Русская Революция – всемирное значение (окончание)

Когда заканчивал предыдущую заметку, слушал-смотрел по телеканалу «Россия» ток-шоу «Национальный интерес» Дмитрия Киселева о роли и значении Сталина. С темой заметки – прямая связь, ведь Сталин – это фаза и ипостась Русской Революции, и он сделал Советский Союз самым могущественным государством мира, превратил Москву как Третий Рим в центр огромной Коммунистической Империи. К сожалению, Дмитрий Киселев пригласил антисталинистов – и вместо компетентного обсуждения получилась истерика о репрессиях и терроре. Да, Сталин пролил не меньше крови и совершил не меньше зверств, чем Мао Цзэдун, Гитлер, Наполеон, Пётр Великий, испанские Изабелла Кастильская со своим супругом Фердинандом Арагонским, Чингисхан и прочие. Взвешеннее надо подходить к истории, а получилось ангажированно. Лукавил-передергивал директор Государственного архива РФ доктор исторических наук Сергей Мироненко, что-то несуразно-одностороннее говорили писатели Даниил Гранин и секретарь Французской академии Элен Каррер-д”Анкосс, а шустрый молодой депутат-единорос Владимир Медынский вообще гнал какую-то гнусь антисоветских «обличений» и выгораживал политику Путина. Все сошлись на том, что Сталин – чудовище, безоговорочное зло.

Тщетно кто-то из подобранной публики апеллировал к мудрому решению китайцев не топтать Мао Цзэдуна, а уважать его как создателя жизнеспособной государственности и понимать его «репрессии и зверства» как одну из преходящих острых фаз истории. По-моему, роковая ошибка Хрущева – шоковое разоблачение «культа личности» Сталина на ХХ-ом съезде КПСС в 1956 году, сходное с «шоковой терапией» и отрубанием собственных частей тела при развале СССР в 1991 году. Полвека прошло после «разоблачения» Сталина, а общество продолжает корчиться в комплексах, травмироваться – и то и дело расцарапывают рану, пусть воспалится, пусть снова вспыхнет жар заражения. И глядя, что творится в Москве, когда в святые возводится никчемный Николай II и вот-вот вышвырнут Ленина из Мавзолея, а Большую Коммунистическую улицу демонстративно переименовывают в улицу антикоммуниста Солженицына – взъяриваются прибалты и требуют от РФ компенсаций за «геноцид» и «оккупацию», а Украину оглушили криками о голодоморе, учиненном «русским народом» над украинцами. Короче – омерзительное впечатление оставило ток-шоу Дмитрия Киселева, хотя он под занавес и призвал сказать «тихое спасибо» Сталину.

Виктор Чернов знал про репрессии Сталина не меньше, чем собранные в студии телеканала «России». Но он как участник революционных событий и как сильный социолог и аналитик постарался избежать крайностей, стать над ними. Так и должно – субъектно! - относиться к истории и своей, и любой. Оценки Виктора Чернова тем ценнее, что он реально боролся с коммунистами и с теми же Лениным и Сталиным, и тем не менее смог возвышаться над мнениями сущего ради истин бытия. Это – самое ценное в любом человеке, поэтому привожу предисловие к тому воспоминаний Виктора Чернова, которое написал политический боец, историк, архивист, эмигрант Борис Иванович Николаевский (1887, Белебей Уфимской губ. - 1966, Нью-Йорк). В молодости он был большевиком, к 1917 году – один из лидеров меньшевиков. В 1922 году выслан за границу. Владелец одного из самых больших архивов по революционному движению в России. Его коллекция хранится в Гуверовском институте при Стэнфордском университете. Американские историки-русисты считали его своим наставником.

Привожу текст - Борис Николаевский. «В. М. Чернов (19 ноября 1873 года /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: дата рождения неточна, надо 25 ноября (7 декабря)/ – 15 апреля 1952)» по изданию «Чернов В.М. Перед бурей: Воспоминания. Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1953, стр. 5-16»:

«/стр. 5:/ Среди лиц, сыгравших большую роль в освободительном движении народов России, имя Виктора Михайловича Чернова, недавно скончавшегося изгнанником в Нью-Йорке, займет одно из наиболее заметных мест.

Родом из самарского Заволжья, из крестьян теперешнего Пугачевского района (в годы детства Чернов слушал не мало изустных преданий о временах Пугачева, имя кото¬рого жило в народной памяти, окруженное ореолом мученичества за народное дело), Чернов еще на школьной скамье, в конце 1880-х гг., примкнул к революционному движению, с самого начала выбрав для себя место на его народническом фланге, опорным пунктом которого, еще со времен Черны¬шевского, был Саратов, - город, в гимназии которого мо¬лодой Чернов «грыз зубами гранит классических наук».

С юных лет на взгляды Чернова, - как это не раз под¬черкивал он сам, - сильное влияние оказывал Михайловский, «властитель дум» революционной молодежи 1870-х годов. Отсюда вышла привычка определять Чернова, как «ученика Михайловского». В этом определении много верного, - но оно недостаточно. Чернов действительно учился у Михайлов¬ского, - и на следы влияния последнего, при чтении Чернова приходится наталкиваться очень часто. И всё же определение Чернова, как «ученика Михайловского», и неполно, и непра¬вильно: Чернов «учился» далеко не у одного только Михайлов¬ского, - и он вообще был не только чьим-либо «учеником». Мы еще недостаточно отошли от событий последних десяти¬летий и мы еще очень мало занимались их научным изуче¬нием, а потому нам трудно ставить объективные диагнозы, но теперь ясно, что Чернов уже занял свое особое, - и весьма значительное, - место и в истории русского /стр. 6/ народничества, и в общей истории российской общественно-полити¬ческой мысли, и в большой истории России XIX-XX веков.

Это место значительно, - и именно поэтому его нелегко определить одной формулой: слишком широк был круг инте¬ресов Чернова, - слишком разносторонней была его деятель¬ность. Про Чернова часто говорили, что он «разбрасывается», - берется за слишком многое, - и в этом упреке, несомнен¬но, имелась доля правды. Он, действительно, интересовался слишком многим и был, действительно, чисто по-русски расто¬чителен в своих силах, всё стремился изучить, всё соглашался взваливать на свои, действительно, крепкие плечи... Точно и вправду он был убежден, что судьба отпустила ему не одну и даже не две, а целый десяток человеческих жизней, и у него на всё хватит времени!

Философ, социолог, экономист, исто¬рик, критик, публицист, знаток литературы и поэзии, и сам немного поэт (его переводы из трудного Верхарна находили высокую оценку у специалистов), немного сатирик (револю¬ционный «раешник», который старая «Революционная Рос¬сия» печатала особыми листками, в значительной части был заполнен именно его стихами), Чернов любил не только на¬бирать знания, но и синтезировать их, переносить на бумагу. Общее количество написанного им измеряется, несомненно, многими сотнями печатных листов.

Когда в 1917 г. Ф. И. Витязев-Седенко (так трагически погибший позднее в советских тюрьмах) в качестве руководителя центрального издательства партии с.-р., задумал выпускать собрание сочинений Чернова, то ему пришлось для начала наметить что-то около 40 томи¬ков! А это была лишь часть написанного к тому времени Чер¬новым, - и с тех пор прошло уже целых добрых три с поло¬виной десятилетия, в течение которых Чернов тоже немало работал пером...

Но при всем этом обилии и разносторонности его теоре¬тических, политических и литературных интересов, Чернова меньше всего было оснований причислить к категории «книж¬ников» в узком значении этого слова. Книга для него никогда не заменяла жизни, интерес к теории никогда не вытеснял интереса к практике - к повседневным радостям и горестям борьбы, к взлетам и падениям крестьянского и рабочего дви¬жения, активным участником которого Чернов никогда не переставал себя ощущать. До седых волос в нем бился пульс /стр. 7/ молодого романтика-борца, и его тянуло на личное участие в предприятиях, связанных с огромным личным риском, на ко¬торый другие «теоретики» обычно не шли.

И в 1905-07 г.г., и при большевиках он много колесил по России, - с чужими бумагами, переодетый, порою даже за¬гримированный. За ним нередко велась настоящая охота. Бы¬вало не раз, что полиция, - сначала царская, затем комму¬нистическая, - нападала на его след, устраивала засады и облавы, производила повальные осмотры целых кварталов.

Особенно напряженной эта «охота за Черновым» стала в 1920г., - после того, как его смелое выступление на митин¬ге, устроенном московскими печатниками в честь делегации английских тред-юнионов, вызвало бурю восторгов в лагере свободных людей и привело в бешенство лакеев диктатуры. Десятками хватали людей, на которых падало подозрение в «укрывательстве Чернова». В начале 1921 г. автору этих строк пришлось познакомиться в Бутырках со старым боль¬шевиком-политкаторжанином (Воробьев из Кустпрома), ко¬торый был арестован по делу «о сапогах Чернова»: у него нашли бесхозяйные сапоги, относительно которых был донос, что они служили Чернову и были сданы в Кустпром для по¬чинки...

Самому Чернову неизменно удавалось от этих облав ускользнуть, - часто в последний момент, когда казалось, что западня уже захлопнулась: один раз он выпрыгнул из окна второго этажа на людную улицу и был укрыт толпой; в другом случае ушел в солдатской шинели, как солдат-фронто¬вик, унеся к тому же с собою мешок с архивными матери¬алами... помогала и огромная изворотливость, соединенная с никогда не изменявшим присутствием духа, умение найтись в критическую минуту, и счастливая, типично «русацкая» внеш¬ность, которая позволяла ему сливаться с толпой, выдавая себя то за крестьянина-середняка, то за мелкого прасола, то за солдата-фронтовика... В итоге за всю долгую жизнь, пол¬ную весьма рискованных приключений, Чернов был арестован только один раз: юным студентом, в Москве в 1894 г.

Но этот элемент большой подвижности в его личной био¬графии, наряду с разнообразием его теоретических и литера¬турных интересов, с обилием внимания, которое он должен был уделять злободневным политическим вопросам и мелкой /стр.8:/ партийной полемике, не создает препятствия для определения подлинного места Чернова в большой истории идейно-полити¬ческих исканий нашего времени. Надо только, для нахожде¬ния основных, определяющих линий его деятельности, ото¬рваться от мелких деталей повседневности и с исторической перспективы бросить взгляд на ту эпоху, когда Чернов вы¬ходил на арену больших идеологических и политических битв.

Русское революционное народничество, получившее свое боевое крещение в битвах 1870-х г.г., после разгрома «На¬родной Воли» вошло в полосу жестокого идейного кризиса. Для этого народничества с самых первых его шагов на об¬щественно-политической арене, со времен Добролюбова и Чернышевского, определяющую роль играло сочетание двух основных элементов: с одной стороны, в отношении положи¬тельного идеала всё народничество было западническим, т. е. не выдумывало никаких особенных идеалов для России, а субъективно полностью становилось в ряды общего социали¬стического движения Запада; с другой стороны, в вопросе о путях движения к этому идеалу равным образом всё народ¬ничество было самобытническим, и все его фракции, как бы они ни расходились в других вопросах, были объединены общностью веры в возможность для России, опираясь на об¬щинные и артельные начала, развивавшиеся в её деревне, ми¬новать стадию капиталистического развития и придти к со¬циализму своими особыми путями, - более короткими и прямыми, чем пути Запада.

Только сочетание этих двух основных элементов, - принятие социалистического идеала Запада и вера в особен¬ные, самобытнические пути к нему для России, - и создало то общественное явление, которое вошло в историю под име¬нем революционного народничества.

Тенденции развития России, как они определились к на¬чалу 1890-х г.г., положили конец этой старой «двуединой» вере народничества. Было бесполезным продолжать спор о том, может или нет Россия миновать капиталистическую фазу развития. Капитализм уже пришел в ее действитель¬ность, уже стал фактором, определяющим пути развития. Отсюда - «кризис народничества» конца XIX века, когда многим казалось, что его «лебединая песня уж спета».

Эти прогнозы оказались неверными. Хоронить /стр. 9:/ народничество было еще рано. Наоборот, оно шло навстречу периоду блестящего расцвета, связанного с эпохой 1905 г., - и этот расцвет неразрывно связан с именем В. М. Чернова. На первом съезде партии с.-р., в январе 1906 года, его председатель И. А. Рубанович, подводя итог работе съезда по принятию программы, говорил о Чернове, как о «молодом гиганте», ко¬торый вынес на своих плечах весь труд по разработке этой программы. Пересматривая глазами историка факты прош¬лого, мы должны признать, что в этих словах не было пре¬увеличения. Скорее можно говорить об обратном: Чернов вынес не только труд разработки программы, - он наложил вообще настолько сильную печать своей индивидуальности на всю идеологию народничества начала XX века, что весь этот период в истории последнего вообще следует называть «черновским».

Чернов омолодил народничество, - и это омоложенное народничество начала XX века заметно отличалось от народ¬ничества 1870-х г.г., причем основные линии изменений шли в направлении снижения роли самобытнических настроений, в направлении сближения народнической идеологии с идеоло¬гией европейского социализма.

В народничество Чернов вообще с самого начала пришел, как продолжатель западнической социалистической традиции великих основоположников этого движения. Попытки обо¬рвать эту традицию, которых было немало со стороны все¬возможных «попутчиков» революционного народничества, всегда встречали с его стороны решительный отпор. Он сам всю жизнь работал над углублением и расширением этих традиций, и совсем не случайно его первая попытка обоснования народнической программы, как он сам рассказал в своих вос¬поминаниях, была подбором цитат из западных социалистов, в том числе из Маркса, Энгельса и Бебеля, мысли которых он противополагал мыслям русских марксистов. Для него уже тогда, в середине 1890-х г., было важно установить принад¬лежность идеологии революционного народничества к социа¬листическому лагерю.

Закрепление и развитие этой западнической традиции Чернову было особенно дорого потому, что лишь на этой позиции становилась внутренне цельной та основная борьба, которую он вел всю жизнь в литературе и в жизни, борьба, /стр. 10:/ которую правильнее всего будет определить как борьбу за признание крестьянина равноправным с рабочим партнером в деле построения социализма.

«Самобытнические» мотивы в их чистом виде для Черно¬ва при этом играли совсем второстепенную роль. Речь для него шла не о русском только крестьянине (хотя, конечно, он думал, опираясь, прежде всего на факты российской действи¬тельности), и дело было не в том, что русский крестьянин обладает какими-то особыми чудодейственными свойствами (хотя русского крестьянина Чернов и очень хорошо знал, и очень высоко ценил), - а в том, что «трудовой крестьянин» вообще, по своему положению в современном обществе («кре¬стьянин, как экономическая категория»), самой логикой объективного развития необходимо приводится в лагерь социа¬листического движения.

Борьбу за социалистические права именно этого «трудо¬вого крестьянина» Чернов начал в полном смысле слова с первых же своих шагов на общественно-политической арене. Передо мною сейчас лежит рукопись его старой, не увидевшей света статьи, - его первой большой статьи, написанной им еще в тюрьме, зимой 1894-95 г. в ответ на «Критические за¬метки» Струве: «Философские изъяны доктрины «экономиче¬ского материализма». В этой статье многое от настроений еще «доисторического Чернова», - Чернова саратовских и дерптских кружков начала 1890-х г.г., когда он еще не вполне «нашел себя». Настоящее его «самоопределение» пришло не¬сколько позднее, заграницей, когда он с головой окунулся в литературу международного социализма. Но и в этой старой статье явственно звучит этот основной мотив.

«Мы не отвергаем теорию классовой борьбы, - писал тогда 21-летний Чернов, - мы полагаем только, что в осно¬вание деления общества на классы должен быть положен какой-нибудь более широкий социологический принцип, чем экономическая расчётливость».

Для «русских учеников Маркса», против которых были направлены эти строки, речь шла, конечно, не об «экономи¬ческой расчётливости». Этот термин, выбранный Черновым явно по мотивам цензурного характера, не принадлежал к числу удачных, - и Чернов, кажется, никогда не употреблял его позднее. Но мысль Чернова ясна: он уже тогда вел борьбу /стр. 11:/ против концепции, относившей крестьян к другому социаль¬ному классу, чем рабочих, - уже тогда искал такого опреде¬ления понятия «класс», которое объединяло бы крестьянина с рабочим, а не противопоставляло их друг другу. Иными сло¬вами, он искал теоретического обоснования для практики союза рабочих и крестьян.

Первые шаги в области этой практики Чернов начал де¬лать немедленно же по выходе из тюрьмы. Поселенный в Тамбове в качестве состоящего под гласным надзором поли¬ции, Чернов там стал пионером в деле пропаганды среди крестьян и создал первое «крестьянское братство», тип ор¬ганизации, из которой выросли все «крестьянские союзы» эпо¬хи революции 1905 г. (устав этого «братства» был издан «Аграрно-социалистической Лигой», основанной в 1899 г. за¬границей по инициативе Чернова).

Необходимо указать, что этот тип организации, который на первый взгляд производит впечатление большой самобытности, в действительности был выработан под большим влиянием того же Запада, а именно под влиянием движения сельскохозяйственных рабочих в Италии (см. тогдашнюю брошюру Чернова: «Горемыки бла¬годатного острова», о движении с.-х. рабочих в Сицилии). Практика у Чернова в этой области шла нога в ногу с теорией, и будущий историк не сможет не признать, что тип органи¬зации, намеченный им в порядке умелого сочетания опыта западно-европейского и русского, оказался хорошо приспо¬собленным к потребностям нарождавшегося социалистиче¬ского движения русского крестьянства. Едва ли будет боль¬шим преувеличением, если я скажу, что через эти черновские крестьянские братства в период первых лет XX века прошла значительная часть нарождавшейся крестьянской интеллиген¬ции. Опыт всех выборов, включая выборы в Учредительное Собрание 1917 г., давал убедительные тому подтверждения...

Европеизация народничества, обновление его идеологии и практики элементами, взятыми из идеологии и практики международного социализма, - таково было содержание деятельности Чернова. Но отмечая эту сторону его деятель¬ности, выдвигая на первый план ее значение, необходимо с тем большей настойчивостью подчеркнуть, что Чернов не просто переводил на русский язык европейские формулиров¬ки, не просто европеизировал теорию и практику российского /стр. 12:/ народничества XX века. Он «русифицировал» европейские идеи, пропуская их сквозь призму того, что он считал основой русского народничества, сквозь призму концепции «борьбы за индивидуальность», которая в 1870-х г.г. была основной идеей молодого Михайловского и которая, как рассказал Чернов в своих «Записках социалиста-революционера», с юных лет пле¬няла последнего «своей эстетической симметричностью и ши¬ротой размаха». Эта концепция взаимоотношений между личностью и коллективом стала в полном смысле слова путе¬водной звездой для Чернова, который из идейной сокровищ¬ницы западного социализма брал только то, что помогало за¬креплять и расширять эту «душу живую» старого революци¬онного народничества.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Эту народническо-эсэровскую «борьбу за индивидуальность» я понимаю как «борьбу за субъектность», считая её базисом своей практической политики/

Европеизация народничества играла большую роль в идеологических исканиях Чернова, - но она для него была не самоцелью. Перечитывая теперь его работы, становится ясным, что перед ним уже давно маячила много более заман¬чивая, много более далекая перспектива: он мечтал о построе¬нии новой, внутренне целостной концепции социализма, в которой достижения народнической мысли в эпоху ее рас¬цвета были бы синтетически сплавлены с результатами и систематических поисков теоретиков, и неустанной кропотли¬вой работы практиков социалистического движения Запада...

Он превосходно понимал сложную трудность этой темы, - и подходил к ней с большой осторожкой, с разных сторон, как будто нащупывая почву и сам себя проверяя. В этих попытках будет полезно разобраться будущему историку народ¬нической мысли: тогда станет ясным, что многое, казавшееся случайным наблюдателям почти беспорядочным перескаки¬ванием Чернова с одной частной темы на другую, в действи¬тельности было внутренне связано, если не единым планом, то, во всяком случае, поисками такого плана: сложность ос¬новной темы, - поисков синтеза между потребностями по¬строения социалистического коллектива и создания условий, при которых возможно создание «целостного человека», - требовала ее проверки на темах частных, обязывала к экс¬курсам в области, кажущиеся на первый взгляд совсем дале¬кими от основной темы...

Вплотную за работу над этой темой Чернов смог при¬няться только после революции, во второй эмиграции, /стр. 13:/ которая началась с конца 1920 г. На этот раз трактовку темы пришлось, конечно, усложнить введением критического раз¬бора не только старых теоретических построений, но и ана¬лиза результатов практических экспериментов как в Европе первых лет после Версаля, так и в СССР. Он считал, что мир вступает в новый период истории социализма, который он, в отличие от предыдущих периодов утопического и научного, определял, как конструктивный. Это название, - «конструктивный социализм», - Чернов дал и своей большой работе, написанной им на эту тему. Первый том ее появился четверть века тому назад, - он весь был посвящен вопросам, как писал Чернов, «социализма индустриального». По плану, за первым томом должен был последовать второй, который дол¬жен был трактовать аграрную проблему и проблему мировую социальную. Этот том был закончен, - в результате очень большой работы. Но света он не увидел, - и есть все осно¬вания опасаться, что и не увидит: его рукопись, вместе со всеми остальными бумагами Чернова, погибла в годы обвала, вызванного гитлеровской агрессией...

Это был крайне тяжелый удар для автора. Если не оши¬баюсь, этот труд был бы вообще первой цельной работой русского социалиста, охватывающего основную проблематику общей теории социализма: несмотря на почти повальное «при¬нятие» социализма русской интеллигенцией конца прошлого и начала нынешнего столетий, изучением большой теории со¬циализма мы почти не занимались... Задача ликвидации ста¬рого строя настолько властно господствовала над нашим со¬знанием, что большая проблематика социализма нас почти не интересовала. Чернов в России в этом отношении был в пол¬ном смысле слова пионером (только в некоторых пунктах к этой проблематике подходил еще едва ли не один только А. А. Богданов-Малиновский), - тем больший интерес пред¬ставляет эта работа, даже в том незаконченном виде, в каком она до нас дошла.

«Конструктивный социализм» показывает Чернова убеж¬денным сторонником эволюционного социализма, признающим возможность построения социалистического общества только методами демократии. Практика большевистской революции, конечно, не могла не оказать огромного влияния на Чернова, не могла не заострить его отрицательного отношения к /стр. 14:/ диктаториальным методам большевистского «деструктивного социализма» первой эпохи их диктатуры, но в своей основе отрицательное отношение к этим методам у Чернова более давнего происхождения. Оно явно связано с его основной и общей ориентацией на крестьянина, как на решающую силу в деле построения социализма. В свете этой работы новое зна¬чение получают старые споры начала 1900-х г.г., в которых Чернов играл столь большую роль.

В 1902-03 г.г., в момент особенного обострения полеми¬ческих схваток между «Революционной Россией» и «Искрой», кто-то из авторов последней бросил хлесткую фразу о социа¬листах-революционерах, которые это название себе выбрали потому, что их «революционность не социалистична, а социа¬лизм не революционен». Эта фраза была брошена с целью оскорбления, - и именно как оскорбление она была тогда воспринята обеими сторонами. Чернов и его друзья с негодо¬ванием отвергали обвинение, - но теперь ясно, что дело было далеко не в одном желании уязвить противника. Если вылу¬щить подлинное содержание этой фразы, то окажется, что полемист правильно уловил элемент, который теоретики «Ре¬волюционной России» в то время, быть может, и сами еще не вполне ясно осознавали. Они, действительно, были последова¬тельно революционны в борьбе за раскрепощение страны от абсолютизма, - за установление в стране подлинной демо¬кратии. Но позднейшее развитие страны от политической демократии к социализму они себе представляли не вполне отчетливо, - во всяком случае, не обязательно в революцион¬ных формах, не обязательно революционными методами.

В стране, где крестьянство составляло больше 85% всего населения, ориентация на крестьянство, как на силу, потенциаль¬но сочувствующую социализму, действительно, не могла не обязывать по меньшей мере к допущению возможности эволю¬ционного развития. По отношению к демократическому госу¬дарству борьба за социализм социалистов-революционеров «черновского толка» уже тогда, в период революции 1905 г., содержала элементы, из которых можно было делать выводы в духе эволюционного социализма. По существу, в этом и было «черновское» решение той проблемы о путях развития России к социализму, «самобытнический» подход к которой составлял основу всего народнического направления в русском /стр. 15:/ революционном движении... Он делал свою большую истори¬ческую ставку на неизбежность роста социалистических настроений среди крестьянской интеллигенции, - на тот самый процесс, который в 1922 г., конечно, под совсем другим углом зрения отметил и Ленин, говоривший о «химическом процес¬се» выделения с.-р-ов деревенской кооперацией...

...В кружках учащейся молодежи, где 60-65 лет т. н. Чернов начинал свою общественно-политическую карьеру, о социализме имели весьма туманное представление, но два основных элемента его уже знали: прежде всего, было известно, что, говоря словами Короленко, «одна свобода, без социаль¬ной справедливости, неполна»; с другой стороны, в отличие от пионеров народничества начала 1870-х г.г., было уже из¬вестно, что «свобода является необходимым условием осу¬ществления социальной справедливости». Поискам путей к этой свободе, органически связанной с социальной справед¬ливостью, Чернов отдал всю свою жизнь. Далеко не каждый его шаг был правилен, далеко не каждое его выступление будущий историк поставит ему в кредит. Но большую основ¬ную линию его исканий, те, кто идут нам на смену, не забудут.

Вышедший из глубин крестьянской, «мужицкой» России и хорошо знавший деревню, Чернов не только знал умом, но и ощущал всей натурой, что в России узловым вопросом всех вопросов является вопрос о крестьянстве. Он знал, что в Рос¬сии без крестьянства, а тем более против крестьянства, нет возможности строить общественные отношения, которые от¬вечали бы требованиям гармонически согласованных свободы и социальной справедливости. И в то же время он был убеж¬ден, что крестьянство, в лице его передовой интеллигенции, может стать в ряды сил, работающих над построением именно таких общественных отношений. Социализм, пропитанный элементами недоверия и даже вражды к крестьянству, необ¬ходимо приводил бы к возникновению в крестьянстве вражды к социализму, недоверия к социалистам. И, наоборот, ориен¬тирующийся на крестьянство социализм имеет все шансы за¬воевать на свою сторону огромные крестьянские массы.

Отсюда вырастала двуединая задача, которая стала основной и для теоретических исканий Чернова, и для его практической деятельности: создать теоретические основы /стр. 16:/ социализма, дружественно настроенного в отношении крестьянства, и содействовать формированию в крестьянстве сил, считающих своим дело свободы и социальной справедливости.

Проживший очень долгую жизнь и очень много видевший, обладавший превосходной памятью (он писал про себя, что в молодости его память была «абсолютной, - наподобие абсолютного слуха»: он легко запоминал наизусть целые абзацы, почти страницы), Чернов считал своим моральным долгом перед погибшими соратниками и друзьями рассказать о прошлой борьбе. Он несколько раз принимался за писание мемуаров, - первый том его «Записок социалиста-революционера» был им написан еще в Москве, во время проживания там на нелегальном положении в 1919-20 г.г.

Различные причины мешали осуществлению этих планов, - но количество отдельных очерков, посвященных воспоминаниям о погибших или рассказам об отдельных наиболее значительных эпизодах, было очень значительно. Часть их появилась в печати, - многие только в иностранной; другие вообще сохранялись только в рукописи (из них, к сожалению, значительная часть вообще погибла). За последние годы своей жизни Чернов, уже тяжело больной, думал привести в исполнение свои планы об издании воспоминаний. Но писать наново он уже не имел силы... Д. Н. Шуб с любовью и интересом взял на себя трудную и в высшей степени ответственную работу собрать и пересмотреть готовившиеся для печати рукописи очерков и воспоминаний В. М. Чернова и свести все эти материалы в целостный труд. Если б не было этой дружеской помощи Д. Н. Шуба, предлагаемая ныне вниманию читателей книга не увидела бы света».