Праведное все же таится в нашем подсознании

Несмотря на доминирование бесовщины, мерцают в глубине народной русской души проблески праведности и нередко прорываются в творчестве интеллектуалов, писателей, художников. Сейчас у нас – расцвет осмысления случившейся нравственной (и как следствие – политической) Русской Катастрофы. Мыслителей удерживаю в поле зрения, а писателей – не успеваю. Случайно наткнулся на рассказ «Рукавичка». Автор - Александр Викторович Костюнин, родился 25 августа 1964 года, председатель совета директоров стратегического предприятия России ОАО «Судостроительный завод «Авангард» (Петрозаводск), основная продукция которого - базовые тральщики проекта 12650 типа «Яхонт» (их задача – обеспечение развёртывания стратегических ядерных сил морского базирования МСЯС), член Экспертного совета по обороне при Совете Федерации РФ. Посвящение и Эпиграф к рассказу «Руковичка»:

Православному священнику Отцу Вейкко Пурмонену

…Когда же настало утро, все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти;
и, связав Его, отвели и предали Его Понтию Пилату, правителю.
Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребренников первосвященникам и старейшинам,
говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам.
И, бросив сребренники в храме, он вышел, пошел и удавился.

Евангелие от Матфея

РУКАВИЧКА

Нельзя сказать, чтобы я часто вспоминал школу. Мысли о ней, как далёкое, отстранённое событие какой-то совсем другой жизни, пробивались с трудом.

Я не был отличником – хорошие отметки со мной не водились.

Сейчас понимаю: могло быть и хуже. В пять лет, всего за два года до школы, я вообще не говорил по-русски. Родным для меня был язык карельский. Дома и во дворе общались только на нём.

Десятилетняя школа была тем первым высоким порогом, за которым и жаждал я увидеть жизнь новую, яркую, возвышенную. Заливистый школьный звонок, свой собственный портфель, тетрадки, первые книжки, рассказы о неизведанном, мальчишеские забавы после уроков – всё это, словно настежь распахнутые ворота сенного сарая, манило меня на простор. При чём здесь отметки?

Тридцать лет прошло.

Повседневные заботы, реже радости полупрозрачной дымкой затягивают детство. Годы наслаиваются как-то незаметно, точно древесные кольца. С каждым новым слоем вроде бы ничего не меняется, а разглядеть глубь труднее. И только причудливым капом на гладком стволе памяти, ядовитым грибом или лечебной чагой выступают из прошлого лица, события, символы…

Не знаю, почему уж так сложилось, но ярче всего из школьных лет запомнился мне случай с рукавичкой.

Мы учились в первом классе.

Алла Ивановна Гришина, наша первая учительница, повела нас на экскурсию в кабинет уроков труда. Девчонки проходили там домоводство: учились шить, вязать. Это не считалось пустым занятием. Купить одёжу точно в свой размер было негде. Перешивали или донашивали оставшееся от старших. Жили все тогда туго. Бедовали. Способность мастерить ценилась.

Как стайка взъерошенных воробьёв, мы, смущаясь и неловко суетясь, расселись по партам. Сидим тихо, пилькаем глазёнками.

Учительница по домоводству сначала рассказала нам о своём предмете, поясняя при необходимости на карельском, а затем пустила по партам оформленные альбомы с лучшими образцами детских работ.

Там были шитые и вязаные носочки, рукавички, шапочки, шарфики, платьица, брючки. Всё это кукольного размера, даже новорождённому младенцу было бы мало. Я не раз видел, как мать за швейной машинкой зимними вечерами ладила нам обнову, но это было совсем не то…

Мы, нетерпеливо перегибаясь через чужую голову, разглядывали это чудо с завистью, пока оно на соседней парте, и с удовольствием, сколь можно дольше, на полных правах рассматривали диковинку, когда она попадала нам в руки.

Звонок прогремел резко. Нежданно.

Урок закончился.

Оглядываясь на альбом, мы в полном замешательстве покинули класс.

Прошла перемена, и начался следующий урок. Достаём учебники. Ноги ещё не остановились. Ещё скачут. Голова следом. Усаживаемся поудобнее. Затихающим эхом ниспадают до шёпота фразы. Алла Ивановна степенно встаёт из-за учительского стола, подходит к доске и берёт кусочек мела. Пробует писать. Мел крошится. Белые хрупкие кусочки мелкой пылью струятся из-под руки.

Вдруг дверь в класс резко распахивается. К нам не заходит – вбегает – учительница домоводства. Причёска сбита набок. На лице красные пятна.

– Ребята, пропала рукавичка! – и, не дав никому опомниться, выпалила: – Взял кто-то из вас…

Для наглядности она резко выдернула из-за спины альбом с образцами и, широко раскрыв, подняла его над головой. Страничка была пустая. На том месте, где недавно жил крохотный пушистый комочек, я это хорошо запомнил, сейчас торчал только короткий обрывок чёрной нитки.

Повисла недобрая пауза. Алла Ивановна цепким взглядом прошлась по каждому и стала по очереди опрашивать.

– Кондроева?

– Гусев?

– Ретукина?

– Яковлев?

Очередь дошла до меня... Двинулась дальше.

Ребята, робея, вставали из-за парты и, понурив голову, выдавливали одно и то же: «Я не брал, Алла Ивановна».

– Так, хорошо, – зло процедила наша учительница, – мы всё равно найдём. Идите сюда, по одному. Кондроева! С портфелем, с портфелем…

Светка Кондроева, вернувшись к парте, подняла с пола свой ранец. Цепляясь лямками за выступы, не мигая уставившись на учительницу, она безвольно стала к ней приближаться.

– Живей давай! Как совершать преступление, так вы герои. Умейте отвечать.

Алла Ивановна взяла из рук Светки портфель, резко перевернула его, подняла вверх и сильно тряхнула. На учительский стол посыпались тетрадки, учебники. Резкими щелчками застрекотали соскользнувшие на пол карандаши. А цепкие пальцы Аллы Ивановны портфель всё трясли и трясли.

Выпала кукла. Уткнувшись носом в груду учебников, она застыла в неловкой позе.

– Ха, вот дура! – засмеялся Лёха Силин. – Ляльку в школу притащила.

Кондроева, опустив голову, молча плакала.

Учительница по домоводству брезгливо перебрала нехитрый скарб. Ничего не нашла.

– Раздевайся! – хлёстко скомандовала Алла Ивановна.

Светка безропотно начала стягивать штопаную кофтёнку. Слёзы крупными непослушными каплями скатывались из её опухших глаз. Поминутно всхлипывая, она откидывала с лица косички. Присев на корточки, развязала шнурки башмачков и, поднявшись, по очереди стащила их. Бежевые трикотажные колготки оказались с дыркой. Розовый Светкин пальчик непослушно торчал, выставив себя напоказ всему, казалось, миру. Вот уже снята и юбчонка. Спущены колготки. Белая майка с отвисшими лямками.

Светка стояла босая на затоптанном школьном полу перед всем классом и, не в силах успокоить свои руки, теребила в смущении байковые панталончики.

Нательный алюминиевый крестик на холщовой нитке маятником покачивался на её детской шейке.

– Это что ещё такое? – тыкая пальцем в крест, возмутилась классная. – Чтобы не смела в школу носить. Одевайся. Следующий!

Кондроева, шлёпая босыми ножками, собрала рассыпанные карандаши, торопливо сложила в портфель учебники, скомкала одежонку и, прижав к груди куклу, пошла на цыпочках к своей парте.

Ребят раздевали до трусов одного за другим. По очереди обыскивали. Больше никто не плакал. Все затравленно молчали, исполняя отрывистые команды.

Моя очередь приближалась. Впереди двое.

Сейчас трясли Юрку Гурова. Наши дома стояли рядом. Юрка был из большой семьи, кроме него ещё три брата и две младшие сестры. Отец у него крепко пил, и Юрка частенько, по-соседски, спасался у нас.

Портфель у него был без ручки, и он нёс его к учительскому столу, зажав под мышкой.

Неопрятные тетрадки и всего один учебник – вылетели на учительский стол. Юрка стал раздеваться. Снял свитер, не развязывая шнурков, стащил стоптанные ботинки, затем носки и, неожиданно остановившись, разревелся в голос.

Аллавановна стала насильно вытряхивать его из майки, и тут на пол выпала маленькая синяя рукавичка.

– Как она у тебя оказалась? Как?!! – зло допытывалась Алла Ивановна, наклонившись прямо к Юркиному лицу. – Как?! Отвечай!..

– Миня эн тийе! Миня эн тийе! Миня эн тийе… – лепетал запуганный Юрка, от волнения перейдя на карельский язык.

– А, не знаешь?!! Ты не знаешь?!! Ну, так я знаю! Ты украл её. Вор!

Юркины губы мелко дрожали. Он старался не смотреть на нас.

Класс напряжённо молчал.

Мы вместе учились до восьмого класса. Больше Юрка в школе никогда ничего не крал, но это уже не имело значения. «Вор» – раскалённым тавром было навеки поставлено деревней на нём и на всей его семье. Можно смело сказать, что восемь школьных лет обернулись для него тюремным сроком.

Он стал изгоем.

Никто из старших братьев никогда не приходил в класс и не защищал его. И он никому сдачи дать не мог. Он был всегда один. Юрку не били. Его по-человечески унижали.
Плюнуть в Юркину кружку с компотом, высыпать вещи из портфеля в холодную осеннюю лужу, закинуть шапку в огород – считалось подвигом. Все задорно смеялись. Я не отставал от других. Биологическая потребность возвыситься над слабым брала верх.

***

Роковые девяностые годы стали для всей России тяжёлым испытанием. Замолкали целые города, останавливались заводы, закрывались фабрики и совхозы.

Люди, как крысы в бочке, зверели, вырывая пайку друг у друга. Безысходность топили в палёном спирте.

Воровство крутой высокой волной накрыло карельские деревни и сёла. Уносили последнее: ночами выкапывали картошку на огородах, тащили продукты из погребов. Квашеную капусту, банки с вареньем и овощами, заготовленную до следующего урожая свёклу и репу – всё выгребали подчистую.

Многие семьи зимовать оставались ни с чем. Милиция бездействовала.

У Чуковского в сказке, если бы не помощь из-за синих гор, все звери в страхе дрожали бы перед Тараканищем ещё и сейчас. Здесь же воров решили наказать судом своим. Не стали ждать «спасителя-воробья». Терпению односельчан пришёл конец.

…Разбитый совхозный «пазик», тяжело буксуя в рыхлом снегу, сначала передвигался по селу от логова одного вора к другому, а потом выехал на просёлочную дорогу. Семеро крепких мужиков, покачиваясь в такт ухабам, агрессивно молчали. Парок от ровного дыхания бойко курился в промозглом воздухе салона. На металлическом, с блестящими залысинами полу уже елозили задом по ледяной корке местные воры. Кто в нашей деревне не знал их по именам? Их было пятеро: Лёха Силин, Каредь, Зыка, Петька Колчин и Юрка Гуров – это они на протяжении последних восьми лет безнаказанно тянули у односельчан последнее. Не догадывалась об этом только милиция.

Руки не связывали – куда денутся? Взяли их легко, не дав опомниться. Да и момент подгадали удачно – в полдень. После ночной «работы» самый сон.

«Пазик», урча, направился за село, по лесной просёлочной дороге. В пути молчали. Каждый сам в себе. Всё было понятно без слов. Ни в прокуроры, ни в адвокаты никто не рвался.

Дорога шла прямо по берегу лесного озера Кодаярви. На пятом километре остановились. Двигатель заглушили. Вытолкнули «гостей» на снег. Дали две пешни и приказали рубить по очереди прорубь.

Снежные тучи тяжело наползали на нас. Солнце скрылось. Поднялся ветер. Завьюжило. Мороз к вечеру стал пощипывать. Топить воров никто не собирался, а хорошенько проучить их следовало. Есть случаи, в которых деликатность неуместна, хуже грубости.

…В совхозном гараже мы распили две бутылки прямо из горлышка. Стоя. Кусок чёрствого ржаного хлеба был один на всех. Мы пили за победу над злом.

Я этим же вечером уехал в город, а наутро из деревни позвонили: Юра Гуров у себя в сарае повесился.

Если бы не этот звонок, я бы, наверное, так и не вспомнил про синюю рукавичку.
Чудодейственным образом отчётливо, как наяву, я увидел плачущего Юрку, маленького, беззащитного, с трясущимися губами, переступающего босыми ножонками на холодном полу…

Его жалобное: «Миня эн тийе! Миня эн тийе! Миня эн тийе!» – оглушило меня.

Я остро, до боли, вспомнил библейский сюжет: Иисус не просто от начала знал, кто предаст Его. Только когда Наставник, обмакнув кусок хлеба в вино, подал Иуде, только «после сего куска и вошёл в Иуду сатана». На профессиональном милицейском жаргоне это называется «подстава».

Юрка, Юрка… твоя судьба для меня – укор… И чувство вины растёт.
Что-то провернулось в моей душе. Заныло.
Но заглушать эту боль я почему-то не хочу…

***

…На небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии.

Евангелие от Луки

Карелия, с. Вешкелица, 2006 год

Великому русскому артисту Вячеславу Васильевичу Тихонову, которому 8 февраля 2008 года исполнится 80 лет, тоже попался на глаза этот рассказ Александра Костюнина из давней советской жизни (а Русская Катастрофа зрела тогда), и он позвонил в Петрозаводск, и пригласил писателя в гости. Вот что сообщает об этой встрече Александр Викторович в заметке http://www.sovross.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=2323 «Свела «Рукавичка»» (Советская Россия, Москва, 12 января 2008 года, № 2 /13074/, стр. 4):

«Встреча с народным артистом СССР Вячеславом Тихоновым

Здравствуйте!
8 февраля 2008 года народному артисту СССР Вячеславу Васильевичу Тихонову исполняется 80 лет.
В последние годы Вячеслав Тихонов не дает интервью.
По его приглашению я побывал в гостях у народного артиста.

В течение рабочего дня приходится отвечать на разные телефонные звонки. Всех не запомнишь. Но один звонок я не забуду никогда...

В 11.14 секретарь из приемной, по прямому, сообщила:
- Вас из Москвы, от народного артиста СССР Вячеслава Тихонова...
- ?!.
- Александр Викторович, здравствуйте, я ассистент режиссера. Вячеслав Васильевич прочитал в московском журнале ваш рассказ «Рукавичка» и хотел бы встретиться...

----------------------

Три месяца не складывалось, все что-то мешало... И вот завтра встреча.

На вечернем перроне дорожная суета. Фиолетовые лучи уличных фонарей высвечивают поток белых хлопьев. Громкие голоса пассажиров и провожающих. Редкий смех. Монотонный голос из репродуктора. Мягкий обильный свежий снег под ногами.
В вагон зашел перед самой отправкой. Отыскал свое место. Снял верхнюю одежду, усыпанную холодными талыми каплями. Сел к окну.
Какой будет встреча с Вячеславом Тихоновым? Что я о нем знаю?
Что Он - для России?

Вячеслав Васильевич Тихонов - Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий СССР и РСФСР.

После ухода от нас Михаила Ульянова, Василия Шукшина, Олега Ефремова, Евгения Леонова, Сергея Бондарчука, Евгения Матвеева трудно среди современников найти ему равного. Вячеслав Тихонов поражал зрителей не только правильными чертами лица, врожденной статью и приобретенными дворянскими манерами. В отечественном кинематографе он сегодня возвышается настоящим утесом среди прибрежной гальки, по праву считаясь мастером русского слова, мастером паузы, глубокой мысли и философского молчания.

Мастером Чести.

И все это — благодаря таланту, щедро дарованному ему Богом.

Можно смело сказать, что роли, сыгранные в фильмах Станислава Ростоцкого «Дело было в Пенькове» и «Доживем до понедельника», Сергея Бондарчука «Война и мир», Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны», - обессмертили Вячеслава Тихонова.

В середине бандитских девяностых годов влиятельный федеральный чиновник посетовал: «Тихонов не участвует в политической жизни страны, как ни уговаривали». Действительно, народный любимец в одночасье исчез с экранов телевизоров и со страниц глянцевых журналов. Не давал интервью. Не бегал из партии в партию. Не ел с «руки»... Не рекламировал товары личной гигиены, как многие.

Многие, но не все!
Его коллега по цеху Георгий Жженов как раз в те годы непримиримо бросил с экрана: «Я соломой буду питаться, но в рекламу не пойду!»
Так нужно ли удивляться, что такие мэтры, как Тихонов, отказались залезть в агитационную тачанку и разъезжать с «батькой» в обозе по российскому Гуляй-полю, восседая на ворохе награбленного шмотья...
За десять лет Вячеслав Тихонов своим принципам не изменил. Он и сегодня не выезжает «в свет».

Артистам, на мой взгляд, славно удаются только те роли, которые они не играют. Все решает удачное попадание в свой характер, образ мысли, темперамент. Иногда вопреки оценке режиссера, как это случилось в киноэпопее «Война и мир» с образом Андрея Болконского.

Автор романа - великий русский писатель Лев Толстой - раскрывает внутренний мир князя Болконского такими словами: «Да, да, вот они, те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, - говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня - ясной мысли о смерти. - Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем-то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество - как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Фраза принадлежит литературному персонажу, а мне слышится голос Вячеслава Тихонова.

Чтобы достоверно сыграть положительного героя, нужно быть им.

------------------

Подъехали к даче в полдень. Погода безветренная, пасмурная и влажная. Не декабрьская. У входа указатель на столбе: «Павлов Посад - 60, Пеньково - 440, Берлин - 1750». Это названия населенных пунктов, неразрывно связанных с рождением Вячеслава Тихонова. Рождением биологическим, творческим, надвременным.

Великий затворник встретил меня на веранде. Мы познакомились, теперь уже очно. Сначала я чувствовал себя скованно. На меня, в ожидании подвоха, пристально смотрели глаза человека мудрого, уставшего, повидавшего жизнь.
Может, виной тому неудачно пройденный «фэйс-контроль»?.. Другим представлялся автор сентиментального рассказа?

Понимаю... Моя собственная жена и то в сердцах сокрушается: «Ты посмотри на себя в зеркало... Посмотрел? Ну какой ты писатель?!» А один из старшеклассников, побывав на моем творческом вечере в школе, затем в сочинении откровенно признался: «Сперва я подумал, что это зашел охранник Костюнина, а потом оказалось, что это сам писатель и есть!»

Что послужило причиной настороженности в данном случае, не знаю, да это и не важно. Главное - «холод» держался недолго.

Я подарил свой сборник «В купели белой ночи». Кратко рассказал о себе.

Со стороны ворот послышались веселые голоса. Вячеслав Васильевич оттаял.
- Мои внуки возвращаются, - произнес он, сделав заметное ударение на слове «мои».
По тропинке, довольно раскачиваясь в такт собственным шагам, шли два карапуза в одинаковых комбинезонах в сопровождении мамы. Первый поднялся на несколько ступенек вверх по крыльцу, увидел меня. Остановился в нерешительности. Затем, не сгибая ног, согнулся пополам и стал пальчиком ковырять ботик, едва не касаясь его при этом своим розовым носиком-кнопкой.

- Это мы так стесняемся, - с улыбкой произнес довольный Вячеслав Васильевич.

Мальчуганы-близнецы облепили деда и стали на языке, понятном только посвященным, рассказывать об утренней прогулке. Меня они тоже приняли в свою компанию. Я посадил себе на колени Георгия, а Славик остался на коленях у дедушки. Или наоборот.
Потискавшись с дедом, потеревшись накоротке родными душами, мальчишки пошли заниматься дальше по распорядку. Мы остались вдвоем.

- Саша, я прочитал твой рассказ «Рукавичка», он мне очень понравился. В судьбе киноактера многое зависит от режиссера. Но без драматургии нет настоящего кино. Полонский написал прекрасный сценарий о школе. Очень смелый по тем временам. И готовый фильм долго не выпускали. Все требовали что-то выбросить, перемонтировать. Гавриил Николаевич Троепольский написал добрую повесть о собаке. Он жил в Воронеже, никогда не рвался ни в какие президиумы. Простой, порядочный, очень талантливый, мудрый человек. «Белый Бим...» - это ведь не только о собаке. Это разговор о людях, о жизни. О том, что каждое живое существо индивидуально и нельзя судить всех по одним стандартам. Лев Толстой - отдельный разговор. Мне близки поступки князя Андрея. Его нравственные искания. Помнишь разговор Пьера и Андрея на пароме? Перечитай.

Вячеслав Васильевич говорил, и мне с ним было легко и понятно. Он делал паузы, что-то вспоминал, воскрешал в памяти:

- А помнишь, образ дуба... Человек не сразу начинает понимать жизнь, он проходит через страдания. В твоем рассказе есть глубина, есть второй и третий план, есть чувства. Это хороший материал для сценария. Не переживай, если он понравится не всем. Те, кому не понравится, пусть идут «на тусовку», как сейчас любят говорить. Там не нужно ни думать, ни сопереживать. И твой рассказ «Орфей...» тоже сильный. Я сам не охотник и никогда им не был. А все почему... Однажды в детстве мы с ребятами не нашли, чем занять себя, и я взял из дому духовое ружье. Пошли ватагой к Клязьме. Идем по тропке, смотрю: на березе стая воробьев. Сидят себе, весело чирикают. Я вроде и не сильно целился, взял и стрельнул в центр стаи. И оттуда, сверху, прямо мне под ноги свалился маленький воробышек. Крылышки опущены, на боку перья взъерошены. Капелька крови на клювике... Я гляжу на него сверху вниз и думаю: «Зачем?» Так жалко стало... И стыдно.
Вячеслав Васильевич закурил, а я, воспользовавшись паузой, попросил разрешения сделать несколько снимков на память.

- А что я должен делать для этого?
- Вы продолжайте рассказывать.
- Ну хорошо, тогда слушай. Все, чем обычно занимается человек в повседневной жизни, не стоит того. Главного мало. И его не сразу выделишь. Князь Андрей это «главное» для себя заметил только после Аустерлица, «то высокое, вечное небо»...

Мы о многом еще успели поговорить.

На прощанье Вячеслав Тихонов подарил мне открытку с автографом, на которой изображены персонажи сыгранных им всенародно любимых киногероев, и пожелал, пожимая руку, дальнейших творческих успехов.

Этот насыщенный, откровенный, доброжелательный разговор с Мастером теперь нужно спокойно и всесторонне осмыслить. На это могут уйти даже годы. А вот пожелание «творческих успехов» как нельзя более кстати уже сейчас.

Направляясь к машине, я невольно обратил внимание на небо. Тучи шли высоко, их порядок смешался, расстроился, появились голубые «окна». «Окна» двигались плавно, как отходящий от перрона курьерский поезд, и через них мне ободряюще подмигивало вечное солнце.

-------------------

Восьмого февраля 2008 года народному артисту СССР Вячеславу Васильевичу Тихонову исполняется 80 лет.
В этот день я пожелаю ему счастья, любви, здоровья! Пусть небо над ним всегда будет высоким, вечным и безоблачным.
Если вы или ваши друзья хотите поздравить Вячеслава Тихонова в День рождения, присылайте свои обращения по адресу kostjunin@karelia.ru с обязательным указанием в теме: «Для Вячеслава Васильевича Тихонова».
От вашего имени они будут вручены юбиляру».


Александр Костюнин (слева) и Вячеслав Тихонов (справа). Посередине - внук Тихонова

Как бы эстафету чести и духовности нашего народа через Александра Костюнина передал нам всем Вячеслав Тихонов. И если в нравственном плане наметится сдвиг и наберет «критическую массу» и сможет противостоять бесовщине наверху и внизу, то шансы на историческое возрождение ещё у нас есть. Мне кажется, в этом високосном году может случиться перелом. Сегодня – Старый Новый Год. Зарядился надеждой – правда, каждый год надеюсь на чудо, а просвета пока не вижу. Нет Моисея, чтобы изгнать дьявола из падшей русской души. Не по себе. Но надежда мерцает, потому что вижу вокруг себя зарницы спасительной Правой Веры.