Спасители от Смуты

По российскому историческому телеканалу «365 дней» - блестящий рассказ о князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском (8 /18/ ноября 1586 - 23 апреля /3 мая/ 1610, Москва). Сегодня – его 422-ой день рождения. Он - выдающийся русский государственный и военный деятель Смутного времени, сын крупного военного и административного деятеля эпохи Ивана Грозного боярина князя Василия Федоровича Скопина-Шуйского. В 1604 году стал стольником при царе Борисе Годунове, в 1605 году уже при Лжедмитрии I ему был пожалован чин «великого мечника». Выполняя поручение Лжедмитрия, сопровождал Марию Нагую, признавшую Лжедмитрия I за своего сына (участники телеобсуждения детализировали этот эпизод, и вряд ли девятнадцатилетний князь Михаил играл здесь ключевую роль). Могучий физически, двухметровый, с огромным палашом. Он опирался не только на часть феодальной знати, но и на шведских пробуржуазных протестантов и на протобуржуазных русских людей типа Строгановых. Через два года нижегородский буржуа (= гражданин, ибо бург = город) Кузьма Минин организовал отпор шкурникам и оккупантам и, собрав всенародное ополчение, прекратил Смуту.

Николай Иванович Костомаров в книге «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» (Глава 27) пишет:

«Личность эта быстро промелькнула в нашей истории, но с блеском и славой, оставила по себе поэтические, печальные воспоминания. Характер этого человека, к большому сожалению, по скудости источников, остается недостаточно ясным: несомненно только то, что это был человек необыкновенных способностей.



В старинных родовых обычаях нередко случалось, что кто-нибудь из членов рода получит прозвище, которое остается за его прямыми потомками, и таким способом образуется двойная фамилия, состоящая из этого прозвища и родового древнего наименования. Так, в потомстве суздальских князей, получивших наименование Шуйских, был князь, прозванный Скопа, давший начало ветви Шуйских, носивших названия Скопиных-Шуйских: эта ветвь окончилась правнуком Скопы Михаилом Васильевичем.

Во время царствования названого Димитрия Михаил Васильевич имел не более двадцати лет от роду, но Димитрий отличил его и приблизил к себе. Он дал ему сан своего царского мечника и возложил на него важное поручение привезти в Москву царицу Марфу. В каких отношениях был Михаил к заговору Шуйского - мы вполне не знаем, хотя есть известие, что Димитрий, во время нападения заговорщиков, не нашел своего меча, который хранился у Михаила. Когда Болотников стоял под Москвою и 26 ноября собирался брать приступом столицу, царь Василий поверил Скопину охранение Серпуховских ворот. Михаил исполнил превосходно свое поручение и не только отбил мятежников, но 2 декабря ударил на Коломенское село и заставил Болотникова бежать от столицы.

Несмотря на то, что князь Скопин заявил уже свои способности, Шуйский не дал ему главного начальства над войском против Тушинского вора, а поручил своему бездарному брату, Димитрию, который постыдно бежал и допустил самозванца до Москвы. Видно было, что подозрительный царь не доверял Михаилу Васильевичу и выдвинул его на дело только тогда, когда большая часть государства отпала от московского царя и сам Василий, со дня на день, дожидался гибели. В это время Скопин отправился в Новгород для заключения союза со шведами.

Еще в феврале 1607 года шведы через корельского воеводу предлагали Василию свою помощь, но Василий, верный прадедовскому обычаю скрывать перед чужими свои затруднительные обстоятельства и представлять свое положение в самом лучшем виде, приказал выразить шведам негодование за такое предложение. Шведский король сделал вторично подобное же предложение, когда Василий стоял под Тулой. Василий отвечал, что он помощи ни от кого не требует и у него есть несчетные рати. Тогда только, когда самозванец уже угрожал столице, Василий должен был укротить свою гордость и ухватиться за средство, которое ему предлагали прежде. Он поручал это важное дело Скопину.

Прибывши в Новгород, Скопин отправил в Швецию своего шурина, Семена Васильевича Головина, а сам оставался в Новгороде; но тут он увидел, что новгородцы волнуются и в большинстве готовы провозгласить Димитрия. Уже Псков и другие соседние города отпали от Шуйского. Войска у Скопина было немного. Он вышел из города, но кругом его все было враждебно; пограничные города Иван-город и Орешек были уже за Димитрия.

Скопин хотел уйти в Швецию, как при устье Невы явились к нему новгородские старосты и просили воротиться в Новгород, обещая верность Василию. Такую перемену настроения в Новгороде произвели убеждения тамошнего митрополита Исидора. Но когда Скопин возвратился в Новгород, то услышал неожиданную весть, что из Тушина идет на Новгород полковник Кернозицкий с толпой поляков и русских воров. Новгородский воевода Михайло Игнатьевич Татищев вызвался идти против Кернозицкого. Татищева не любили в Новгороде; его недоброжелатели пришли к Скопину и сказали: "Татищев затем идет на Литву, чтобы изменить Василию и сдать Новгород".

Скопин вместо того, чтобы защищать Татищева или разбирать справедливость доноса, собрал ратных новгородских людей и сказал: "Вот что мне говорят против Михаила Татищева, рассудите сами". Враги Татищева подняли крик и так вооружили всех, что толпа бросилась на него и растерзала. Скопин похоронил тело Татищева, а имущество велел продать с публичного торга, как поступали в старину в Новгороде после народного суда. Сам Скопин взял себе несколько вещей. Это дело остается темным как по отношению к личности Татищева, так и самого Скопина. Странным должно показаться, чтобы в самом деле мог покуситься пристать к самозванцу Татищев, один из главных виновников убийства названого Димитрия, фанатический приверженец русских обычаев; но тогда всех подозревали и редкий мог за себя поручиться.

Кернозицкий подступил к Хутынскому монастырю; многие из служилых новгородских людей после смерти Татищева перебежали к неприятелю, а против Кернозицкого вышли собравшиеся крестьяне; некоторые из них попались в плен и под пытками наговорили, что в Новгород идет большое войско. Кернозицкий испугался и отступил в Старую Русу.

Между тем Головин заключил договор, по которому Швеция обязывалась доставить Московскому государству на первый раз пять тысяч войска, за плату 32 000 рублей, да кроме того, Московское государство должно было дать Швеции 5000 рублей не в зачет. Сверх того, шведы обещали прибавить еще вспомогательного войска безденежно, с условием, чтобы и московский государь отпускал безденежно свое войско в Швецию в случае нужды. За это Московское государство уступало Швеции Корелу со всем ее уездом. По силе этого договора, весной 1609 года, прибыло в Новгород 5000 шведов, а за ними должно было прийти еще 10000 разноплеменных охочих людей, но число пришедших, на самом деле, оказалось не полным. Шведским войском начальствовал Яков Понтус Делагарди, сын французского выходца реформата.

Скопин встретил его в Новгороде 30 марта с пушечными и оружейными выстрелами. Оба предводителя были молоды: Делагарди было 27 лет, Скопину всего 23 года. Народ любовался ими. Иноземцы, описывая русского вождя, говорят, что он, при своей молодости, был необыкновенно красив, статен, приветлив и привлекал всех своим умом и той силой души, которая выказывалась во всех его приемах.

По московскому обычаю, Скопин, благодаря шведского короля за помощь, старался, однако, скрыть перед Делагарди крайнее положение отечества. "Наш великий государь, - говорил он, - находится в благополучии и все подданные ему прямят; есть каких-нибудь тысяч восемь русских бездельников, которые пристали к полякам и казакам". Скопин выдал шведскому предводителю деньги, следуемые шведами не в зачет, а из суммы, назначенной на жалованье войску, мог дать только три тысячи, да и то собольими мехами; звонкой монеты не хватило. Он успокаивал союзников обещаниями; между тем рассылал грамоты в северо-восточные города, менее других разоренные, умолял скорее собирать и присылать деньги и вместе с тем приглашал отправлять к нему ратных людей. План его был таков, чтобы идти прямо к Москве, не останавливаясь под городами, потому что все города, по его расчету, должны будут изъявить покорность, когда Москва освободится.

Первое дело соединенного русско-шведского войска было под селом Каменкой, 5 мая. Кернозицкий был разбит наголову отрядом, которым начальствовал Горн и Чулков. Победители взяли у него пушки, порох, лошадей; набрали множество пленников и в том числе толпу женщин. Скопин, после этой победы, отправил отряды по соседним городам.

Весть о победе над Кернозицким произвела такое впечатление, что города: Торопец, Невель, Холм, Великие Луки, Ржева, отступили от самозванца. Порхов избавился от осаждавших его воров. Псков держался Димитрия, потому что в этом городе захватили власть черные люди, вопреки желанию лучших людей, расположенных отступиться от вора. Затем Торжок, а за ним другие соседние города прислали к Скопину повинную и признали царя Василия.

Скопин и Делагарди выступили из Новгорода и шли отдельно; к досаде Скопина, Делагарди шел медленнее, чем хотелось русскому вождю. Быть может, шведский предводитель рассчитывал, что русские не в состоянии будут уплатить жалованья, которого сумма возвысится от долгого времени службы шведов в Московском государстве, и тогда будет предлог захватить северные области, как сделалось впоследствии.

Вор отправил против них Зборовского с поляками и князя Шаховского с русскими людьми. Воровское войско истребило город Старицу, не взяло Торжка, отступило и заперлось в Твери. Скопин и Делагарди, соединившись, напали на Тверь; сначала они были отбиты, но потом, 13 июля, возобновили нападение, выгнали неприятеля из Твери, погнались за ним и разбили наголову.

Скопин, после этой победы, торопился идти к Москве, но иноземное войско взбунтовалось, требовало уплаты жалованья и не хотело идти далее. Делагарди должен был уступить, сам остался под Тверью и, со своей стороны, стал требовать уплаты жалованья и отдачи Корелы по условию. Заплатить было нечем. Делагарди воротился к Торжку, и его наемные воины стали обращаться с русскими поселянами не лучше поляков.

В этом затруднительном положении Скопин не упал духом. Он пригласил, по особому договору, отряд шведского войска под начальством Христиерна Зоме и стал под Колязиным. Отсюда он беспрестанно рассылал гонцов по городам и просил присылки денег и ратных людей. Монастыри: Соловецкий, Печенский, Устюжский, Спасо-Прилуцкий снабдили его деньгами. Пермская земля приводила его в досаду своей медлительностью; зато усердными показали себя вологжане и сольвычегодцы, особенно Строгановы, которые, кроме присылки денег, снаряжали и отправляли на свой счет к Скопину много ратных людей.

Прибывавшие в Колязин ратные люди были хорошо вооружены, но не знали военного дела, и Христиерн Зоме занимался их обучением. В половине августа тушинцы, осаждавшие Троицу под начальством Сапеги и Зборовского, пошли на Скопина, но Скопин предупредил их и на реке Жабне, впадающей в Волгу, поразил и обратил в бегство.

Получивши деньги, Скопин выплатил еще часть жалованья шведскому войску, отправил, от имени царя, Федора Чулкова сдать шведам Корелу и тем побудил Делагарди прибыть к нему с войском 26 сентября. Союзники очистили от воров Переяславль и в октябре взяли Александровскую слободу. Тогда не только Сапега и Зборовский, но и сам главный военачальник Тушинского вора Рожинский двинулся на Скопина; после кровопролитного боя под Александровской слободой они воротились назад с большой потерей. Скопин и Делагарди составили план строить засеки одну за другой и таким способом приближаться к Москве. Сам Скопин порывался к столице, но Делагарди удерживал его, представляя, что не следует оставлять в тылу неприятеля, а нужно очистить соседнюю страну от воров. Таким образом, Скопин простоял всю зиму в Александровской слободе.

Слава его распространилась повсюду. Царя Василия не терпели, и русские стали поговаривать, что следует его низложить, а царем сделать Михаила Васильевича. Прокопий Ляпунов прислал к Скопину посольство от всей рязанской земли и извещал, что вся русская земля хочет его избрать в цари и признает, что кроме Михаила Васильевича никто не достоин сидеть на престоле. Скопин не вошел по этому поводу ни в какие объяснения, удалил от себя посольство, но никого не казнил, не разбирал дела и не известил об этом царя Василия.

Между тем тушинский лагерь разошелся. Москва освободилась от осады. Отовсюду повезли припасы к столице. Скопин с Делагарди отправились в Москву и въехали в нее 12 марта 1610 года. Толпа московского народа обоего пола встречала его за городом. Бояре подносили ему хлеб-соль. Скопин ехал верхом рядом с Делагарди. Народ падал перед ним ниц, называл освободителем и спасителем земли. Сам царь Василий всенародно со слезами обнимал и целовал его. Начались пиры за пирами. Москвичи, наперерыв один за другим, приглашали шведов в свои дома и угощали их. Скопин хотел отдохнуть в Москве до просухи, а потом идти на Сигизмунда.

Но Василий уже ненавидел Михаила Васильевича. Торжественная встреча, беспрестанные знаки народного расположения, сопровождавшие каждое появление Скопина среди народа, внушали ему страх. Русские люди открыто говорили, что надобно низложить Василия и избрать царем Скопина. Василий решился прямо объясниться с последним и изъявить ему свои опасения. Князь Михаил Васильевич уверял, что не помышляет о короне, но Василия этим нельзя было уверить: Василий сам помнил, как он, в былые времена, клялся в своей верности Борису и Димитрию. К большему страху Василия, какие-то гадатели напророчили ему, что после него сядет на престол царь Михаил; и Василий воображал, что этот Михаил есть Скопин.

Но всего более ненавидел Скопина неспособный брат царя, Димитрий Шуйский. Зависть точила его. В то время, когда все московские люди расточали восторженные похвалы князю Михаилу Васильевичу, Димитрий Шуйский подал на него царю обвинение, что он самовольно отдал шведам Корелу с областью. Царь Василий умел лучше сдерживать себя, чем брат, и не только оправдал Скопина, но замахнулся палкой на брата. Тем не менее везде говорили, что царь готовит Михаилу Васильевичу тайную гибель; и сам Делагарди советовал ему поскорее выбраться из Москвы, в поле, чтобы избежать худа.

23 апреля /1610/ князь Иван Воротынский, свояк царя Василия /Шуйского/, пригласил Скопина крестить своего младенца. На пиру Михаилу Васильевичу сделалось дурно. Его отвезли домой. Делагарди прислал к нему медика: ничто не помогло. Михаил Васильевич скончался на руках своей матери и жены (жена Скопина была Анастасья Васильевна, урожденная Головина). Когда тело его лежало готовое к погребению, приехал Делагарди; москвичи не хотели было допустить к мертвецу неправославного, но Делагарди сказал, что покойный был его друг и товарищ, и был пропущен. Он взглянул на мертвого, прослезился и сказал: "Московские люди, не только в вашей Руси, но и в землях государя моего не видать уже мне такого человека!"

Всеобщая молва приписывала смерть Скопина отраве, которую будто бы поднесла ему на пиру "в чаше на перепивании" жена Димитрия Шуйского, Екатерина, дочь Малюты Скуратова, "кума крестная, змея подколодная", как выражается народная песня. Народ до того взволновался, что чуть не разорил двора Димитрия Шуйского. Царь Василий военной силой охранил его от ярости толпы. Современные иностранцы положительно утверждают, что Скопин был отравлен по приказанию царя Василия. "Procul, dubio jussu Suischii" (без всякого сомнения, по приказанию Шуйского), говорит шведский историк Видекинд. В немецкой хронике Буссова говорится: Suiski demselben ein Gift beybringen und damit ertцdten liess /«Шуйский преподнес тот самый яд, от которого наступила смерть»/. Из русских источников псковская летопись положительно приписывает смерть Скопина царю Василию. Другие летописцы, сообщая об этом как о слухе, прибавляют: а подлинно то единому Богу известно.

Гроб Михаила Васильевича несли товарищи его подвигов. За ними следовали вдовы, сестры и матери убитых в бою. Они поддерживали мать и вдову Скопина, которые почти лишились памяти и чувства от горя. Был тут и царь Василий, разливался в слезах и вопил. Ему не верили. Не удалось Скопину сесть на московском престоле, на котором его так хотел видеть народ русский. Зато гроб его опустили в землю в Архангельском соборе, посреди царей и великих князей московского государства».

Что было дальше, описывает небезызвестный историк-публицист, автор книги "Выбирая свою историю", редактор журнала "Отечественные записки" Никита Павлович Соколов в статье сетевого Ежедневного Журнала «Родословие русской свободы. Земское чудо»:



«В воскресенье 1 ноября 1612 года земское ополчение вместе с немногими оставшимися московскими жителями крестным ходом праздновало «очищение» Кремля. Даже маршрут движения свидетельствовал о трудном обретении единства. Земские ратники князя Дмитрия Пожарского собирались у церкви Иоанна Милостивого на Арбате, а казаки князя Дмитрия Трубецкого - близ храма Казанской Божьей матери у Покровских ворот, и оттуда уже двигались с пением псалмов на Красную площадь. Здесь на Лобном месте их встретило шедшее из Кремля духовенство во главе с архиепископом Арсением, несшим главную московскую святыню - икону Богоматери Владимирской. Перед ней и молились коленопреклоненно все собравшиеся, благодаря небесную заступницу за «спасение царствующего града».

Скромность наших предков, приписывавших прекращение смуты высшим силам, чудесным образом направившим ход событий, безусловно, служит похвальным образцом христианского смирения. Позднее широко распространилась благочестивая легенда о чудесном явлении 22 октября митрополиту Арсению, которого неволей держали в Кремле, Сергия Радонежского, обещавшего скорое «извержение врагов из града» (в следующие полвека с этим чудом довольно сложным образом оказалось связано празднование иконе Казанской Богоматери). Но чудо народного единства, приведшее к прекращению гражданской войны, выражением которого и была совместная молитва 1 ноября, было без сомнения чудо «рукотворное». Успех сопутствовал тем, кто по народной пословице, на Бога надеясь, сам не плошал.

Собственно военная победа обозначилась 26 октября, когда осажденный в Московском Кремле гарнизон, верный присяге королевичу Владиславу (а присягнула в августе 1610-го вся Москва), сдался под гарантии безопасности, данные князем Дмитрием Пожарским. В тот же день из крепости были выпущены русские сторонники польского королевича - члены временного правительства («Семибоярщины»), дворяне и московские купцы. В числе этих осадных сидельцев покинули Кремль и боярин Иван Никитич Романов с племянником Михаилом Федоровичем. На следующий день вышли наемники - иноземцы, и в разоренный Кремль вступили ополченцы.

Но гражданская война никак не может завершиться просто военной победой. Должно было прийти к согласию относительно оснований совместного жития. Выработка этого согласия, а вовсе не военная операция овладения Москвой, и была главной заботой создателей второго земского ополчения, выступившего под знаменем восстановления порядка и правды.

Ныне приходится специально подчеркивать, что великая Смута начала XVII века, вопреки мути советских учебников и примитивно лживой нынешней пропаганде, никак не была «иностранной интервенцией». Это была прямая гражданская война, в которой сошлись сторонники и противники незадолго перед тем установленного в Московской державе опричного политического порядка и неизбежно последовавших затем мер по установлению крестьянской «крепости». То, что каждая из сторон призывала себе на подмогу иноземных союзников, одни - поляков, другие - шведов, существа дела не меняло. Даже то обстоятельство, что через несколько лет после начала схватки призванные на подмогу, видя полное разложение московского царства, решили сыграть собственную игру и поживиться за его счет, не имело решающего значения. Без преодоления междоусобной распри немыслимо было отделаться и от иноземных стервятников.

Однако все институты и социальные группы, на протяжении предшествующих двух столетий несшие ответственность за «правду» государственного порядка и худо-бедно исполнявшие эту роль, в эпоху смуты были окончательно дискредитированы. Царская власть была приведена в полное ничтожество самозванцами, коих обреталось в год по десятку (один только Лжедмитрий II повесил семерых «сыновей» царя Федора - «царевичей» Клементия, Савелия, Симеона, Василия, Ерошку, Гаврилку и Мартынку). Московское боярство погрязло в интригах и взаимных склоках и все чаще путало интересы страны со своей «бездельной корыстью». «Воинский чин» - служилые люди - озабочен был почти исключительно целостью своих поместий, которые охотно получал без разбору от всех претендентов на престол. Церковные иерархи, и те оказались по разные стороны баррикад.

В этих обстоятельствах дело восстановления порядка взяли в свои руки «последние люди Московского государства», как они сами себя рекомендовали, - посадские торгово-промышленные люди и крестьяне, объединенные земской системой местного самоуправления. Самоуправление это под разными именами существовало издревле. До смуты земские институты, исправляя функции местной администрации и суда, никогда не претендовали заниматься «государевым» делом - обороной, внешней политикой и вообще делами, как сказали бы сейчас, относящимися к компетенции федерального центра - и опыта на сей счет не имели. Так что дело было довольно рискованное. Но деваться было некуда.

Обманчивая доступность языка того времени и принятая в те поры риторика, исполненная церковных символов, ныне сильно осложняет для наших современников правильное понимание того идеала, ради которого сплотились земские люди в 1612 году, и того «порядка», ради которого жертвовали они «животами». Между тем идеал, насколько мы можем уяснить себе не только из писаний, но и из реальных действий, был в переводе на современный язык (неизбежно огрубляющем и упрощающем) вполне либеральный, а порядок - вполне демократический.

Земские люди решительно потребовали выбора нового государя «всею землею», отвергнув все попытки разных партий навязать свою волю, фальсифицировав избирательную процедуру (утвердившуюся, по крайней мере, с собора 1584 года, избравшего на престол царя Федора Иоанновича). По этой причине отвергнута была «землей» присяга королевичу Владиславу, принесенная исключительно москвичами. Но точно так же не приняла земля и избирательных постановлений «Совета всей земли», действовавшего в составе первого ополчения, которым верховодил рязанский дворянин Прокопий Ляпунов. Не приняла прежде всего потому, что состав этого совета был фальсифицирован - в нем не было горожан, тон задавали выступавшие от имени своих городов дворяне, отстаивавшие свои сословные интересы.

Московская власть не только восстанавливалась выбором «всей земли», но и должна была впредь действовать в ее интересах, для чего устанавливалась соборная форма общественного контроля за действиями правительства. Контроль этот и на будущее мыслился по образцу устройства самого ополчения, при котором был создан «Совет всей земли», для чего во все городам отправлен были призыв прислать «изо всяких людей человека по два, и с ними совет свой отписать, за своими руками». Совет этот располагал правом вождей ополчения «вольно ... переменити и в то место выбрати иных ... хто будет более к земскому делу пригодится».

Вторым важнейшим требованием успешного второго ополчения была защита собственности. Первое ополчение в немалой степени потерпело неудачу из-за наличия в его составе значительного числа «вольных козаков», отстаивавших «социалистический» идеал в его самой доступной форме, то есть попросту норовивших «отнять и поделить» «боярские животы». Земские люди, зарабатывавшие копейку упорными трудами и редко собиравшие значительные состояния, хотя в ту пору до «священного принципа» и не додумались, но гарантии частной собственности ценили и понимали, что «боярские животы» отдать на растерзание нельзя, поскольку на боярских животах козаки не остановятся. Посему в состав второго ополчения решено было «вольных» или «воровских козаков» не брать. (Впрочем, и вошедшие в состав ополчения «добрые козаки», едва не убили Пожарского, который не позволил им грабить выпущенных из Кремля боярынь.) В отношении поместных раздач эпохи смуты (по беспорядочности - аналог недавней российской приватизации) ради прекращения распрей постановлен был «нулевой» вариант, законными признавались все пожалованные служилым людям земли, от какого бы самозванца ни исходило это пожалование.

А вот национальной фанаберии и ксенофобии, которую нынешняя наша первоканальская телепропаганда приписывает второму ополчению, не было ни в его программе, ни в деяниях. Избрание иноземного государя само по себе вовсе не было по средневековым понятиям порухой чести государства. Пожарский, например, сам стоял за избрание на московский престол шведского принца, но готов был полностью подчиниться соборному решению.

Не было и православной экзальтации. Водораздел шел совершенно иначе. Характерно, что многие православные дворяне из Казани к ополчению не присоединились из чистых, как сейчас сказали бы, «амбиций». Казанским служилым людям было досадно, что не «царственный град Казань», а плебейский Нижний Новгород стал во главе движения. А башкирские и татарские мурзы-мусульмане и полуязыческая тогда «мордва и черемиса» пришли под знамена ополчения и бились рука об руку с ратниками Пожарского. И никому из русских ополченцев на ум не взошло произнести сакраментальное ныне «понаехали тут».

Народное единство, действительно сложившееся в 1612 году, нашим нынешним вертикально мыслящим властителям совершенно некстати. И для того чтобы замутить память о подлинном единении, придумана была четыре года назад кремлевскими политтехнологами нынешняя идеологема праздника, вся заключающаяся в пошлой и лживой формуле «мы поляков побили». Не удивительно, что под таким «знаменем» могли соединиться только подонки нации, чего, кажется, власти уже и сами испугались. Во всяком случае, Минин с Пожарским, если бы им привелось увидеть недавние «русские марши», пожалуй, принялись бы формировать новое ополчение для очищения Руси от скверны».

Сопоставление той Смуты с нынешней не может не быть поучительным и заставляет о многом задуматься. Но тогдашняя низовая субъектность (тогдашнее русское «третье сословие»), олицетворенная в нижегородском гражданине (=буржуа) экономически-самодостаточном Кузьме Минине, была повлиятельнее и пассионарнее нынешней. Вот почему мы пока не освободились от шкурных временщиков-мародеров и не сплотились в нацию и не приступили к созиданию собственного государства, а наши предки сумели преодолеть шкурность верхов и основали славную трехсотлетнюю Российскую Империю.