Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Рассылка закрыта

При закрытии подписчики были переданы в рассылку "Крупным планом" на которую и рекомендуем вам подписаться.

Вы можете найти рассылки сходной тематики в Каталоге рассылок.

←   Ноябрь 2008   →
 1
 2
02.11.2008
19:56:29
20:01:26
 3
 4
 5
 6
06.11.2008
16:12:44
16:14:19
 7
 8
 9
09.11.2008
23:43:43
23:46:49
10
11
12
13
13.11.2008
20:46:21
20:51:31
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
Автор
Скурлатов Валерий Иванович

Статистика

346 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Скурлатов В.И. Философско-политический дневник Поэт о поэте - к переводу Екклезиаст, 12


Поэт о поэте - к переводу Екклезиаст, 12

 

Просматривая френд-ленту, наткнулся в Живом Журнале уфимского поэта Владимира Глинского ([info]dzecko) на интересный пост о поэте-шестидесятнике, авторе известного стихотворения «Памяти Пастернака» Германе Борисовиче Плисецком (17 мая 1931, Москва - 2 декабря 1992). Как сообщает сайт «Искусство России», Владимир Глинский родился 8 августа 1967 года в Целинограде (ныне Астана, Казахстан), в 1984 - 1985 годах учился в Башкирском государственном университете на факультете романо-германской филологии, в сентябре 1987 года поступил на работу художественным руководителем театрального коллектива ДК "Юбилейный" города Уфы, учился также в Московском государственном университете на философском факультете, соредактор альманаха "Номады", печатался в альманахах "Процесс - 2" и "Остров" и в республиканских газетах "Ленинец", "Вечерняя Уфа", "Советская Башкирия". В его блоге «Частная история человечества» он говорит, что «решил я тут начать размещать свои тексты из рубрики "Всем читать!", и первая зарисовка – как раз о творчестве Германа Плисецкого:



«От Омара Хайяма к Экклезиасту - историческая несправедливость этого заглавия /книги Г. Б. Плисецкого/ не могла оставить меня равнодушным. Что это за регрессивное движение вспять? Экклезиаст был раньше Хайяма, значит «его и тапки». Тьфу, первенство, я имел в виду.

Но, вчитавшись в этот посмертный «памятник» великолепному поэту и переводчику Герману Плисецкому, вышедший /в 2001/ в московском издательстве «Фортуна Лимитед», пришлось мне согласиться с сермяжной правдой. Два этих величайших пессимиста человечества являют собой флажки на линии «Старт-Финиш». Персидский поэт, посетовав на бренность бытия, советовал читателю в обнимку с гуриями припадать к клокочущей винной струе, и поэтому его «стакан» жизни был еще наполовину полон. Экклезиаст же, той же бренностью томим, бежал от суеты сует в нирвану чистой рефлексии, и поэтому его-то «стакан» точно уж был наполовину пуст. Не случайно, начав свою переводческую деятельность со строк Омара Хайяма:

Я - школяр в этом лучшем из лучших миров,
Труд мой тяжек: учитель уж больно суров!
До седин я у жизни хожу в подмастерьях,
Все еще не зачислен в разряд мастеров…,

Герман Плисецкий под конец своей жизни пришел к суровому парафразу библейских ламентаций:

Вершины станут путника страшить,
И ужас им в дороге овладеет,
И ослабеет в нем желанье жить,
И, как кузнечик, жизнь отяжелеет,
И, горький зацветет миндаль кругом…

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Полностью это замечательное стихотворение смотри на сайте «Русские времена: мы призываем вас думать» - Герман Плисецкий «Из Екклезиаста». Вышеприведенный отрывок навеян библейской «Книгой Екклезиаста, или Проповедника» (Глава 12):

«3. В тот день, когда задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы /ноги и руки - старческая согбенность/ и перестанут молоть мелющие /зубы/, потому что их не много осталось; и помрачатся смотрящие в окно /глаза/; 4. и запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха /старческая бессонница/ и замолкнут дщери пения /глухота/; 5. и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль /старческие седины/ и отяжелеет кузнечик и рассыплется каперс /полукустарниковое стелющееся растение; образы символизируют общий старческий упадок сил/. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; - 6. доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодцем. 7. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, который дал его. 8. Суета сует, сказал Екклезиаст, всё - суета".

Александр Блок 24 сентября 1902 года в преддверии Революции в стихотворении «Экклезиаст» переводит это место так:

Благословляя свет и тень
И веселясь игрою лирной,
Смотри туда - в хаос безмирный,
Куда склоняется твой день.

Цела серебряная цепь,
Твои наполнены кувшины,
Миндаль цветет на дне долины,
И влажным зноем дышит степь.

Идешь ты к дому на горах,
Полдневным солнцем залитая;
Идешь - повязка золотая
В смолистых тонет волосах.

Зачахли каперса цветы,
И вот - кузнечик тяжелеет,
И на дороге ужас веет,
И помрачились высоты.

Молоть устали жернова.
Вегут испуганные стражи,
И всех объемлет призрак вражий,
И долу гнутся дерева.

Всё диким страхом смятено.
Столпились в кучу люди, звери.
И тщетно замыкают двери
Досель смотревшие в окно.

Современный поэт-переводчик Вадим Викторович Алексеев перелагает это место в поэме «Экклезиаст»:

96

В день этот стражи дома задрожат,
Согнуться мужи силы, перестанет
Молоться в жерновах зерно — не станет
Шумящих ими — хлеб не будет сжат.
Смутятся вдруг смотрящие в окно
И днём ворота станут запираться,
Умолкнут дщери пенья и чураться
Веселья будут, а не пить вино.
Ибо высоты станут всем страшны,
И расцветёт миндаль, отяжелеет
Кузнечик, каперс в сердце тишины
Рассыплется, во гробе прах истлеет,
И ужаснутся крика петуха,
Так песнь его во тьме будет лиха.

97

Отходит человек в свой вечный дом,
А плакальщиц толпа труп окружает
И до святого места провожает,
Однако в горе верится с трудом:
Себе мы признаёмся со стыдом,
Что скорбью нас их плач не заражает,
Печаль лицо притворно выражает,
Да только кто осудит нас судом?
Цепочка ли серебряная вдруг,
Повязка золотая ли порвётся,
И выпадет кувшин с водой из рук,
И колесо колодца вниз сорвётся,
Только качнётся под ногою твердь -
Наступит и твоя однажды смерть./

«К сожалению, - продолжает Владимир Глинский, - рано проявившись, поэтический дар Плисецкого не смог покинуть формата поэзоконцертов в московском Политехе. Виною стало его стихотворение «Труба», посвященное давке в Москве во время похорон Сталина. Шляясь по тайным спискам, это стихотворение закрыло поэту путь к нормальному литературному процессу – пришлось зарабатывать, став тиглем для переплавки причудливых, замысловатых строк, принадлежащих национальным поэзиям, в звучный металл русского языка.
И все же мне сквозь чужые строки всегда виделись его собственные:

Детство. Заводская слобода.
Голый двор – конец моих угодий.
Детство шло, а я не знал куда
Улица булыжная уходит.

[info]avlady:
Поясните эту строчку, коли Вам так нравятся сии вирши: " И, как кузнечик, жизнь отяжелеет". Кузнечик, как я это понимаю, попрыгунчик. Имеется в виду дохлый кузнечик? Или какой-нибудь беременный? В деревнях про беременных женщин как раз говорят, что она "отяжелела"

[Bad username: Dzecko"]:
Здесь "отяжелеет" пожалуй имеет несколько иной смысл. Она измеряется не в килограммах, а в обременении деталями. Когда смотришь на кузнечика, создается ощущение перегруженности деталями. Но это опять же личностное восприятие. В стихах сложно заниматься разъяснением чего бы то ни было, просто иногда чувствуешь: Да это так. Или нет, это не так.

[info]avlady:
Правильно. И мне сей переводчик НЕ понравился.

[info]dzecko:
Бывает. Если честно. Мне у него больше понравились его собственные стихи. Но я же говорю, Плисецкий, написав эту свою "Трубу", очень себе подгадил. По видимому его тогда хорошо испугали, вот он и метался между Экклезиастом и Омаром Хайямом. И даже стихи стали какие-то испуганные.

[info]husainov:
Перевод Екклезиаста у него просто великолепен. Что касается отяжелеет - кузнечик легкий, прыгучий, воздушный, и вдруг стал тяжелым. По моему, очень хорошо».

Несколько слов о Германе Борисовиче Плисецком. Он – зрелый шестидесятник. Как сообщает Википедия в статье о нём, в 1949 окончил 657-ую школу Москвы и поступил в экстернат при филологическом факультете МГУ, печатался в газете "Московский университет", в 1952 уехал в экспедицию на Таймыр, а вернувшись, поступил на заочное отделение филфака МГУ (1953–1959). Его знаковое произведение – поэма «Труба», посвященная памяти жертв смертельной давки во время похорон Сталина. Работал организатором и гидом вокзальных экскурсий по Москве, корректором в издательстве, затем в журнале «Семья и школа». С 1960 учился в аспирантуре Института театра, музыки и кино в Ленинграде, одновременно работал в литобъединении Глеба Семёнова, начал заниматься переводами. Одним из самых известных стихотворений Плисецкого стало "Памяти Пастернака": "Поэты, побочные дети России, // Вас с чёрного хода всегда выносили..." С 1965 жил в Химках под Москвой. В конце 1960-х выиграл конкурс в издательстве "Наука" на переводы Омара Хайама. В 1970–1980-е переводил также Хафиза и других восточных поэтов, делал стихотворные переложения библейских книг. Собственные стихи, если не считать нескольких ранних публикаций в периодике, не печатались на родине до 1988. Зато печатал их в эмигрантских журналах "Грани" (1967) и "Континент" (1980), в "Антологии послевоенной русской поэзии" (Англия, 1974). Единственный сборник, изданный при жизни поэта, – маленькая книжечка «Пригород» из «Библиотеки Огонька» (1990). Первый полный сборник стихотворений и избранных переводов «От Хайама до Экклезиаста» вышел в Москве в 2001 году.

Вот книги его переводов: Робаят: Персидские народные четверостишия. М., 1969; Хаям О. Рубайят. М., 1972; Бештоко Хабас. Красный всадник: Стихи и поэма. М., 1977 (Новинки "Современника"); Хафиз. Сто семнадцать газелей. М., 1981; Файзи А.Ф. Наль и Даман. М., 1982; Чантуриа Т. Медовый век: Стихи. М., 1983. И его киноведческий труд: Человек крупным планом: Лучшие советские фильмы последних лет. М., 1961 (в соавторстве с А.Л. Сокольской).

Одна из причин многолетней опалы – его участие в похоронах Пастернака (1960) и написанное тогда же стихотворение «Памяти Пастернака», ставшее знаменитым в литературных кругах:

Поэты, побочные дети России!
Вас с чёрного хода всегда выносили.

На кладбище старом с косыми крестами
крестились неграмотные крестьяне.

Теснились родные жалкою горсткой
в Тарханах, как в тридцать седьмом в Святогорском.

А я – посторонний, заплаканный юнкер,
у края могилы застывший по струнке.

Я плачу, я слёз не стыжусь и не прячу,
хотя от стыда за страну свою плачу.

Какое нам дело, что скажут потомки?
Поэзию в землю зарыли подонки.

Мы славу свою уступаем задаром:
как видно, она не по нашим амбарам.

Как видно, у нас её край непочатый –
поэзии истинной – хоть не печатай!

Лишь сосны с поэзией честно поступят:
корнями схватив, никому не уступят.

4 июня 1960
В избранное