Vladimir Abarinov

Что мы говорим, когда видим или слышим нечто непонятное, непостижимое? 
«Это для меня китайская грамота». 
То же самое говорит еврей. 
Зато кореец говорит, что для него это «еврейская грамота». 
Американец и англичанин – что греческая. 
(those that understood him smiled at one another and shook their heads; but, for mine own part, it was Greek to me - «те, которые понимали его, пересмеивались и покачивали головой, однако для меня это было греческой тарабарщиной». – Шекспир. Юлий Цезарь. Акт 1, сцена 2. Перевод М. Зенкевича)
Речь идет о Цицероне, а говорит Каска - человек плебейского происхождения и вообще заднескамеечник. Он вполне мог не знать греческого в отличие от хорошо образованных римских патрициев. 
Грек – что арабская или китайская. 
Араб – что это для него как хинди. 
Для румын синоним непонятности – турецкий. 
Дл турок – французский. 
Для французов – яванский. 
Parlo italiano o turco ottomano? – говорит итальянец желая сказать: «Я тебе чистым итальянским языком говорю!» 
Mesopotamisch, – говорит немец, желая сказать: «Абракадабра» или «белиберда». 
Þetta er latína fyrir mér, – говорит исландец («Для меня это все равно что латынь»). 
Das ist mir Böhmischer Dörfer, – опять-таки немец. «Для меня это как богемская деревня» (то есть такое же неудобопроизносимое, как названия чешских деревень). 
Словак в аналогичном случае говорит: Je pre mňa španielska dedina («Для меня это как испанская деревня»). 
Ровно то же самое говорит словенец: To mi je španska vas. 
Когда поляк хочет сказать, что он оказался в кафкианской ситуации, он говорит: Czeski film. (А мы по ВГИКе говорили про лукавое фрондерство сценария: «Это у тебя польское кино».) 
Когда немец хочет сказать, что видит перед собой хаос, он выражается так: polnische Wirtschaft («польская экономика»).

«Вы не заметили самого характерного. А следовало бы заметить! Свидетели, как вы правильно указали, все одного мнения относительно хриплого голоса; тут полное единодушие. Что же до визгливого голоса, то удивительно не то, что мнения разошлись, а что итальянец, англичанин, испанец, голландец и француз - все характеризуют его как голос иностранца. Никто в интонациях визгливого голоса не признал речи соотечественника. При этом каждый отсылает нас не к нации, язык которой ему знаком, а как раз наоборот. Французу слышится речь испанца: "Не поймешь, что говорил, а только, скорее всего, язык испанский". Для голландца это был француз; впрочем, как записано в протоколе, "свидетель по-французски не говорит, допрашивается через переводчика". Для англичанина это звучит как речь немца; кстати, он "по-немецки не разумеет". Испанец "уверен", что это англичанин, причем сам он "по-английски не знает ни слова" и судит только по интонации, - "английский для него чужой язык". Итальянцу мерещится русская речь - правда, "с русскими говорить ему не приходилось". Мало того, второй француз, в отличие от первого, "уверен, что говорил итальянец"; не владея этим языком, он, как и испанец, ссылается "на интонацию". Поистине, странно должна была звучать речь, вызвавшая подобные суждения, речь, в звуках которой ни один из представителей пяти крупнейших европейских стран не узнал ничего знакомого, родного! (Эдгар Аллан По. Убийство на улице Морг. Перевод Р. Гальпериной)

В целом больше всего ссылок на китайский как на эталон непонятности. А что же такой эталон для самих китайцев? «Райский язык».
У русских, впрочем, есть выражение «птичий язык».

Выражение это — как указывает проф. Б. А. Ларин — было употребительно в деловом языке Московской Руси: «А пойдет на тебя крымская рать, хоти нам птичьим языком весть подай» (грамота 1508 г.). «Разведчики и пограничники в наше время, - пишет Ларин, - лазутчики и сторожевое охранение в древней Руси — со времен «Слова о полку Игореве», а возможно, и раньше, пользовались и пользуются маскировочными звукоподражательными сигналами наподобие птичьего свиста, птичьего пения, иначе говоря — птичьим языком». (Б. А. Ларин. Очерки по фразеологии. Ученые записки ЛГУ, № 198, Серия филологич. наук, вып. 24, Л. 1956, с. 215).

И наконец, про китайскую грамоту.

«Цель посольства этим вроде бы была достигнута, однако курьез ситуации состоял в том, что прочитать ту "китайскую грамоту" (отсюда, кстати, и пошло выражение) смогли лишь в 1675 году: пятьдесят шесть лет она пролежала в архиве посольского приказа, дожидаясь появления в Москве переводчика!» (Лев Усыскин. Китайская грамота, или О пользе изучения языков. Полит.ру, 12 мая 2008)

Это о миссии казака Ивана Петлина, который в 1618 году добрался из Томска до Пекина.