В последнее время начинают печатать поэтов, живших как бы в двух измерениях: тайно и для себя - в литературной поэтической  традиции Серебряного века,  явно и для других – наукой, как Андрей Николев,  фантастикой  как Геннадий Гор или киноискусством  как Павел Зальцман

Это удивительно еще и потому, что почти все,  кто не вписывался в советскую культуру, эмигрировали, составив русское зарубежье, а кто не уехал, в своем большинстве были вырезаны и вытравлены новой властью.

Но некоторым из оставшихся все-таки посчастливилось выжить, и выстоять, не сломавшись. Они ушли в подполье, во внутреннюю эмиграцию, внешне приспособившись к  власти и советской культуре.

Но те и другие, уехавшие и оставшиеся, лишились, в общем-то одного и того же – воздуха, рождавшего новые идеи, которые наиболее чуткие и талантливые улавливали и воплощали в гениальных стихах, прозе, картинах, театральных постановках и музыке. 

Внешняя эмиграция  давала возможность выжить и творить, но, как правило,  без прежнего новаторского импульса и блеска. Внутренняя -  практически не оставляла шансов  выжить в прежнем качестве,  требовала другого -  внутренней стойкости и внешнего прикрытия: наукой, кино, функционированием  в творческих союзах в качестве начальства - любой маски, за которой можно было скрыться от системы.

Но  те и другие  были всего лишь осколками разгромленного и уничтоженного  Серебряного века, и ни тем, ни другим хорошо не было, потому что они лишь доживали свой век и свое время. Хуже пришлось  поколению, родившемуся  в первые десять-пятнадцать лет  двадцатого века. Они только начинали жить, а им уже пришлось выбирать.

Это народившееся поколение оказалось на границе между двумя мирами и двумя веками – родители еще в прошлом, а страна – уже в будущем и потому оно могло культурно сформироваться, в зависимости от окружения, так или иначе.

И получалось, что дети, культурно сформированные в духе русской дворянской культуры, оказывались вне времени и вне своего  культурного пространства. В  этом была их трагедия: Читать далее