Аналитика, эссе, интервью в Русском Журнале Аналитика, эссе, интервью

Господство Запада над миром имеет исключительно духовные, гуманитарные основания. Всякий, кто говорит о бездуховности Запада, будет всегда заблуждаться насчет своих возможностей, будет не в состоянии ни поставить проблему Запада и России, ни решить ее.

Настоящий патриот не тот, кто гордится собой, исподтишка показывая кукиш сильному, не тот, кто, как моська, лает на слона и тихонько лелеет мечту дождаться, когда у врага случатся неприятности, чтобы "толкнуть слабого". Настоящий патриот должен сознавать всю серьезность и масштабность проблемы мирового лидерства и, прежде всего, правильно ее ставить.

Одним из самых прочно укорененных предрассудков нашей патриотической интеллигенции является предрассудок о чуждости материалистическому Западу всей гуманитарной проблематики.

Как только не называют западную цивилизацию: и бездуховной, и потребительской, и механистической.... Запад рассматривается как античеловеческая, антигуманистическая цивилизация, воплощающее все самое низкое, топящее в себе все высокие устремления, все ценности и идеалы. Запад навязывает всем свои низкие стандарты, открывая путь к деградации всего, кроме тела и низших потребностей, спекулируя на них. Он ведет территориальную, планета! рную и историческую экспансию. Вниз всегда идти легче, чем вверх, вот все человечество постепенно и увлекается Западом в пропасть. Недаром он и называется Запад - закат.

Все хорошее рождалось на Востоке, а гибло на Западе, с Востока свет, с Запада - тьма. Залог его могущества в том же, в чем и залог могущества зла и Сатаны. Чтобы следовать им, не нужны духовные усилия, наоборот, нужно максимально освободить себя от всех обязательств и ответственности. Запад навязывал себя миру через экономические и потребительские стандарты; в крайнем случае, когда сопротивление духа бывает велико, - через физическую силу. Кто не будет соблазнен золотым тельцом - будет изнасилован, но в любом случае - покорен.

О том, откуда родом все эти характеристики, - вопрос отдельный, и мы его обязательно исследуем. Нам же важно сейчас показать, что эти предрассудки не имеют никакого отношения к действительности.

Все разговоры о том, что Запад господствует благодаря экономической мощи! , что соблазняет всех иных потребительской культурой, изобильн! ой матер иальной жизнью, основаны на желании польстить себе и не соответствуют историческим фактам. Вплоть до XVIII века Восток в целом было богаче Запада. Именно там по преданию находился библейский рай, именно здесь правили могущественные цари, фараоны и императоры. Именно восточный дворец был синонимом роскоши и разврата, именно восточный рынок был синонимом "рыночной экономики", именно здесь пролегали великие шелковые и иные торговые пути. Как греки были нищими в сравнении с Персией, так позже Европа Крестовых походов была нищей в сравнении с Османской империей, Индией, Китаем.

Мнение о том, что величие Запада основано на военной силе, так же легко опровергается историческими фактами. Восток был зачастую сильнее Запада, и Запад не захватывался и не разорялся Востоком только потому, что в нем видели дикую нищую пустыню, в отличие от обильного и солнечного Востока. Во всяком случае, войны велись постоянно и с переменным успехом, о каком-то постоянном превосхо! дстве, раз и навсегда захваченной инициативе говорить не приходится. И так вплоть до XVI-XVII веков - периода колонизации.

А вот о духовном лидерстве Запада как раз можно говорить с момента его рождения в Греции и с Возрождения в Европе. Именно дух обеспечил Греции победу над Персией. Именно греческий дух вел Александра Македонского и через него был распространен на всю "ойкумену".

Именно греческая ученость была образцом для римлян. Именно наследниками эллинистического мира и Рима видела себя Византия. Именно от греков набирались мудрости и арабы, через которых потом Европа заново познакомилась со своими же истоками после Крестовых походов.

Именно на основе возрождения прежней греко-римской философии стали возможны научные открытия Нового времени, успехи в технике, научно-техническая революция, вслед за ней военное и экономическое господство над всем миром, продолжающиеся и по сей день.

Господство Запада (и Америки как квинтэссенции Запа! да) над планетой имеет исключительно духовные, гуманитарные ос! нования. Всякий, кто говорит о бездуховности Запада, извращает дело с точностью до наоборот и будет всегда заблуждаться насчет своих возможностей, будет не в состоянии ни поставить проблему Запада и России, ни решить ее.

Мы хотим правильно поставить проблему и решить ее, а, значит, для начала мы должны вернуться к точке размежевания Востока и Запада и понять, как Запад действительно себя идентифицировал.

Впервые Запад осознал себя Западом после победы Греции в войне с Персией. Военное поражение, нанесенное Персии, было на самом деле чудом. Ведь Персия покорила почти всю известную тогда грекам вселенную, ойкумену, уже одно это должно было сломить дух. Персидская армия была единой, а греческие полисы раздроблены, Персия была богаче, в ее распоряжении были и все людские ресурсы покоренных стран. Тем не менее несколько побед греков над персами всерьез заставили задуматься о причинах превосходства.

И сразу стало ясно, что "кадры решают все". Основным разли! чием было различие в качестве "человеческого материала", в гуманитарном превосходстве греков над персами. У греков - хитрый военачальник-стратег, обученный правилам вдохновляющей риторики, философски и технически образованный, интеллектуал. У персов - умеющий только казнить и миловать держиморда. У греков воины, свободные, да еще и желающие умереть за свою свободу, суверены духа, у персов идущие из-под палки, ненавидящие начальников рабы, безынициативные исполнители.

Это разделение на "западную свободу и восточное деспотическое рабство", появившееся 2,5 тысячи лет назад, стало матрицей, в которую до сих пор упаковывают и политику, и идеологию, и науку, и искусство в самых различных масштабах.

Что, однако, означают эта "свобода" и это "рабство"? Какие процессы предшествовали греческой победе? Что происходило в Греции в течение трехсот лет, когда создавался невиданный качественный "человеческий материал", в результ! ате чего каждый грек стал "стоить" сотен и даже тыся! ч единиц персов?

У нас привыкли воспринимать слово "свобода" как нечто простое и легкое, как нечто естественное. То есть человек свободен от рождения, а дальше, в процессе жизни, его свобода может либо сохраняться (в лучшем случае), либо убывать и ограничиваться. Если ограничения существуют, то с ними надо бороться и возвращать себе свободу.

На самом деле, конечно, никакой свободы от рождения у человека нет. С тем, что у человека есть от природы, от рождения, человек даже и выжить больше, чем несколько часов, не может. Все человеческое в человеке обеспечивается семьей, обществом и т.д. Свобода как высшее проявление духа, тем более, максимально далека от природы и существует скорее как исключение, нежели как правило. Даже у отдельных личностей она проявляется в редкие моменты жизни, а как общественный феномен существует в результате долгого духовного труда нескольких поколений, как и было в случае с древними греками.

Пространство свободы каждого из них обр! еталось через освобождение своего духа для самого духа, то есть для самого важного, что у духа есть. Когда восточный факир, а ими была наводнена древняя Эллада, отрезал себе палец и усилием духа в течение нескольких часов заживлял рану, это означало для грека, что дух используется не по назначению, что это подобно стрельбе из пушки по воробьям, что негоже тратить годы жизни на соответствующие тренировки по заживлению пальца, когда лучше просто приложить к ране какую-нибудь траву, забыть о ней, а сэкономленное время потратить на то, что более достойно духа.

Когда сегодня, спустя 2,5 тысячи лет, современный человек видит все того же индийского гуру, который путем десятилетних тренировок научается за час заживлять на себе раны или не чувствовать боль, он приходит в восторг и даже отрекается от западной цивилизации в пользу "восточной духовности". Но на самом деле подлинные чудеса демонстрирует как раз западная цивилизация: она может не только заживлять раны, сп! асать от гангрены, она победила холеру и чуму. Никакой индийск! ий йог н е может встать посреди Лондона, а через пять часов оказаться в Дели. Но западный человек с помощью самолета запросто может это сделать. Многие гуру хвастаются, что разговаривают с духами и видят их (правда, их разговоров никто не слышит), но зато все люди западной цивилизации на расстоянии в несколько тысяч километров видят и слышат друг друга с помощью телевизоров и телефонов.

Парадокс, но именно нынешний западный человек, имея за спиной очевидные преимущества "чудес техники" над чудесами восточных факиров, идет в "паломничество на Восток". А вот древний грек, который еще не имел возможности увидеть, что вырастет из "западного духа", который не мог еще предъявить восточному йогу ни телевизоров, ни самолетов, ни мобильных телефонов, тем не менее уже тогда ощущал себя более свободным, более исторически правым, более благородным, более духовно высоким.

Конечно, то, что сказано выше, не исчерпывает сложный комплекс феноменов, присущих с! пецифическому греческому (западному) духу. Взять, например, такой феномен, как язык, слово, логос. Для восточного человека слова - это сотрясание воздуха, это нечто мимолетное, это "всего лишь слова". Слова и речи используются для того, чтобы что-то скрыть, запутать, для того, чтобы получить временное ситуативное преимущество. Слова могут использоваться для восхваления и соблазнения, для просьб и приказов, но в любом случае роль языка - подчиненная.

Совсем иное отношение к слову было у греков. Как это ни парадоксально, для них Логос - это самое стабильное, что есть в хаотическом мире. Все меняется, Логос остается, поэтому человек должен быть, если он хочет быть твердым, послушен Логосу, поэтому человек, если он хочет быть мужественным, должен не манипулировать словами, а держать слово. Держание слова, в свою очередь, запускает механизм подтверждения взаимных ожиданий, включает положительную обратную связь и увеличивает взаимное доверие членов общества, что с! казывается и на политике, и на экономике. Но главное в Логосе ! - это ег о способность не путать и скрывать, а способность открывать. Для грека Логос - то, что открывает все сущие вещи.

Интерпретация Логоса как открывающего начала нацеливает грека на познание всего сущего "так-как-оно-есть-на-самом-деле". Между человеком и сущим нет никаких искажающих преград, точнее, они есть, но они могут быть преодолены. Важно, что принципиально человек есть тот, кто может знать истину. Истина интерпретируется как открытость, откровенность. Открытость всего сущего для человека и откровенность человека по отношению к сущему и к другому человеку. Это бесконечно далеко от восточных хитростей и дипломатий, от восточных лести и наушничества. Это бесконечно далеко от восточного представления о том, что мир лежит во зле и что вместо истины нам дана сплошная "кажимость". Поэтому понятно, что на Востоке может быть бесконечное количество мудростей и мудрецов, ведь каждый из них - автор новой иллюзии, нового обмана. Для греков впервые во всей ис! тории это оказалось неприемлемо, и они первыми выдвинули идеал, если так можно выразиться, "объективного познания".

Восточных гуру называли мудрецами, софос. Греческие же мыслители называли себя философос - любителями мудрости. Различие здесь примерно такое же, как различие между пьяницей и ценителем вин. Один вливает в себя все подряд без разбора и ценит не вино, а опьянение. Другой дегустирует, выстраивает иерархии относительно соответствия данного напитка не чему-то внешнему, типа опьянения, а самой сущности вина.

Коль скоро феномен можно познавать таким, какой он есть, из него самого (теория), коль скоро можно выстраивать иерархию знания в зависимости от того, насколько нечто не есть оно само, возникает возможность упорядочивания и трансляции порядка другому человеку через открывающий Логос. Если восточный мудрец был просто опытным и свои практические умения, свой опыт он мог передать, разве что заставляя учеников пройти тем же изнурительным путем,! что прошел сам, то западный ученый мог передать ученику посре! дством Л огоса готовый результат вместе с кратчайшим путем ("метод" по-гречески - "путь") к нему. Это называлось "технэ" - техника.

Наука и техника исконно есть греческое и западное, в любой науке и шагу нельзя ступить без греческих терминов, равно как и методологии науки как таковой. Но все то, что называется научно-техническим прогрессом, базировалось на освобождении себя для "сущего-как-оно-есть", на истине как открытости, на независящем от практических потребностей созерцании (теории), на открывающем Логосе. В основе "технического" лежало, как говорят, "гуманитарное", в основе "физики" - "лирика", а если быть более точным - "мета-физика".

Слово "идея" когда-то было непривычным для греческого уха. Греки знали слово "эйдос" - "вид". Платон намеренно ввел неологизм, чтобы обратить на него внимание как на центральный момент своего мышления. Со временем, ! по выражению В.Маяковского, слово "затерлось", вошло в привычку, изветшало, "как платье". Сегодня трудно представить себе даже очень необразованного человека, который бы вообще мог обойтись без слова "идея". Даже глупые американские подростки говорят: "У меня есть идея", и если это слово бы вдруг было табуировано, они бы чувствовали себя как без рук.

Идея - это нечто общее неким вещам. Например, все общее, что есть у всех столов. Естественно, никто никогда не имел в восприятии все столы и не имел возможности сравнивать их. Общее есть сразу и в одном. Столы могут быть оловянными, деревянными, стеклянными, круглыми, квадратными и прочее, но главное - что они есть рудимент или икона алтаря для полагания пищи человеку, так же как на алтаре пища приносится богу. Главное - в вещи ее функциональность, ее "для чего". Все "для чего" отсылают друг к другу (все для чего-то: трава для коровы, корова для молока, молоко дл! я здоровья...).

Мир идей, мир сцеплений всех "для ч! его" ; образует койнон (единое) идей. А над всеми идеями высится Идея Блага, Агафон, то есть собственно идея "длячегойности", полезности. От этой Идеи Блага Платона через всю западную философию идет путь к понятию "ценности", центральному для Ницше и неокантианства, модных в начале XX века. Превращение полезности в значимость - отдельная тема; важно же, что слово "ценность" западного происхождения. Поэтому когда говорят об общечеловеческих, исламских или христианских ценностях, то уже перетолковывают и смотрят на все с западной колокольни. Когда в XX веке началась культурологическая война в защиту ценностей разных культур против западных ценностей, в этом не было и нет ничего, кроме недоразумения.

То же самое можно сказать и обо всех других случаях использования западного дискурса для войны с самим же Западом.

Например, когда говорят, что "Запад объективен, а не субъективен", то забывают или не знают, что слово "субъек! т" было создано Декартом и теории субъективности прорабатывались затем Спинозой, Лейбницем, Кантом, Фихте, Шеллингом, Гегелем, Ницше. И все это представляет единую традицию, в том числе и Ницше, несмотря, а скорее даже благодаря переворачиванию и радикализации проблематики Декарта.

Когда говорят, что "Запад рационален, а не эмоционален", то забывают или не знают, что все "психологии" и "теории души" были проработаны уже у Аристотеля. Что теория аффектов была проработана у Спинозы, теория эмоций в английской философии, что все "новаторство" Фрейда, Юнга и весь расцвет психологической проблематики в XX веке - это, прежде всего, западное явление!

Когда ищут, например, "призвание России и русскую идею" тоже, в конце концов, забывают или не знают, что концепция "призвания" была рождена в протестантской теологии Лютера, конститутивной для Запада, если верить Веберу. А слово "идея", как уже было! сказано, выдумано Платоном - одним из отцов-основателей всего! западно европейского мира. Об этом надлежит вспоминать всякий раз, когда кто-то ругает Запад за его "материализм", а Россию называет "идеократической цивилизацией". Да, слово "материя" тоже западное (из Аристотеля), но это не отменяет того, что идеализм - это вообще сущность Запада.

Когда Запад ругают за антигуманизм, то забывают или не знают, что слово "гуманизм" было создано в Древнем Риме, возродилось в эпоху Возрождения и с тех пор неустанно наполнялось новыми смыслами, вплоть до марксистской и экзистенциалистской интерпретации гуманизма.

Учение Маркса, западное по своему происхождению и сути, возможно, самое западное, поскольку ставит развитие всей культуры (надстройки) общества в зависимость от развития техники (производительных сил), захватило не только Запад, но и Россию, Китай, Корею, Индию, Африку, Южную Америку. Там марксизм был знамением антизападных, антиамериканских движений. В другом виде марксизм проник и в сам Запа! д. Это социализм, тредюнионизм, левизна всех видов, это интернационализм, мода на политкорректность.

Все разговоры о том, что каждый имеет право на свой голос, и негр, и гей, и солдат, и моряк, и сумасшедший, и заключенный, и женщина, и чеченец, и любой представитель любого меньшинства - все это западное явление. Когда Э.Саид дерзко в книге "Ориентализм" писал о том, что Запад не понимает Востока и репрессирует его уже на уровне дискурса, то это придумал не сам Восток. Этот постмодернизм создавал Деррида и другие французские интеллектуалы в Париже, да и сам Саид больше промышлял по американским университетам, чем жил в родной Палестине.

Мы мыслим на языке Запада, все человечество мыслит на западном языке. Нет, каждый может коммуницировать на арабском, японском и даже мумбу-юмбу. Но когда он начинает коммуницировать по поводу коммуникации, он переходит на метаязык, язык западный. Каждый может познавать на своем урду или хинди, но когда он начинает позна! вать познание, когда он начинает объяснять, он переходит на ка! тегории, на понятия, на метаязык, то переходит на западный язык. Запад владеет миром через дискурс, через правила и категории. А разве язык экономики во всем мире с ее инвестициями и инфляциями не западный? Другого нет. А язык политики с ее демократиями, разделениями властей, выборами? И так в каждой хоть гуманитарной, хоть естественной дисциплине!

Но и это еще не все. Запад ненавязчиво правит миром через саму используемую технику. Абсолютная глупость считать, что техника - это "только средство", которое-де можно использовать как во благо, так и во зло, что она инструмент, она нейтральна. Как уже было сказано, техника родилась в особом мире и требует для себя особой онтологии, которую и воспроизводит.

Китайцы когда-то провозгласили лозунг "Модернизация без вестернизации!", но они не ответили на вопрос, как такое возможно. Если еще про газету, например, можно сказать, что написанное в ней, ее контент, может быть западным и восточным, а сама она "н! ейтральное средство", просто бумага (хотя, конечно, это не так, как показал Маклюэн, газета модернизирует зрение, другие чувства, мышление и проч.), то, например, про такое техническое "средство", как Интернет, вообще никто не рискнет сказать, что это нечто "нейтральное" и никак не изменяющее человека. Тем не менее интернет - главное оружие и средство коммуникации всех сетевых структур арабских террористов, воюющих с США, родиной интернета. И дело не в том, что они взяли оружие у врага и повернули против него же себе на пользу, а в том, что именно тогда, когда они взяли оружие врага, они уже проиграли.

Хорошо, что по миру прошел блокбастер "Властелин колец", он помогает объяснять сущность техники вообще. Кольцо всевластия не только управляет всеми кольцами, которые раздали разной живности, но оно принадлежит своему господину и все время стремится к нему. Им нельзя владеть, хотя это самое сильное искушение. Только оно владеет т! обой, пока ты им "владеешь". И, владея тобой, оно из! меняет т ебя, ведет к тому миру, в котором было порождено.

Техника завладевает человеком, когда он ее использует, он не только освобождается с помощью нее, чтобы потом, если его лишить техники, резко почувствовать несвободу на контрасте (попробуйте отобрать на один день у бизнесмена мобильник - и он почувствует себя инвалидом, а ведь несколько лет назад он делал бизнес без него). Этот глоток свободы, предлагаемой техникой, как доза героина: от дозы трудно отказаться, ломки чудовищны. И люди работают, пускаются во все тяжкие, чтобы приобретать новые машины, дивайсы, апгрейд. Техника подсаживает на "свободу".

Техника изменяет сознание, и даже более того - создает само сознание как особый орган (ибо сознание не нечто натуральное, то, что в "голове", а просто особый философский конструкт). Техника учит с собой обращаться. Человек сначала становится придатком техники, потом сам становить чем-то техническим. Ему необходим ремонт, лечение химическими препарат! ами, сначала у него искусственные зубы, искусственная пища, потом искусственная иммунная система, сейчас в некоторых фирмах уже начали практиковать вживление чипов в голову, пока добровольно. Кто-то уже меняет пол, пересаживает органы, скоро будут выбирать себе генетику, обслуживаться "умными бактериями"...

Все это Запад. Но люди при этом будут молиться Будде или Шишиге и гордиться тем, что "сохраняют самобытную культуру" или "религию" (кстати, западные слова).

Послушайте, что говорит ведущий американский фантаст, интеллектуал и сознательный западофил Ральф Петерс: "Светские и религиозные революционеры нашего столетия (XX - Перев.) делали одинаковую ошибку, воображая, что рабочие всего мира или верующие просто не могут дождаться вечера, чтобы скорее прийти домой и начать изучать Маркса или Коран. На самом деле и Джон Сикспэк, и Иван Типичный, и Али Куат предпочтут "Бэйвотч". Америка поняла это и сумела блестяще! применить свое знание.

Наше культурное могущество нане! сет ущер б тем культурам, которые не сможет подорвать. Не существует "достойного соперника" в культурной (или военной) области. Наша культурная империя привлекает все больше мужчин и женщин повсюду. И они платят за привилегию потери иллюзий. Американская культура подвергается критике за непостоянство, за свою "одноразовую" продукцию. Но в этом ее сила. Все предыдущие культуры пытались найти идеал, достигнув которого, можно было бы пребывать в состоянии статического совершенства. Американская культура есть культура средств, а не цели - динамический процесс, который создает, разрушает и опять создает. Если неустойчивы наши труды, то таковыми являются и величайшие дары жизни - страсть, красота, прозрачность света в зимний полдень, да даже и сама жизнь. Американская культура - живая.

Яркость, жизненность находят отражение в нашей военной силе; мы не ищем ультимативных решений - только постоянное улучшение. Все предшествующие культуры как в общем, так и в военно! м плане стремились достигнуть идеальной формы жизни и зацементировать ее. Американцы, как в форме, так и без, всегда предпочитали перемены (отдельные индивидуумы им противились, и их консерватизм был здоровым ограничением национальных крайностей и излишеств). Американская культура есть культура бесстрашных.

Наша культура также является первой, действующей на включение, а не на исключение. Фильмы, наиболее презираемые интеллектуальной элитой, показывающие крайнюю жестокость и самый откровенный секс, есть наше самое популярное культурное оружие, покупаемое или тиражируемое пиратским способом повсюду. Американские боевики, часто в ужасных копиях, доступны от Верхней Амазонки до Мандалая. Они даже более популярны, чем наша музыка, потому что их легче понимать. Боевики со Сталлоне, Шварценеггером и Чаком Норрисом основаны на визуальном нарративе и не требуют диалога для понимания основного сюжета. Они работают на уровне универсального мифа, претекста, обращаясь к наиболее! фундаментальным импульсам (тем не менее мы еще не произвели ф! ильм так ой же жестокий и беспощадный, как "Илиада"). Свобода - работает!

У нашей военной мощи - культурная основа. Враги не смогут соперничать с нами, не став нами. Мудрые соперники не будут даже пытаться победить нас нашими средствами. Вместо этого они будут стремиться уйти от военной конфронтации и перейти к террору и нетрадиционным формам атаки на наше национальное единство. В военной сфере будет невозможно превзойти и даже приблизиться к возможностям сил на информационной основе, потому что они есть по сути своей продукт нашей культуры. Наша информационно оснащенная армия будет использовать множество великолепных средств, но основой ее силы будет солдат, а не машина, и наши солдаты будут обладать навыками, которые другие культуры не способны реплицировать. Разведывательные аналитики, избегая сложности человека, любят оценивать силу противника теми средствами, которые он способен приобрести. Но приобретать или производить материалы недостаточно. Это не работало у! Саддама Хусейна, не будет работать и у Пекина. Сложную систему взаимоотношений "человек - машина", разработанную в американских ВС, невозможно продублировать за границей, так как не одна страна не сможет воспроизвести у себя информационные способности наших солдат и офицеров.

Несмотря на все жалобы - во многом оправданные - на нашу систему общественного образования, целостная и синергетическая природа образования в нашем обществе и культуре наделяет будущих солдат и морпехов естественным восприятием технологии и такой способностью сортировать и ассимилировать огромные количества разнообразной информации, которой никогда не достигнуть другим народам. Информационные способности нашего среднего мидлклассового ребенка приводят в остолбенение любого, рожденного ранее 1970 года. Наши компьютерные дети функционируют на уровне, недоступном даже для иностранных элит, и этим они в равной степени обязаны как школе, так и телерекламе, CD-ROM и видеоиграм. Мы превзошли! нашу систему образования XIX века так же, как превзошли пилот! ируемый бомбардировщик. Тем временем наши дети проходят дарвиновский естественный отбор, поглощая такие дозы информации, которые отпугивают многих взрослых. Эти дети станут техновоинами...".

Цитата довольно длинная, но она оставлена такой, чтобы можно было увидеть, как в американце спустя 2,5 тысячи лет говорит грек. Именно эти чувства когда-то испытывали победители персов, победители Востока.

Что мы хотим сказать всем этим? Мы хотим сказать, что Запад - это серьезно, что смешно заниматься патриотическим шапкозакидательством и пытаться противопоставить себя ему с помощью политических угроз, политической борьбы, конкуренции на рынке, с помощью технических новинок в вооружениях...

Если мы хотим хотя бы встать вровень с Западом, надо создавать новый невиданный "дискурс", новую невиданную "культуру" (эти западные понятия уже не подходят!), которая сможет, как пожар, как эпидемия, распространиться по миру, так как у мира не будет никаких антител! , так как иммунная система каждой культуры "пропускала" бы наш культурный вирус, так же, как сейчас пропускает западные вирусы в виде дискурса и техники.

Но почему мы вообще решили, что мы можем соперничать с Западом? Почему мы не есть обреченные на некое умирание, модернизацию и вестернизацию, так же, как и все?

Ответ тот же: мы шестьдесят лет назад победили страну и культуру, бывшую в то время квинтэссенцией западного мира. Как когда-то греки победили персов. И мы тоже победили каким-то духом. Но, в отличие от греков, мы не стали спрашивать каким. Мы не рефлектировали, мы не эксплицировали условия своей победы, и после "горячей" войны проиграли "холодную войну". Задача, которую мы не выполнили тогда, осталась перед нами и зовет нас сейчас.

Негативным результатом последних 20 лет стало исчезновение в мировой политике социально-критической перспективы, подкрепленное распадом СССР как мегакритического проекта и возвращением «естественных ценностей», которые, однако, не принесли желаемого «вечного мира».

"Ценность" в современных обществах все больше предстает в качестве предела их собственного истолкования. Этот предел, как правило, представляется натуральным, то есть "ценность" - не что иное, как результат не анализируемого исторического и социального процесса, результат, который ценен сам по себе, в силу собственного "уникального" содержания.

Современной политике как будто "не хватает" содержательности, она все время боится быть слишком абстрактной, если не усредненной, а ценности как раз и выступают в качестве требуемого содержательного наполнителя. Но предел ценностей обозначен там, где фраза "Таковы мои ценности" оказывается маркером завершения любого взаимодействия и разговора (поскольку на этом пределе даже война как наиболее универсальный язык распыляется на отдельные интерпретации в разных ценностных мирах). Взаимодействия различных политических субъектов представляются в такой перспективе, в лучшем случае, ! предустановленной гармонией ценностей, которые взаимно дополняют друг друга, в худшем - политическим атомизмом.

Процесс натурализации ценностей, приводящий к тому, что общество принуждено узнавать себя в тех или иных ценностях, заниматься их проверкой и поиском сертификата их аутентичности, обусловлен социальной и научной эволюцией последних двух веков. В частности, развитие "ценностного" подхода связано со становлением социологии и, одновременно, формулировкой тех ее предпосылок, которые ныне получили название "методологического национализма". Общество, описываемое и функционирующее как nation state, получает свое предельное основание в ценностях, которые, однако, долгое время остаются лишь фоном, иногда реконструируемым, а иногда деконструируемым.

Иными словами, национальное государство никогда не имело "ценности" в качестве действительного механизма, ценности "многое значили", но &quo! t;работать" предоставляли другим и другому. В самом деле,! получив шее распространение в XIX веке определение ценностного мышления предполагало, что ценности всегда отвечают на вопрос "что это значит", но не на вопрос "как это работает". Ценности стали существовать внутри социальной системы знаков.

Ограничение и одновременно развитие ценностной перспективы связано с эволюцией социальной критики как многостороннего процесса, определившего характер политики XX века. Такая критика предполагает, что общество, по сути дела, не имеет никакого внешне установленного основания, смысла, мифа и т.п. Социальная критика вовсе не склоняет к перманентной революции, к утопизму или же к непрогнозируемым "экспериментам". Ее ставка - всего лишь в представлении о возможной расшифровке "ценностных" значений и, соответственно, о возможной нейтрализации того или иного ценностного режима и формировании системы переходов от одного режима к другому. Собственно, в социальной критики как явлении, которое выходит далеко за ! пределы отдельных партий или движений (например социал-демократии) проявилась тенденция к установлению смысла "политики" как общественного/общего решения, которое имеет возможность стать до конца прозрачным для самого себя и одновременно должно развертываться в поле других контекстуальных, решений, не отсылая к внеполитическому и внедискурсивному основанию. Ценности были опрокинуты в публичное пространство - вероятно, их существование как "отдельного царства" началось именно с такого опрокидывания, в результате которого они стали функционировать в качестве содержания политической жизни, но не в качестве ее блокировки.

Несомненно и то, что сейчас можно наблюдать иной процесс - изъятие ценностей из публичного пространства, совпадающее с деструкцией последнего. Историческая ирония состоит в том, что "ценность" как, пожалуй, одно из наиболее искусственных изобретений современной эпохи, как методологический элемент, идентификация которо! го в иных культурах и эпохах (например в первобытных сообществ! ах или ж е в античных культурах) всегда должна осуществляться с максимумом осторожности, теперь предлагается в качестве "последней земли современного человека".

Конечно, такое превращение не случайно и не мгновенно. Оно подготовлено частичным использованием критических практик, вписанных в политические институции (в том числе в рамках социального государства), и их постоянным ограничением, кодированием, затем их симуляцией. Далее не обсуждаемые и не анализируемые ценности стали остатком критического дискурса, который некогда попытался оспорить самоочевидность "превалирующих ценностей". Однако "ограниченный" режим работы этого критического дискурса привел к тому, что вместо вскрытия механизма функционирования ценностей и их контекстуализации он сумел лишь противопоставить господствующим ценностям ценности подавленные (не замечая того, что ценностями могли подавляться вовсе не ценности).

Эта условная, конвенциональная и вын! ужденно ограниченная критика кристаллизовалась после того, как ее возможность была ограничена сферой "культуры", породив смехотворные реализации "толерантности". Последняя представляется вечным спектаклем "оспоренного господства", которое оспаривается только "культурно", ценностно, но не реально, поскольку реальные механизмы остаются скрытыми. Игра толерантности - это спектакль справедливости, в котором ценностям отводится роль статистов, повторяющих нужные слова вслед за суфлером, принципиально невидимым для "публики". Иными словами, сама сфера ценностей интерпретируется в качестве демонстрационного "откупа" за невозможность реализации критического проекта до конца (например, в форме построения коммунистического государства как государства предельного социального конструктивизма).

Но как только ценности выводятся за пределы того процесса, в котором они выполняли служебную роль, как только они представляются ! в качестве фундаментальных абстракций, они получают возможност! ь говори ть от собственного лица на некоем всегда уникальном языке, ставя под вопрос "политику" как особое человеческое изобретение, предполагающее отвлечение от "внутренних качеств" политических акторов. Несмотря на то, что ценности всегда представляются ценностями "сообщества", по сути, они всегда предельно субъективны, то есть они представляют любое сообщество в качестве субъекта, агента предельной приватизации смыслов и действий, затемняя таким образом жизнь сообщества, никогда не сводимого к действию уникального смысла, мифа, суверенной субъективности.

В этой истории ценностей пока, несомненно, нельзя поставить последнюю точку. Однако уже сейчас ясно, что из статуса "толерантных ценностей" как остатка критического дискурса и "откупа справедливости", некоей фиктивной платы "универсальности", ценности становятся безосновным основанием новых субъектов, которые создают ситуацию политического молчания. Ценностны! й субъект, например, может считать оскорблением не то, что не соответствует неким "условным" правилам "этикета" (для него это слишком "мелко"), а то, что "оскорбляет его до глубины души", то есть он один выступает в качестве судьи всего того, что к нему относится. Ценность говорит только от своего лица, но говорит на собственном языке, поэтому говорить ей не с кем. В истории частым выходом из политического молчания были войны, то есть возвращение к более древнему и универсальному языку.

Нестабильность "толерантной системы" и политическое молчание, определяющее современный социальный ландшафт, постепенно подводят к определению новой повестки, главным пунктом которой становится ограничение безусловной роли ценностей, их предельного характера. Так, именно неоднозначность проекта "общей Европы" и провал ее триумфального строительства создал условия для формирования концепции новой Европы как космоп! олитичес кого единства, отказывающейся как от универсалистского унификационизма, так и от толерантности. Естественно, что пока этот проект носит достаточно противоречивый характер в силу невозможности мгновенно преодолеть те последствия абстрагирования ценностей, которые были, в частности, обусловлены принятием в качестве самоочевидной неоконсервативной идеологии "возвращения к естественным ценностям".

Россия в таком контексте, конечно, не представляется просто еще одним "космополитическим" или "общечеловеческим" проектом. По сути, для России нейтрализация "естественных" ценностей составляла один из элементов собственного исторического существования, пусть и не самый явный элемент. Но сейчас одной апелляции к "всемирной отзывчивости" недостаточно в силу того, что речь идет уже не о принятии любых ценностей, а о том, что "место", на котором они разыгрываются, принимаются и сталкиваются, само имеет определенну! ю структуру, которая не менее важна, чем эти "содержательные" ценности.

В этом смысле, задача - не столько архаическое движение к "собственным" аутентичным ценностям, археология, руководствующаяся искомым статусом "национального государства", сколько более внимательное отношение к собственным "космополитическим" практикам и ресурсам. Несомненно, одним из главных негативных результатов последних 20 лет стало исчезновение в мировой политике социально-критической перспективы, подкрепленное распадом СССР как мегакритического проекта и возвращением "естественных ценностей", которые, однако, не принесли желаемого "вечного мира". Ограничение веры в ценности сегодня, когда они интерпретируются как предельное основание общества и политики, стало актуальной повесткой. Сумеет ли Россия принять участие в ее развитии и разработке - другой вопрос.

Мы имели ситуацию, когда Россия считала, что Алжир ей должен, а Алжир считал иначе. В результате был достигнут компромисс. На примере Алжира российская дипломатия дала понять: долги не забыты, хоть тушкой, хоть чучелом, но Россия свое возьмет.

Принцип, по которому, что бы ни сделал оппонент, он всегда неправ, давно уже относится в западной партийной демократии к незыблемым правилам игры: пошел налево - неправильно, пошел направо - опять неправильно. "Так вы ж всегда были за то, чтобы пойти направо!" - "А мы бы пошли туда иначе". Никого такое поведение особо не раздражает: это бизнес - ничего личного. Избиратель с игрой прекрасно знаком, реагирует на нее вяло, если вообще реагирует.

В России с партиями напряженка, и роль "вечно противоречащих" закрепили за собой отдельные журналисты и им сочувствующие, доведя технику "если Евтушенко за, то я против" до совершенства. На прошлой неделе Государство Россия списало Государству Алжир четырехмиллиардный долг, заключив с тем же Государством Алжир контракт по продаже оружия на 7 миллиардов долларов. И плач принявших сделку близко к сердцу не заставил себя ждать: "Почему мы должны верить, что Россия вместо денег не получи! т новый алжирский долг?"; "Почему мы должны верить, что Алжир нас не обманет?" и т.д.

А не надо ни "верить", ни "не верить". Давайте лучше порассуждаем. Для начала, с одной стороны, мы имеем советский долг, он же скрытая дотация дружественных режимов, о чем сам СССР знал, и получатели это понимали. Статус у этих долгов непонятный, они еще бенджадитовские, оформлены не как долги, и вообще в них сам черт ногу сломит. Мне до черта далеко, поэтому я в эту тему лезть не буду, но общий смысл, думаю, всем понятен: долг вроде есть, проценты вроде капают, но отдавать его никто не станет. Просто уже потому, что надавить на Алжир России нечем, Россия, чай, не США. Было бы чем, плач критиков "алжирского" договора усилился бы на несколько порядков. Впрочем, это уже иная тема.

С другой стороны, имеется современный договор купли-продажи, в котором в соответствии с современным международным правом можно грамотно прописать процедуру п! оставок и выплат, а также указать санкции в случае нарушения к! онтракта Еще раз повторю: Алжир купил у нас оружие, не взял у нас в долг на покупку оружия, а купил у нас оружие.

"За последние два-три месяца мы подписали контрактов на $7,5 миллиардов на поставку практически всех видов вооружений - ПВО, авиация, морская и сухопутная техника", - сообщил гендиректор "Рособоронэкспорта" Сергей Чемезов. Он уточнил, что более 90% - это новая техника и лишь незначительная доля контрактов - на модернизацию и ремонт старой техники. "Сейчас мы занимаем ведущие позиции на алжирском рынке и осуществляем поставки продукции только за реальные деньги".

Можно, конечно, предположить, что директор РОЭ врет, что министры - инопланетяне, чиновники - мазохисты, бизнесмены счастливы работать в убыток, что глупые русские все танки поставят без денег и контракты составят до того неправильно, что никаких последствий эти контракты иметь не будут, и прочее. Мне останется на это только улыбнуться. Никто не спорит, что ошибки! бывают, но критику не следует думать, что только он один может сложить 2 и 2.

Лично я предпочту исходить из следующего: человек делает что-то, когда думает, что это ему выгодно, а не тогда, когда думает, что это ему невыгодно. Выгодно ли соглашение России? Разумеется. Оружие - это "не только ценный мех", это еще и обслуживание, долгосрочная зависимость и т.д. Выгодно ли соглашение Алжиру? Конечно. 

Оружие Алжиру нужно. Последние действия Америки в мире это наглядно демонстрируют любому государству, особенно исламскому. Деньги у Алжира имеются, и их не жалко потратить на оружие, тем более если оно качественнее и дешевле американского. Да и к американцам привязывать себя не хочется, стратегически они - враг.

Кстати, о дешевизне российского оружия (это, как ни странно, еще один упрек России). Во-первых, оно и должно быть дешевле. Так же, как китайские майки дешевле немецких. Во-вторых, маленький доход - тоже доход. В-третьих, хорошо работающая! промышленность - это рабочие места и благосостояние населения! . В-четв ертых, Америка навязывает свои высокие цены не экономикой, а силой. У России такой силы навязать дорогую вещь нет. В-пятых, о последующих контрактах на замену и ремонт забывать не стоит. Можно продолжать, но, думаю, достаточно.

А вот разрывать контракт Алжиру невыгодно, Алжир нуждается в России. Ему что, легче станет без оружия, тем более такого выгодного? Или лучше будет купить американское дороже? И разве ссора с главным газовым экспортером в мире для страны, основной и единственный источник дохода которой газ, улучшит ее положение? Так что основания, рассуждая здраво, смотреть с энтузиазмом на сделку имеются.

Насколько Алжир заплатит, настолько и получит танков. Не вижу, зачем Алжиру нарушать договор, но мало ли какая революция там случится. В любом случае Россия ничего не проиграет. Может только выиграть. Долг спишут только после исполнения контрактов:

"Долг Алжира перед Россией будет списан после заключения и исполнения алжирской стороной контр! актов по закупкам российской промышленной продукции и военной техники. Об этом сообщил в субботу один из экспертов, готовивших визит президента России Владимира Путина в Алжир. "Долг будет списан после заключения и исполнения алжирской стороной контрактов по закупкам российской промышленной продукции и военной техники", - сказал источник РИА "Новости".

Думаю, что ошибусь не сильно, если скажу, что вероятность получение алжирского долга назад примерно такая же, как вероятность столкновения Земли с черной дырой.

Остается последний критический упрек, наиболее вменяемый: "Нельзя списывать долги. Это потеря лица, потеря престижа государства". Что можно сказать по этому поводу? Все страны Восьмерки списывают долги регулярно. И Россия в том числе. Забавно, что ей, как главному кредитору, приходится списывать больше, чем остальным. Но не открутишься, "ноблесс-то оближ". Хорошо, что есть этот "ноблесс"? Думаю, хорошо.! Это во-первых.

Во-вторых, имелась ситуация, когда Росси! я считал а, что Алжир ей должен, а Алжир считал иначе. В результате был достигнут компромисс. Хорошо, что Россия научилась достигать компромиссов с другими странами? Думаю, хорошо.

В-третьих, на примере Алжира российская дипломатия дала понять: долги не забыты, хоть тушкой, хоть чучелом, но Россия свое возьмет. Каким образом - предмет переговоров. И это снова хорошо.

Наконец, Россия поступила прагматично. Куче стран она успела списать долг за просто так. А тут и поддержка отечественного производителя, и политическое сближение, и экономическая экспансия, и пр. и пр. Прецедент считаю полезным. Никакая это не демонстрация слабости. Хороший такой прецедент…