Учёный, стратег и конспиратор// АКАДЕМИК АНДРЕЙ БЕЛОЗЕРСКИЙ. НЕИЗВЕСТНЫЕ ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ГЕНИЯФото: Владимир Акимов/РИА новости

АВТОРЫ: ВЛАДИМИР СКУЛАЧЁВ, АКАДЕМИК РАН, ДИРЕКТОР НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО ИНСТИТУТА ФИЗИКО-ХИМИЧЕСКОЙ БИОЛОГИИ ИМЕНИ А. Н. БЕЛОЗЕРСКОГО МГУКАТЕГОРИЯ: ГЕРОИ

Про лысенковщину — советскую политику истребления таких наук, как генетика и биохимия, — есть множество замечательных художественных произведений, например роман «Белые одежды», фильм «Николай Вавилов»… А «Кот Шрёдингера» публикует настоящую документальную драму об этом периоде, где в роли главного героя выступает академик Андрей Белозерский, один из основоположников молекулярной биологии в Советском Союзе и основатель Научно-исследовательского института физико-химической биологии МГУ. Этот  рассказ написал и любезно предоставил нашему изданию один из самых известных российских учёных современности — академик Владимир Скулачёв, ставший преемником Белозерского на посту директора НИИ ФХБ. 

Тёмные годы лысенковщины

Впервые я увидел Андрея Николаевича в 1956 году при довольно странных обстоятельствах. Я, в то время студент четвёртого курса биофака МГУ, пришёл к заведующему лабораторией биохимии крови Борису Александровичу Кудряшову с вопросом, не могут ли некоторые антикоагулянты действовать на митохондрии. Мы мирно беседовали, как вдруг дверь в кабинет приоткрылась и в проёме показалась голова мужчины средних лет, его глаза живо блестели. Незнакомец уставился на меня, хитро подмигнул и громко крикнул: «Борька! Айда жрать!» Потом дверь захлопнулась, громкий стук нарушил идиллическую картину «Маститый учёный наставляет любознательного студента».

— Это Белозерский, с кафедры биохимии растений. Он у нас провинциал! — усмехнулся Борис Александрович.

Несколько лет спустя я стал часто встречаться с Андреем Николаевичем Белозерским, и он пару раз сам говорил о себе как о провинциале:

— Знаете, Володя, я ведь с периферии, из Ташкента…

Он мог прийти на работу в косоворотке. Стригся коротко, опять же как-то не «по-столичному». Многие годы он оставался в тени своего шефа, академика Александра Опарина, директора Института биохимии имени А. Н. Баха, где у Белозерского была скромная лаборатория. Такая позиция помогала заниматься нуклеиновой тематикой даже в самые тёмные годы лысенковщины и беспощадной борьбы с вейсманизмом-морганизмом. «Белозерцы» Александр Спирин, Борис Ванюшин, Нина Шугаева и другие совсем ещё молодые биохимики, пытавшиеся вникнуть в суть работы генов, которые они именовали для конспирации «цистронами», делали своё дело в институте, несмотря на то что в это же время с высоких трибун гремел звучный баритон Опарина: «ДНК — конечный продукт обмена веществ, а ядро — мусорный ящик клетки!»

Фото предоставлено НИИ им. Белозерского  /  Белозерский на кафедре биохимии растений в МГУ.

Однажды в лабораторию к Белозерскому вломился сам Трофим Лысенко, приказав показать ему ДНК. Андрей Николаевич смешал сухой препарат ДНК с водой и, опустив в смесь стеклянную палочку, ловко намотал на неё длинную молекулу нуклеиновой кислоты, чтобы вытащить её из смеси. Это удалось, но не произвело на безграмотного визитёра никакого впечатления.

— Если это кислота, то она должна быть жидкой, — сурово сказал «народный академик» Лысенко и добавил: — Никогда не поверю, что эта сопля определяет наследственность.

Шли годы, где-то подпольно, где-то открыто наука двигалась вперёд. Физики, работавшие тогда над созданием атомной бомбы и космических спутников, наконец достучались до высшего начальства, и Лысенко был отправлен в отставку. Затем, правда, он снова втёрся в доверие к тому же начальству, но второе пришествие шарлатана закончилось отставкой уже не только его самого, но и его влиятельных покровителей. Некоторые особо яростные академики требовали изгнания Лысенко из академии наук, на что её президент, всегда невозмутимый Мстислав Всеволодович Келдыш, заметил:

— Даже если у вас очень плохой сосед по квартире, не стоит вешать его на лестничной площадке. Из русской академии не исключают.

Лысенко остался академиком и долго ещё приходил обедать в академическую столовую на Ленинском проспекте. Он сидел один, всегда один за квадратным столиком на четверых, покрытым белоснежной накрахмаленной скатертью.

В 1962 году Андрей Белозерский был выбран в эту самую академию, а в 1965-м убедил тогдашнего ректора МГУ Ивана Георгиевича Петровского в необходимости возрождения в университете российской биологии. Но об этом чуть позже. <…>

Фото: Александр Сенцов/ТАСС  /  Абитуриенты МГУ на крыльце ГЗ перед вступительными экзаменами. 1977 год.

Руины университетской науки

Пока я хотел бы вернуться к политической ситуации конца 1920-х годов в Москве. Это поможет показать, как наша наука постепенно истреблялась. Об обстановке в столице в те годы я узнал от своего отца, архитектора Петра Степановича Скулачёва, который тогда был студентом МВТУ (Московского высшего технического училища). Это было время, когда Лев Троцкий предпринял последнюю отчаянную попытку сместить Сталина, сделав ставку на московское студенчество, которое вышло на демонстрацию 7 ноября с портретами Троцкого и листовками «Долой Сталина!». Этими бунтарями были в основном студенты двух крупнейших московских вузов: МГУ и МВТУ.

Реакция властей последовала незамедлительно. Во-первых, Троцкого выслали из страны (ходит молва, что перед отъездом Троцкий сказал Сталину: «Тише едешь — дальше будешь», и получил в ответ: «Дальше будешь — тише будешь»). Во-вторых, был выпущен секретный циркуляр, предписывавший накануне пролетарских праздников опечатывать пишущие машинки во всех государственных учреждениях (как стало известно после студенческой демонстрации, листовки, агитирующие участвовать в митинге, были напечатаны в вузах). Такая процедура контроля сохранялась в Москве вплоть до развала Советского Союза.

В-третьих, МГУ и МВТУ разукрупнили: вывели из их состава множество факультетов и кафедр, а оставшиеся перепрофилировали под сугубо прикладную тематику, вытравив из учебных программ научную составляющую. Так, в МГУ кафедра зоологии позвоночных стала кафедрой пушного дела, а неорганической химии превратилась в кафедру производства соляной и серной кислоты. МВТУ лишилось архитектурного факультета, а МГУ — всех трёх своих медицинских факультетов, которые впоследствии стали самостоятельными институтами. Ситуация с последними изменилась лишь в 1992 году, когда только что выбранный новый ректор Виктор Садовничий подписал приказ о создании в МГУ факультета фундаментальной медицины.

<…>

Конечно, дурацкие названия кафедр вроде «пушного дела» вскоре поменяли на прежние, разумные, но однозначно науке был нанесён катастрофический ущерб.

Так вот, вернёмся к тому времени, когда наука была практически превращена в руины... Исчезли научные ставки, а преподаватели были так загружены учебными планами и лекциями, что у них не оставалось ни сил, ни времени на научную работу. Прервалась важная для подготовки молодых учёных связь поколений: ведь как живая клетка может произойти только от другой живой клетки, точно так же и нового учёного может воспитать только другой учёный.

Фото предоставлено НИИ им. Белозерского  /  Биохимик в начале своей карьеры

Институт из ничего

Дабы это исправить, Белозерский предложил ректору Петровскому восстановить научные ставки для молодых способных биологов и химиков, обеспечить их современнейшим оборудованием, разместив всё это в новом лабораторном корпусе МГУ. Научный статус молодых сотрудников не предполагал обязательного участия в педагогическом процессе, хотя каждый имел право преподавать на какой-либо кафедре МГУ по собственному выбору. Именно поэтому новой организации был присвоен межфакультетский статус — он позволил расширить спектр исследуемых проблем и уделять особое внимание работам на стыке наук (тут вспоминаются слова из песни Высоцкого: «А на нейтральной полосе цветы / Необычайной красоты!»).

В МГУ было множество претендентов на новый лабораторный корпус, но Петровский почти всем отказывал и отдал большую часть здания Белозерскому.

<…>

Этот возникший словно из ничего научный институт называли «университетским чудом». (На самом деле имя «Научно-исследовательский институт физико-химической биологии имени А. Н. Белозерского МГУ» он получил лишь в 1991 году, а до этого именовался Межфакультетской лабораторией биоорганической химии.)

Он состоял из 14 отделов. Во главе большинства стояли совсем молодые научные сотрудники. В нашем штате тогда был один академик, один член-корреспондент и толпа юных учёных: 16 кандидатов наук и ни одного доктора!

Позвав молодёжь на первое рабочее собрание, Белозерский, которому в то время было 60 лет, заявил:

— Я уже старый и больше ничего не открою. Открывайте вы, а я помогу чем смогу.

А помощь нам иногда ох как требовалась! И Белозерский всегда делал то, что обещал. Есть на этот счёт даже одна университетская легенда. Как-то раз Министерство высшего образования задержало перевод очередной партии валюты для нужд лаборатории Белозерского. Узнав об этом, наш шеф позвонил министру Всеволоду Столетову — предупредил, что выезжает к нему. В дверях министерства Белозерского никто не встретил. Тогда он прошёл по длинному коридору на первом этаже, распахнул первую попавшуюся дверь, вошёл в комнату, обнаружил там министерских чиновников, подойдя к ближнему столу, достал красное удостоверение вице-президента Академии наук СССР и закричал, ритмично ударяя удостоверением о столешницу:

— Я вам тут покажу, как воровать мои деньги! Если они сегодня же не уйдут отсюда в МГУ, завтра я приду к вам с генеральным прокурором!

Чиновники опешили и не посмели парировать строгое выступление учёного. Последовала немая сцена, которую нарушил сам Белозерский, выйдя из кабинета и громыхнув дверью. К вечеру наши бухгалтеры сообщили, что валюта пришла.

Фото предоставлено НИИ им. Белозерского  /  Занятие со студентом биофака МГУ на кафедре.

Царил, но не правил

Белозерский всегда живо интересовался делами научных отделов своей лаборатории. Он регулярно встречался с заведующими, расспрашивал об успехах и трудностях. Кроме того, раз в две недели он собирал общий семинар, где выслушивал доклады начальников отделов или их сотрудников. Конечно, он не мог быть в равной степени компетентным во всех темах и, сознавая это, никогда не опускался до вмешательства в ход уже идущей работы. Он царил, но не правил.

Что касается административного руководства, его осуществлял научно-технический совет (НТС) — коллегия заведующих отделами, которая собиралась каждый понедельник. Председатель НТС фактически выполнял все функции заместителя директора Межфакультетской лаборатории.

После кончины нашего учителя Андрея Белозерского 31 декабря 1972 года я, автор этой заметки, был назначен директором Лаборатории. Я сохранил НТС и сделал всё, что от меня зависело, чтобы поддержать демократический дух управления коллективом.

<…>

За 50 лет существования Лаборатории, а потом Института имени А. Н. Белозерского здесь был сделан ряд важнейших открытий в области молекулярной биологии и смежных дисциплин. Наши публикации есть в Nature, Science, Cell, PNAS, то есть в самых цитируемых научных журналах мира. В одном только 2015 году сотрудниками опубликована 361 статья. В институте в общей сложности защищено 118 докторских и 816 кандидатских диссертаций. Среди 225 сотрудников института 5 европейских академиков и 4 российских, 5 членов-корреспондентов, 76 докторов наук, 140 кандидатов наук. Институт стойко держит одно из первых мест среди всех НИИ России по количеству цитирований «на душу населения». Всё это плоды тех семян, которые 50 лет тому назад посеял Андрей Николаевич Белозерский — человек, скромно называвший себя провинциалом.

Тайное прошлое

Недавно совершенно неожиданно мне открылась ещё одна интересная черта моего учителя, о которой раньше я даже не догадывался. Оказывается, Андрей Николаевич Белозерский был великолепным конспиратором! Сейчас я понимаю, что это позволило ему, занимавшемуся запретной молекулярной биологией, пережить эпоху лысенковского террора.

На праздновании золотого юбилея — 50-летия нашего НИИ Михаил Белозерский, сын Андрея Николаевича, признался, что после смерти отца, перебирая архив семейных документов, случайно наткнулся на паспорт Николая Андреевича Белозерского — своего деда, о котором Андрей Николаевич никогда не рассказывал даже в самом узком кругу родных. В паспорте был послужной список, из которого следовало, что Н. А. Белозерский окончил жизненный путь судьёй и статским советником.

Оказывается, Андрей Николаевич лишился обоих родителей, когда ему было около семи лет. До двенадцати лет он жил с бабушкой и учился в ташкентском лицее для дворянских детей, основанном генерал-лейтенантом Н. А. Ивановым. А потом грянула революция, и Андрей оказался на улице, какое-то время жил беспризорником, дальше был отправлен в приют. В ташкентский Среднеазиатский госуниверситет он поступил как воспитанник детского дома.

Фото: Владимир Акимов/РИА Новости  /  Белозерский в своём рабочем кабинете разглядывает модель спирали ДНК. 1963 год.

Но это ещё не все тайны прошлого нашего великого биохимика и учителя. Другой прямой потомок Андрея Николаевича — его внук Андрей Замятнин открыл мне, что мужем сестры бабушки Андрея Белозерского, то есть его двоюродным дедом по материнской линии, был генерал-лейтенант Николай Александрович Иванов (тот самый, что основал лицей для дворянских детей в Ташкенте), командующий Туркестанским военным округом и участник Среднеазиатской военной кампании в конце XIX века. Эта кампания была одной из самых удачных во всей военной истории России — как по колоссальной площади завоёванных земель, так и по необычайно малым потерям с нашей стороны.

<…>

Николай Иванов в 34 года стал генерал-майором и командующим сначала Самаркандским, потом Ферганским округами и в конце концов был назначен генерал-губернатором всей Средней Азии, называвшейся тогда Туркестаном.

<…>

«Провинциал из Ташкента»

Скрытность Андрея Николаевича Белозерского изумляет, неправда ли? Дожив до 1972 года, став вице-президентом академии наук и Героем социалистического труда, он ни разу не оговорился ни о своём отце — статском советнике, ни о двоюродном деде — выдающемся военачальнике XIX века, кампании которого наряду со сражениями Суворова и Кутузова разбирают историки МГУ и слушатели Академии российского Генштаба.

Чтобы понять истоки конспиративности Белозерского, стоит пристальнее взглянуть на его отношения c советской властью.

<…>

После окончания обучения в Среднеазиатском государственном университете, он был приглашён в качестве научного сотрудника на кафедру биохимии растений МГУ, которой тогда руководил профессор Александр Кизель. Позже, в 1934 году, Белозерский под наставничеством Кизеля сделал своё первое великое открытие —обнаружил ДНК в клетках гороха и других бобовых. Это исследование помогло опровергнуть бытовавшее в то время мнение, что ДНК присутствует только в клетках животных.

В 1942 году учитель Белозерского бесследно исчез. Позже выяснилось, что он, будучи немцем по национальности, обязан был покинуть Москву ещё в 1941 году, но не выполнил предписание, за что был арестован и тут же расстрелян.

Сразу после войны бешеные приспешники Лысенко смертельной хваткой вцепились в русских биологов: открытия Белозерского высмеивались его новым шефом Опариным, по существу, они оказались под запретом. Мог ли доверять этой власти Андрей Николаевич? Ведь любое упоминание об отце — статском советнике или дедушке — генерал-лейтенанте царской армии могло стоить ему места профессора в МГУ, а в двадцатые — тридцатые годы свободы и даже жизни.

Власть вынудила его всю жизнь оставаться в облике Ивана, не помнящего родства. Чем больше думаю об этом, тем отчётливее вспыхивают в памяти скромные слова Белозерского:

— Я ведь, видите ли, провинциал. Из Ташкента…

Опубликовано в журнале «Кот Шрёдингера»