в конце статьи: "Он очень болезненно пережил относительно недавнее назначение Сергея Собянина на пост главы администрации президента. Сурков был одним из тех немногочисленных людей, которые заранее знали о переводе Медведева в правительство. Однако ему не было известно о том, что Путин доверит свою администрацию Собянину. Говорят, Сурков был настолько подавлен тем, что не ему доверили этот важный пост, что впал в депрессию и несколько дней был нетрудоспособен"! .

Для тех, кто не понял: максимум компромата именно в том, что некто Х. продемонстрировал некоторые человеческие черты. Совершенно не важно, соответствует ли это действительности, - речь о том, что именно это считается максимально компрометирующим фактом.

Окончательная мораль прагматическая: из всего сказанного следует, что в сложившейся схеме власти новыми политиками могут стать только лица, свои человеческие качества не обнаружившие. То есть это лица, возникшие in vitro, обученные в каких-то тайных политических школах, в которые были взяты на обучение примерно в двадцатипятилетнем возрасте. Чем не сюжет для очередного отечественного блокбастера? Задушевного и судьбоносного одновременно.

Перед нынешними выборами президента Белоруссии оппозиция практически не имеет никакого иного символического капитала помимо личной неприязни части населения страны к Лукашенко.

Когда распался СССР, интернета еще не было. Более того, не было и такой устоявшейся уже привычки - устраивать публичные дискуссии на интернет-форумах. Впрочем, дискуссии эти и сегодня в большинстве своем совершенно бестолковые, так что любой здравомыслящий человек держится от них подальше. Но зато такая форма общения в максимальной степени воплощает в себе принципы гласности. И дает уникальную возможность ознакомиться со стилями, аргументами и умонастроениями представителей самых разных политических сил нашей необъятной родины.

Перед нынешними выборами в Белоруссии благодаря интернету каждый желающий смог совершить своеобразное путешествие в прошлое. И лично спросить непуганых сторонников демократических реформ, что же они хотят для своей страны и ее народа. Спросить с учетом пережитого опыта реформ 90-х годов и нарастающей волны социального регресса, прокатившейся практически по всему пространству бывшего Советского Союза.

Ни для кого не секрет, что в глазах ! многих Белоруссия Лукашенко выглядит сегодня островом экономической стабильности и спокойствия. И если это действительно так, то основная проблема заключается в том, чтобы понять, каковы действительные цели непримиримых белорусских оппозиционеров. Ведь недавний опыт победоносного шествия "демократической революции" по Украине уже показал: такая революция улучшает жизнь лишь тех, кто ее заказывал.

Ближайшее рассмотрение вопроса и опыт непосредственных дебатов с представителями белорусских демократов показывает, что ответить на вопрос о целях своей непримиримой революционной борьбы они толком не могут. Основные соображения здесь сводятся к тому, что Лукашенко лично глубоко несимпатичен типичному белорусскому оппозиционеру и в стране нарушается демократия. Что именно понимается под демократией, здесь не уточняется, но зато всем ясно, что цели оправдывают средства - нужно вернуть эту самую демократию любой ценой.

Ясно, что понятие демократии уже давно стал! о разменной монетой в различных языковых играх политиков, так ! что знач ение этого термина становится все более расплывчатым. Учитывая баланс сил в современном мире, можно достаточно уверенно говорить о том, что демократия обычно - это лишь то, что выгодно в текущий момент времени США и их ближайшим союзникам. Соответственно, когда оппозиционеры утверждают, что Беларусь сегодня - это единственная страна в Европе, где "действует тоталитарный режим", это можно понимать так: сегодня это единственная страна в Европе, которая не соответствует представлениям американского правительства о том, как должна быть устроена эта часть планеты.

Либеральные идеалы оппозиции поэтому достаточно легко диагностируются как обыкновенное желание заработать деньги за выполнение определенных поручений "сверху". Никакого другого реального содержания в программе оппозиционных кандидатов просто нельзя обнаружить. И в отличие от 1991 года вряд ли найдутся желающие поверить в то, что Беларусь может по мановению либеральной волшебной палочки преврати! ться в новую Голландию. Соответственно перед нынешними выборами оппозиция практически не имеет никакого иного символического капитала помимо личной неприязни части населения страны к Лукашенко. Отсюда ясно, что для того, чтобы максимально использовать этот эффект борьбы с "тоталитаризмом", оппозиции нужно как можно убедительнее и нагляднее страдать от него. Именно поэтому фактически вся предвыборная тактика оппозиционеров сводится сегодня к серии провокаций против власти. Чем скандальнее и громче будут такие провокации, тем лучше будет видно оппозицию в лучах славы зловещего КГБ Лукашенко.

Если говорить более абстрактно, перед нами классическая оппозиция социализма и либерализма. Здесь либерализм, говорящий от имени универсальных общечеловеческих ценностей и прав человека, предлагает всем согласиться с существующим устройством мира и признать своеобразное право первой ночи Запада. При этом если либеральные ценности реализуются по отношению к странам третьего! мира (куда так или иначе в этой системе ценностей следует отн! ести и Б еларусь), то это означает возможность проведения самой варварской социально-экономической политики.

Для Белоруссии такая политика будет означать уничтожение всего того, что было создано за годы советской власти и преумножено при "диктаторе" Лукашенко. В противовес этому консервативный социализм нынешней власти направлен на последовательное удерживание и развитие уровня жизни населения республики, сохранение базовых социальных гарантий. Для России здесь особенно показательной может быть та историческая преемственность, которую власть Лукашенко сохраняет по отношению к Белорусской Советской Республике. Это можно было заметить, например, в том, как в Минске отмечали 60-летие Победы: чисто по-советски, но без всякого лишнего пафоса.

Как уже было сказано выше, оппозиции нечего предложить в этой ситуации. И, по большому счету, исход будущих выборов ясен всем здравомыслящим наблюдателям. Когда выбирать приходится между откровенной демагогией и стабильным эконо! мическим развитием, только очень самоотверженные демократы могут заявлять о возможных фальсификациях. Поэтому в конечном счете белорусским западникам так или иначе приходится говорить от лица "элиты". И хотя типичная риторика демократов строится на апелляции к "стонам нации под пятой тирана", в действительности народ, сочувствующий "батьке", оппозицией презирается. Якобы существуют некоторые либеральные ценности, доступные и понятные "настоящим европейцам" и оправдывающие деятельность оппозиции, вот только поверить в это по-настоящему могут только сами непримиримые "инакомыслящие".

Любопытно то, что белорусская оппозиция, как некогда и советские диссиденты, играет здесь в своего рода защитников "духовности". Например, национальная культура якобы страдает от засилия русского языка, а недавно Лукашенко будто бы даже вновь продемонстрировал свое халатное отношение ко всему белорусскому, заявив, что первопечатник! Скарына работал в Питере. Действительно, поскольку никаких со! циально- экономических аргументов у борцов с кровавым режимом не находится, то можно хотя бы назвать себя защитниками высокой национальной культуры перед лицом малограмотной деспотической власти. Сейчас об этом вспоминают редко, но лозунги российских демократов 1991 года тоже апеллировали к великой национальной России и ее культуре. Если культуры мало, то еще можно сетовать на то, что Лукашенко слишком часто проводит войсковые учения, а армия Беларуси постоянно закупает новую технику. Понятно, что всё это - явное свидетельство тирании!

Для России ставки перед этими выборами связаны даже не столько с перспективами союза России и Белоруссии, сколько с проблемой очередного ударного наступления диктатуры общечеловеческих ценностей на постсоветском пространстве. Ведь союзное государство пока остается только бумажным проектом, в то время как сама Белоруссия уже сейчас является примером грамотной и независимой экономической политики. В конечном итоге нынешние выборы вновь ставят вопро! с о том, будет ли в современных условиях существовать многополярный мир или все-таки все мы рано или поздно "ляжем под демократию".

После установления контроля над стратегическими запасами природных ресурсов, прежде всего над иранской и иракской нефтью, США приступят к превращению Китая в "индустриальный придаток" Америки.

Недавно на встрече американского посла Ричарда Бернса со студентами Высшей школы экономики я задал ему вопрос: как американское правительство относится к будущему китайской экономики и боится ли оно ошеломляющих прогнозов, которые делают исследователи о перспективах развития Китая? Ведь эти прогнозы вполне обоснованны, учитывая высокую динамику постоянного роста китайской экономики. Он ответил, что американская сторона рада за Китай и заинтересована в его развитии, но это развитие должно быть направлено также и на интеграцию Китая в мировую систему, либерализацию экономических отношений и открытию его рынков для доступа всех заинтересованных сторон. Следует заметить, что в этих словах мистер Бернс довольно точно отразил стратегическую линию Белого дома в области взаимоотношений с Китаем. Фактически речь идет о политике "контролируемого развития" Китая.

Американский бизнес активно внедряется в китайскую экономику, создавая производственные филиалы, скупая к! итайские предприятия, расширяя рынки сбыта. При этом по американскому законодательству многие филиалы американских производственных корпораций, находящиеся в Китае, считаются иностранными компаниями. Отчасти из-за этого у Америки огромный торговый дефицит в торговле с Китаем, который, по расчетам Соединенных Штатов, в 2005 году достиг рекордной отметки и составил 201,6 млрд. долларов. Получается, что США ввозят из Китая продукцию, изготовленную на производственных предприятиях, которые они же и контролируют.

Китайские аналитики при подсчете торгового дефицита учитывают это, поэтому их цифра в 114,2 млрд. долларов выглядит более скромно. По словам Ченга Сивея, депутата китайского национального конгресса, для сглаживания торгового дефицита между двумя странами США могут уменьшить ограничения на экспорт продукции высоких технологий, ведь только 10% таких товаров поставляется в Китай из США, и, как сказал Ченг, "Китаю должно быть позволено приобрести нечто большее, ч! ем самолеты фирмы "Боинг", намекая, по-видимому, на ! возможно сть снятия ограничений на экспорт вооружений в Китай.

Уже сейчас в американском конгрессе разгораются ожесточенные споры по поводу занижения Китаем военного бюджета, который, по расчетам американской стороны, равнялся 90 млрд. долларов в 2005 году. Будут предприняты попытки полностью отрезать Китай от рынка вооружений. Для этого, не исключено, России могут быть предложены новые рынки сбыта ее вооружений под гарантию не поставлять их в КНР. Ведь по статистике из России в Китай поставляется более 70% вооружений на сумму более 5 млрд. долларов в год.

Что касается развития в КНР высокотехнологичных производств, Соединенные Штаты не очень-то в этом заинтересованы. Они учитывают два аспекта этой проблемы. Во-первых, китайцы очень часто воруют технологии. Во-вторых, под развитие высокотехнологичного производства требуется природно-ресурсная база, а для обеспечения 1,5-миллиардного населения Китая продукцией современных технологий требуются огромные природные ресурсы. Те! м более что в свете перехода Китая от политики экономического роста любыми средствами к социально ориентированной политике население Америки, составляющее 5% от общемирового и потребляющее 50% мировых ресурсов, вряд ли захочет менять эту пропорцию, ведь иначе придется делиться. Все эти обстоятельства во многом объясняют существующие ограничения на поставку в Китай продукции высоких технологий и развитие Соединенными Штатами технологического производства в КНР.

Элемент "контролируемого развития" проявляется также в лоббировании всевозможных ограничений на поставки в Китай природных ресурсов, и в первую очередь нефти и газа. Камнем преткновения здесь будут, прежде всего, ресурсы России, которые по установке США не должны попасть в распоряжение китайцев. К примеру, Ковыткинское месторождение в Иркутской области. Контролирующая его англо-американо-российская корпорация British Petroleum прилагала огромные усилия, чтобы отложить на неопределенный срок строительст! во газопровода в КНР. Аналогичная картина в Азербайджане и Сре! дней Ази и.

После захвата и установления контроля американцами над стратегическими запасами природных ресурсов, прежде всего нефти в Иране и Ираке, США приступят ко второй части внешнеэкономической стратегии в направлении Китая по превращению его в "индустриальный придаток" Америки. На этом этапе Америка попытается установить полный контроль над поставками природных ресурсов в Китай, чтобы лишить его экономической и технологической независимости. Американский торговый дефицит с Китаем будет практически полностью покрываться высокими ценами на нефть. Таким образом будет исправлен существующий торговый дисбаланс. По сути дела, в будущем Соединенные Штаты оставят на своей территории только институт принятия решений, финансовую индустрию и ряд необходимых стратегических производств, обеспечивающих им необходимый суверенитет, все остальное будет перемещено в так называемый индустриальный придаток.

Есть и другой путь, на который могут призвать Америку радикально настр! оенные американские конгрессмены и министры. Он сводится к совокупным мерам "просветительской работы" в области сепаратизма и национализма, особенно по отношению к Тибету и Тайваню. Отголоски такой политики уже начинают проявляться. Недавняя статья в Washington Post на тему "Свобода информации в Китае под угрозой со всех сторон" стала тому подтверждением. В ней, в частности, говорится, что Государственный департамент США прилагает все усилия, чтобы американские IT-компании защищали свободу слова в таких странах, как Китай, которые "мониторят" и фильтруют интернет-контент. Например, поисковая система Google блокирует большое число сайтов, ассоциированных с такими понятиями, как демократия, независимость Тибета или Тайваня, самоуправляемого острова, который Китай считает своим. Компания Yahoo была недавно обвинена в том, что два раза за последние месяцы проводила расследования для китайских властей, которые привели к арестам по политическим обвин! ениям. Можно описать еще очень много фактов, приводимых америк! анскими СМИ, о том, что в Китае со свободой слова не все в порядке.

Отдельных слов заслуживает отношение Белого дома к проблеме независимости Тайваня. Пока американское руководство занимает нейтральную позицию, провозглашая, что воссоединение Китая с Тайванем должно происходить мирным путем, хотя мирное урегулирование вряд ли возможно. При любой агрессии американцы тут же поставят туда свое вооружение, тем самым создав очаг нестабильности на границе Китая. Но стоит еще раз сказать, что США вряд ли применят военную агрессию против Китая напрямую и не будут работать на распад Китая. Это опасно для самих Соединенных Штатов, так как Китай является ядерной державой и последствия таких действий будут непредсказуемыми и неподконтрольными.

Для России же крайне важно искать свою выгоду из сложившейся ситуации и по возможности сохранять нейтралитет во взаимоотношениях США и Китая, равно как и не вмешиваться во внутренние дела обеих стран. У нас есть как геостратегические, так и ре! сурсные преимущества, которые сыграют решающую роль в этом конфликте.

Заново открывая СССР, Сурков порывает не только с ельцинской традицией избавления от "проклятого совка", но и с советской традицией избавления от "пережитков прошлого". Россия воспринимается отныне как государство, которому Советский Союз передал по наследству свое могущество: индустриальное и идеологическое.

Седьмого февраля 2006 года произошло событие, которое не должно было стать примечательным с точки зрения истории и философии. Заместитель руководителя администрации президента Владислав Сурков выступил перед слушателями Центра партийной учебы и подготовки кадров ВПП "Единая Россия". Однако случилось совсем другое: комментаторы зафиксировали серьезные идеологические сдвиги.

Основанная на отречении от недавнего прошлого, прежняя идеология Российской Федерация была идеологией процесса. В течение долгого времени данный процесс именовался "реформами". На самом деле он представлял собой движение из ниоткуда в никуда. Интенсивность этого движения увеличивалась только одним способом: окончательным стиранием координат начальной и конечной точки. В речи Суркова путинская Россия если и не достигла самосознания, то, по крайней мере, восприняла необходимость его достижения как проблему.

Система координат нашего бытия получила наконец свое ! определение. Безбрежная процессивность, посредством отсылки к которой определялось наше "здесь-бытие" со времен перестройки, уступила место диалектической поступательности: ельцинская эпоха была окончательно задвинута в прошлое, советская семидесятилетка получила частичную реабилитацию.

Главным же посылом сурковского выступления стала заявка на возвращение функциональной единицы "секретаря по идеологии", который являлся бы поставщиком эксклюзивного идеологического продукта. Линии партии со всеми ее будущими колебаниями.

Вперед в СССР?

Речь Суркова свидетельствует о намерении осуществить переоценку наследия Советского Союза, восприняв себя как его наследников: "Ни в коей мере Советский Союз не заслуживает какого-то огульного осуждения: это все наши ближайшие родственники, это все фактически мы сами".

Впервые со времен своего распада СССР удо! стоился статуса всемирно-исторического феномена из уст ! представ ителя "новой власти": "Советский Союз благодаря своим мощным идеологическим усилиям стимулировал освобождение колоний, ускорил гармонизацию социальных отношений в самих странах Запада и этим самым оказал благотворное влияние на мировой ход истории".

Однако, заново открывая СССР, Сурков порывает не только с ельцинской традицией избавления от "проклятого совка", но и с советской традицией избавления от "пережитков прошлого" (из которой непосредственно вырастает отношение к советской цивилизации, сложившееся в эпоху ЕБН). Соответственно Россия воспринимается отныне не только как "правопреемница" Советского Союза, но и как государство, которому последний передал по наследству свое могущество: индустриальное и идеологическое.

Сурков признает, что индустриальная инфраструктура РФ до сих пор остается советской, а уровень жизни пока не достиг показателей 1991 года. Помимо этого он констатирует, что "Сов! етский Союз тоже оперировал понятиями свободы и справедливости". В этом "тоже" чувствуется момент снисходительности: "нам самим не очень поздоровилось от этой работы". Однако тут же звучит оговорка: "…на весь мир эта мощная поддержка, как военная, материальная, так и просто моральная, оказала огромное влияние, о котором мы сегодня забываем".

В итоге, оттененные все еще необходимыми оговорками, очевидные вещи, высказанные Сурковым, принимают характер откровения. Неужели и впрямь речь идет если о не полной, то хотя бы частичной реабилитации Страны Советов? Чтобы ответить на этот вопрос, стоит раскрыть смысл сурковских оговорок. Да, действительно, говорит нам Сурков, СССР оставил нам индустриальное и идеологическое наследство, но лишь потому, что прекратил свое существование раньше, чем успел его пустить по ветру. То же самое можно сказать и относительно "свободы" и "справедливости", на! которых в речи Суркова делается особый акцент: эти принципы л! ишь пров озглашались, но так и не стали работать.

Итог закономерен: в 1990-е, которые воспринимаются как время агонии советской системы, они просто окончательно стали никому не нужны. Вкупе с неспособностью советской власти порождать "эффективную элиту" и решать "материальные вопросы" подобные факторы могут свидетельствовать только об одном: СССР был обречен.

"Советский Союз, - рассуждает Сурков, - был, безусловно, крупнейшим модернизационным проектом. Он уже нес в себе зачатки демократии, поскольку он ее декларировал и формулировал в словах. И рано или поздно эти слова должны были быть востребованы". Иначе говоря, то, что в Советском Союзе существовало лишь в виде словесных деклараций, теперь возникло на деле. Демократия погубила Страну Советов по логике магического заклинания: многократно произносимые фразы вдруг взяли да и материализовались.

Можно спорить с сурковскими суждениями об СССР, можно с ними соглашаться. Важно! другое: в выступлении Суркова содержится программа символической приватизации советского наследства. Не прошло и пятнадцати лет, как государственная бюрократия (благодаря одному из самых прозорливых своих представителей) поняла наконец, что без этой символической приватизации никогда не будет легитимной экономическая приватизация 1990-х годов.

В ельцинскую эпоху схватили то, что плохо лежало: советскую индустрию (парадоксальным образом так и оставшуюся "тяжелой" во всех смыслах этого слова). В "нулевые годы" пришла пора присвоить то, что может оказаться по-настоящему неподъемным: эфемерный груз "идеологической работы" по-советски (без освоения которой Россия так никогда и не станет цивилизованной наследницей советской цивилизации).

Пересмотр итогов?

Понимание того, что цивилизоваться "Эрефия" может только в том случае, если она осуществит символическую приватизацию советског! о наследства, составляет главное открытие Суркова. В отсутстви! и понима ния подобной необходимости состоит главный упрек Суркова руководству 1990-х (и в первую очередь Ельцину, имя которого легко читается между строк сурковского доклада): "…Остатки старой номенклатуры в рыночных условиях очень быстро сдружились с шустрыми самодеятельными коммерческими коллективами. Государственная власть везде отступала, это было бессистемное бегство от ответственности. Даже провозглашалось, что государство есть зло. Сейчас мы просто это забываем, но на полном серьезе декларировалось, что чем меньше государства, тем лучше. А сведи его к нулю, так вообще станет все хорошо. Естественно, этот вакуум заполнялся; естественно, что именно такие самодеятельные и амбициозные коммерческие руководители подменили собой в ряде случаев власть. Ни для кого не секрет, что целые министерства, регионы, партии находились под контролем отдельных финансовых групп <…>. То есть вместо того, чтобы двигаться к демократии, мы получили то, что справед! ливо названо олигархией".

Бессистемное бегство от ответственности помимо всего прочего означает неспособность видеть вызовы. Главный вызов, который ощущает Сурков, состоит в умелом (или, как принято говорить в соответствующих кругах, "грамотном") освоении и присвоении богатств советской эпохи. Сурков прекрасно отдает себе отчет: лиши эти богатства того символического ореола, который окружал их с самого начала, и они обратятся в ничто. Это почти уже произошло во времена рокировщика Ельцина. Достояние Советской республики было воспринято лишь как материальная ценность. Единственное предназначение материальных ценностей, лишенных символического наполнения, быть "легкой добычей". Чтобы они не лежали "мертвым грузом", их можно только украсть. Иной формулы их использования просто не существует.

Не принимая такого отношения к материальным ценностям бывшего социалистического отечества, Сурков вовс! е не принадлежит к числу ностальгирующих по временам развитой ! совдепии Напротив, скорее всего, ему, как и большинству представителей его поколения, причастных к "административному ресурсу", эти времена непонятны и чужды. Однако он прекрасно отдает себе отчет: лишить любые (советские здесь не исключение) ценности какого-либо смысла - значит сделать абсолютно неэффективным их использование. (Нельзя же эффективно использовать то, что сам считаешь "барахлом".)

Иными словами, Сурков такой же экономикоцентрист, как Чубайс, Гайдар и другие его предшественники из ельцинской когорты. Однако сурковский экономикоцентризм претерпел значительный (и потому легко заметный) апгрейд. Перед нами новая версия экономического мышления: экономика символических форм. Однако она никак не соотносится ни с пересмотром итогов приватизации (против этого Сурков категорически возражает: заплатите налоги - и спите спокойно), ни с метафизикой тасования духовных сущностей, бестелесных субстанций и прочих идеальных ! объектов.

Напротив, речь идет о том, чтобы окончательно легитимировать уже свершившееся перераспределение советских материальных ценностей. Чтобы это произошло, осталось сделать самую малость: приватизировать смысл "добра", накопленного соввластью.

Школа политстиля

Нужно отметить, что логика приватизации смысла распространяется не только на экономические, но и на политические авуары распавшейся империи. В последнем случае Сурков учит, как с ними обращаться "на личном примере". Его выступление содержит два важных стилистических заимствования, которые становятся важными атрибутами его политстиля.

Первое стилистическое заимствование - самокритика и критика собственного поколения. В ней легко угадывается старый сталинский мотив "головокружения от успехов". Сурков, в частности, сетует на то, что страна живет "между наследством и авансом". Рефреном выступает сожаление по поводу оставшихся не! решенными задач и ничем не подкрепленной гордыни: "Нет! ни одно го крупного экономического или социального достижения, которое совершило бы наше с вами поколение. Об этом надо помнить. Уже и апломб появился, уже и миллиардер на миллиардере сидит и миллиардером погоняет и говорит <…>. Миллионеров вообще девать некуда. Люди настолько горды, как будто порох изобрели. Но они ничего не изобрели".

Помимо сталинского "головокружения" в арсенале Суркова оказывается еще один заимствованный ход. Он связан с хрущевским мотивом "разоблачения культа", сопровождающимся, как водится, последующим устранением связанных с ним "перегибов" и "извращений". Впрочем, в применении этого заимствования есть известная доля изобретательности. Подвергается "разоблачению" не просто непосредственный предшественник Путина, даже не просто двойник Хрущева в советской и постсоветской политике. Воскресший, в отличие от Никиты, после политической смерти Ельцин стал "удвоенным Хрущевым&qu! ot;: действующим не только "за себя", но и "за того парня".

Чуть ли не дословно воспроизводя риторику знаменитого хрущевского доклада, Сурков впервые откровенно признает нелегитимность культа "первого президента", основанного на "искажении идей демократии". "Вместо общественной дискуссии мы получили сплошные придворные интриги. Мы получили манипуляцию вместо представительства. Мы помним выборы 1996 года… когда между турами вдруг в некоторых регионах сказочным образом поменялись предпочтения. <…> Комментировать то, как это произошло, мы с вами не будем: понимаем как. Более того, это публично оправдывалось. Вот что пишет корреспондент Washington Post в 1997 году: один из известных российских либералов "сказал мне, что любые нарушения в ходе избирательной кампании были оправданы. Если прожили 75 лет при коммунизме, как далеко вы пойдете, чтобы не допустить его возвращения? - спросил он&quo! t;. Нельзя не повторить: "Любые нарушения в ходе и! збирател ьной кампании были оправданы". Говорится публично представителям иностранной прессы. <…> И вот эти люди нас сегодня учат демократии. <…> Если тогда была демократия, тогда я не знаю, что такое демократия".

Анализируя сталинско-хрущевские реминисценции сурковского доклада, понимаешь, что приватизация смысла советской политики не прошла даром. Новая бюрократия нашла наконец, у кого учиться. Обретя, таким образом, школу политстиля.

Впрочем, кажется, только в случае с Сурковым это обретение явилось самостоятельным и осознанным выбором.

Нация агитаторов

Многие обратили внимание на то, что в сурковском выступлении многое свидетельствует об идеологическом дрейфе. Однако самое важное не в том, что установки изменились, а в том, что именно трансформировалось.

А трансформировалось отношение к идеологии. Теперь идеология вновь стала предметом приложения усилий, область совершенно определ! енной работы. Работа - это серьезно. Она требует ответственности. Ответственность, в свою очередь, выступает эвфемизмом политического надзора. Отныне в качестве задачи политики вновь становится создание идеологической (словесной) реальности (возможность которой связана с бдительным удержанием "реалий" в слове).

В отличие от горбачевской "гласности" (и тем более ельцинской "свободы слова") ответственность обозначает просто саму возможность говорения. Она означает необходимость ответа. Ответом более не может служить простой набор слов (символизировавший в эпоху перестройки "глас народа"), или "базар" (воплощающий во времена Ельцина криминал зарвавшихся "понятий"). Речь идет о культивировании сознательного отношения к слову, причем это сознательное отношение имеет характер политической решимости. Адресат выступления Суркова не партийная аудитория "Един! ой России"; его "партией" являются те, для кого! сознате льное отношение к слову может быть предметом культивации.

Вместе с этой культивацией будут культивированы и они сами, "поскольку по мере развития демократии сила силы сменяется на силу слова, прошу развивать возможности для нашей пропаганды в каждом регионе. <…> Нужно создавать целый класс агитаторов, которые способны примерно, хотя бы как я сегодня, изложить наши позиции, обсудить, подискутировать. Развивайте внутреннюю дискуссию, не стесняйтесь обсуждать между собой, если что-то непонятно, спорьте. Конечно, не в ущерб партийной дисциплине. <…> Если вы не будете спорить между собой, как вы сможете переубедить других, я не очень себе это представляю. Забудьте о том, правые вы или левые. Партия общенациональная, и здесь синтезированы, как и в обществе, разные интересы. И у нас есть место и бизнесменам, и рабочим, и учителям, и врачам, и военным - всем".

Обретение "Единой Россией" общенационального статуса непосредст! венно совпадает с конструированием нации. Из кого она состоит? Кому суждено выступить ее "базовым элементом" (и воплотить все ее "основные инстинкты")? И что "собственно национального" в этой нации? Наконец, кто выражает в себе нечто среднее между "правым" и "левым", "бизнесменом" и "рабочим"? Следуя мысли Суркова, это "агитатор", пропагандист и живое воплощение демократических идей. "Партийная дискуссия, - говорит Сурков, - должна развиваться. Если ее не будет в партии, то ее не будет и вовне". Без партии нет дискуссии, без дискуссии нет демократии, без демократии нет нации. Российская нация в данном случае не что иное, как нация "агитаторов". Призыв к партии стать фабрикой агитаторов есть одновременно попытка постулировать идентичность нового гражданина (или нового "среднего человека", по Ортеге-и-Гассету).

Субъективный выбор образцового! "агитатора" ("нужно создавать целый класс агит! аторов, которые способны примерно, хотя бы как я сегодня, изложить наши позиции, обсудить, подискутировать") заключается при этом в представлении о том, что демократия комфортна. "Мне кажется, - заявляет Сурков, - в демократическом обществе жить все-таки комфортнее. Может быть, я субъективно рассуждаю. Но мне кажется, оно более приятно для жизни".

Подчеркивается, что эти слова выражают лишь "частное мнение" (idios logos). Однако не будем забывать о том, что именно "частное мнение" составляет форму гражданского самосознания. Это единственное, в чем оно, говоря языком Гегеля, "находит свое определение". Более того, это единственное, за что гражданин может нести ответственность.

Невыносимая комфортность бытия

Итак, новая эпоха не просто требует нового мировоззрения, но и начинается с возвращения (если угодно, даже "второго пришествия") сознательности. Сознательность дарует возможность обретения экзис! тенциальной и политической (или, если угодно, экзистенциально-политической) суверенности. Конечно, можно сказать, что в любом возвращении есть что-то пародийное и даже "фарсовое", однако совершенно точно возвращение полностью отменяет то, к чему возвращаются. Замыкаясь, круг становится спиралью.

Именно поэтому содержание сознания гражданина "новой России" в корне отличается от содержания сознания гражданина Страны Советов. Несущей конструкцией менталитета теперь уже бывшего "дорогого россиянина" должны стать представления о комфорте: удобно или не очень. Иными словами, чтобы обладать демократическим сознанием, гражданин должен уметь отличать комфортное от дискомфортного, приятное от противного, удовольствие от неудовольствия. Ясно, что для многих это умение оборачивается незаменимым навыком отличать редьку от хрена. Однако важна именно возможность проводить различия, в ней-то и заключен самый цимес.

Вопреки Дж.С! .Миллю, демократия удовлетворительна не потому, ! что удов летворяет, а пока удовлетворяет. "Ну и кому, - вопрошает Сурков по поводу причин распада Советского Союза, - нужна была такая империя, которая не могла дать своим гражданам ни хлеба, ни зрелищ? Вполне естественно, что она распалась". Отметим про себя, что это вполне резонный вопрос, однако резонен он только с точки зрения отождествления демократии с "потребительским обществом". В Советском Союзе перспективы подобного отождествления избегали до последнего, вплоть до прихода к власти Горбачева (на первых порах тоже декларировавшего принципы советской аскезы).

Гражданское сознание советского человека не было потребительским. Это значит, оно не сводилось к мировоззрению, основанному на онтологии максимизации удобств. Напротив, социалистическая сознательность была замешана на подозрительном отношении к потаканию потребностям. В том числе и самым "естественным". Существом, подчинившим свою жизнь удовлетворению "естественных&qu! ot; потребностей, должен был стать в глазах советского человека западный homo oeconomicus. Возникший в эпоху Нового времени, homo oeconomicus, с одной стороны, воплощал порочный физиологизм, животность, а с другой - казался совершенно искусственным именно с точки зрения своего "естества", более близкого к плодожорке, нежели к человеку-с-большой-буквы. Последний должен был руководствоваться ценностями духа и сводить свое существование к тому, чтобы постоянно раздавливать в себе животное - как гадину.

Кризис "советского образа жизни" в эпоху зрелой перестройки совпал с реабилитацией потребностей и потребления. В ходу оказался лозунг о невозможности переделать "человеческую природу", обернувшийся твердой санкцией на одобрение наиболее животных качеств и проявлений. Были запущены вначале провезенные контрабандой, а потом спешно экспортированные с Запада "машины желания": "Мы тоже люди, мы тоже! хотим. И секс у нас должен быть. Чтоб все, как у людей".! Заемные "техники" оказались очень быстро усвоенными. В итоге в головы бывших советских людей оказался накрепко вбит принцип: нет ничего более "естественного", чем потреблять и получать от этого удовольствие.

Современная демократия в России - прямая наследница перестроечной. Как и детище Горбачева, она является демократией потребительского удовольствия. Поэтому в том, каким образом описал Сурков преимущества демократического правления, нет ничего удивительного. Это даже нельзя назвать проговоркой. Демократия - это выбор. Причем выбор безусловно политический. Однако политика подобного выбора полностью ограничена политикой потребления, а политические возможности, которые он открывает, - потребительскими возможностями.

Проще говоря, выбор совершается в супермаркете, ресторане, салоне красоты, ночном клубе. Выбирать можно между телевизионными каналами, популярными брендами, диджеями, блокбастерами, музыкальными исполнителями, глянцевыми изда! ниями, Устиновой и Дашковой, Дэном Брауном и Паоло Коэльо, Пугачевой и Киркоровым, "Сбарро" и "Макдональдсом", "МК" и "Комсомолкой", "Мегой" и "Ашаном". Чем меньше различий, тем более захватывающим делается их поиск: теперь их не десять - их намного больше.

Упразднение реальности

Но чем больше различий, тем более виртуальными они становятся. Потребительское удовольствие - это удовольствие от виртуализации жизни. Удовлетворение от демократии - удовлетворение от превращения выбора виртуальности в сознательный политический выбор. Демократическое правление, понятое как практика насаждения комфортного существования, открывает человеку переливающееся радужными огнями царство виртуальных различий. Однако за пределами, на которые распространяется принцип удовольствия, эта демократия кончается. "По ту сторону" принципа удовольствия она представляется кар! точным домиком: тронь - и его больше нет.

Не сложно дога! даться, что "потустороннее царство", раскинувшееся за пределами виртуального мира, и есть пустынное (привет Жижеку!) царство реальности. Последняя вообще-то крайне "неудобна", и неудивительно - ведь создана она вовсе не "для блаженства". Все свои неприятные свойства реальность проявляет, когда от нее это менее всего ждут. Забывая о том, что она вообще существует. При этом, что бы мы ни хотели выбрать, "в конечном счете" выбирать нам приходится именно реальный мир. Однако российская демократия никак не соотносится с этим выбором. Именно поэтому демократия в России вряд ли будет иметь какое-то отношение к реальности. Реальность в ней в лучшем случае испаряется, в худшем - подвергается истреблению.

В этой постановке вопроса давно уже нет ничего нового. Однако никогда она не выражалась настолько откровенно, как сейчас у Суркова. "…Демократическое общество, по моему мнению, сверхидеологизировано, куда более идео! логизировано, чем тоталитарное, где страх заменяет идею. Поскольку там, где сила силы убывает, там возрастает сила слова". И далее, в конце выступления, Сурков возвращается к идее "информационной борьбы": "Россия, на мой взгляд, станет суверенной демократией. <…> Есть ли абсолютная уверенность в том, что все будет так? Абсолютной, конечно, нет. И это благодушие, что у нас стабильность, у нас это, у нас то… Иногда даже с партийцами говоришь: "Что вы не боретесь с оппонентами у себя в области?" - "Ну мы же выше борьбы, мы будем делами что-то там доказывать…". Коллеги, отсылаю к началу своей лекции: по мере развития демократии информационная борьба обостряется. Борьба за умы. Хорошо бы это понимать и не надеяться на то, что вегетарианство и непротивление отправят нас в рай. Ничего подобного".

Обозначая перспективу обострения информационной борьбы по мере развития демократии, Сурков вновь оказ! ывается верен своему выбору советской школы политстиля. В сурк! овском т езисе ощутимо присутствует не столько даже сталинское "обострение классовой борьбы по мере продвижения к социализму", сколько шестидесятническое перетолкование фразы "вождя народов": острота борьбы со сталинизмом есть борьба за искушенность "сердец и умов".

Сделав (точнее, просто воспроизведя) ставку на подобную искушенность, Сурков испытал на себе соблазн превращения в "секретаря по идеологии" от интеллигенции. Однако, будучи удовольствием для искушенных, роль идеолога оказалась сопряженной со значительными издержками: реальность стала исчезать из виду. Опять-таки в самый неподходящий момент.

Возвращаясь, она уже не казалось реальностью, а только лишь происками идеологических оппонентов: "партии олигархического реванша" и "партии политической реставрации". В манере маоцзедуновской пропаганды Сурков называет первую "партией одного шага назад", вторую - "п! артией двух шагов назад". Кого он относит к олигархам, и так ясно. Суждения о второй партии интереснее. Речь идет о неких "национал-изоляционистах", которые, придя к власти, восстановят "худшую копию советского, недосоветского, бюрократического государства".

Реальность, однако, совсем в другом: "худшая копия" давно восстановлена. Ей стала современная "Эрефия" как способ, с помощью которого произошло превращение советской бюрократии в постсоветскую. В ходе этой трансформации бюрократы всех уровней - от жэковского до федерального - исполнили мечту, которую втайне лелеяли с хрущевских времен (и не смогли осуществить даже при Ельцине).

Они стали партией власти.

Отправив в изгнание не ставших "своими" олигархов, партия власти не порушила, а достроила олигархическую вертикаль 1990-х. В итоге экономика "Эрефии" так и не стала национальной. Объединение бюрократии в "Е! диную Россию" лишь усилило этнопрофессиональное размежева! ние: чин овничество превратилось в титульную нацию страны, как и прежде стесняющейся собственной идентичности.

За темным контуром этой реальности скрывается реальность-двойник, в которой Россия предназначается русским. Высвечиваясь временами из-за диска первой реальности, вторая реальность, подобно таинственной сестре двойной звезды, ужасает и вызывает интерес.

Но это предмет уже совсем другого исследования…